Wilson Center...Предисловие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ....

И Н С Т И Т У Т К Е Н Н А Н А

РоссийскаяРоссийскаямодернизация:модернизация:

размышляя о самобытности

Под редакцией Э.А. Паина и О.Д. Волкогоновой

« Т Р И К ВА Д РАТА »

МО С К ВА

2 0 0 8

Предисловие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .7

I. РОССИЙСКАЯ САМОБЫТНОСТЬ: В ЧЕМ ОНА?

Эмиль Паин. Особенности российской модернизации и их историческая природа . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .15

Ольга Волкогонова. Российская модернизация и опасности авторитаризма . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .46

Владимир Кржевов. Циклы российской модернизации: всевластие бюрократии как причина незавершенности реформ . . . . . . . 60

Андрей Рябов. Разноуровневость общественных изменений и проблема модернизационного срыва в контексте современной российской политики . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 89

Алексей Зудин. Традиционализация и укоренение политических инноваций: к постановке проблемы . . . . . . . . . . . . . . . . 102

II. ОТРАСЛЕВЫЕ РАКУРСЫ

РОССИЙСКОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ

Позиция демографа

Анатолий Вишневский. Демографическая модернизация России . . . . . . . . .131

Взгляд экономиста

Владислав Иноземцев. О невозможности модернизации России . . . . . . .145

УДК [316.32:323](470+571)(082.1) ББК 60.032.2я43+66.3(2Рос),4я43

Р76

Под редакцией Э.А. Паина и О.Д. ВолкогоновойЛитературный редактор: Е.А. АлексееваИздатель: С.В. МитуричВерстка: Т.С. БоголюбоваКорректор А.Г. МартыноваПроизводство: Е.Н. Кострикина

© Авторы статей, 2008© Kennan Institute, 2008

ISBN 978J5J94607J094JХ © «Три квадрата», 2008

Российская модернизация: размышляя о самобытности : [сб. ст.] / ИнJтКеннана ; под ред. Э. А. Паина и О. Д. Волкогоновой. – М. : Три квадрата,2008. – 416 с. – ISBN 978J5J94607J094JX.

I. Паин, Э. А., ред.

В основу книги положены развернутые и доработанные для данного издания доJклады участников постоянного научноJтеоретического семинара «Особенностироссийской модернизации», проводимого начиная с 2004 года Товариществомвыпускников Института Кеннана. Авторы сборника, признанные специалисты вразличных областях социальных наук, выявляют и анализируют специфику развиJтия России, те факторы, которые препятствуют ее модернизации. В книге такжедаются сравнения развития России с другими странами и оцениваются тенденциимодернизации в глобальном масштабе. Она может представить интерес для широJкого круга читателей, размышляющих об особенностях прошлого и о будущем наJшей страны.

Содержание

В основу этой книги положены развернутые и доработанные специJально для данного издания доклады участников семинара «ОсобенJности российской модернизации», проводимого начиная с 2004 годаТовариществом выпускников Института Кеннана.

Само появление этого семинара во многом симптоматично и отJражает эволюцию Товарищества. Что оно из себя представляет? Этосовокупность исследователей разных гуманитарных специальносJтей, из разных академических институтов и вузов России, которые вразные годы стажировались по программам научного обмена в ИнJституте Кеннана Международного научного центра имени ВудроВильсона (Вашингтон, США). Казалось бы, мало что объединяетэтих людей. Так оно и было поначалу, до тех пор пока руководствоинститута, и прежде всего его многолетний директор Б. Рубл, не взяJло курс на создание в России условий для более полной реализацииинтеллектуального потенциала участников этих программ, их научJного сотрудничества. С 1993 года в Москве время от времени сталипроводиться тематические семинары, а с 1996 года – ежегодные конJференции в регионах. Тогда же оформилось Товарищество как самоJорганизующееся сообщество, которое определяет тематику конфеJренций и других научных мероприятий ученых, в той или иноймере связывающих себя с Институтом Кеннана. Результаты этой деJятельности публиковались сначала в виде брошюр, а затем и книг. С2002 года выходит научноJпублицистический журнал «Вестник ИнJститута Кеннана в России». И вот, наконец, появился систематичесJки действующий междисциплинарный семинар «Особенности росJсийской модернизации». Он стал площадкой для постоянного

Предисловие

Точка зрения социолога

Лев Гудков, Борис Дубин. Представления о модернизации российской элиты . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 166

Культурологический взгляд

Виктор Шнирельман. Время цивилизации: цивилизационный подход как национальная идея . . . . . . . . . . . . . . . . . . 198

III . РОССИЯ И МИР

Ольга Малинова. Россия и Запад: дискурс о национальной идентичности в контексте «догоняющей» модернизации . . . . . . . . . . . . . . .235

Харли Балзер. Россия и Китай в глобальной экономике . . . . . . . . . . . . . . .251

Денис Драгунский. Состояние кроссмодерна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 270

Никита Покровский. Горячее дыхание глобализации . . . . . . . . . . . . . . . . .281

Евгений Головаха, Наталия Панина. Основные этапы и тенденциитрансформации украинского общества: от перестройки до парламентского кризиса 2007 года . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 302

IV. РОССИЯ РЕГИОНАЛЬНАЯ

Андрей Макарычев. Модернизационные стратегии российской власти: региональные вариации . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 331

Андрей Дахин. Региональное измерение политикоJадминистративныхреформ в России 2004J2008 годов (Нижегородская область) . . . . . . . . . 365

Наиль Мухарямов. Республика Татарстан:вызовы модернизации в исламском контексте . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 380

Приложение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .401

Сведения об авторах . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .413

Об Институте Кеннана . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .416

Содержание

ческой опорой ныне главной кремлевской идеологической доктриJны особой же «суверенной демократии»*. Кремлевская канонизацияидеи «особого пути» обеспечила ей массовую поддержку. Вместе стем она же привела к радикализации взглядов немалой части оппозиJционно настроенных интеллектуалов из либерального лагеря, соверJшенно отрицающих специфический российский путь. Их позициюхорошо передает политолог Д. Орешкин, полагающий, что «разговоJры об особом пути России – не более чем политическая спекуляция,направленная на консервацию интересов определенных групп»**.

На мой взгляд, большинство авторов этой книги не разделяютни официальной доктрины незыблемого и извечно особого путиРоссии, ни радикально либерального его отрицания. Ее авторы втой или иной форме признают своеобразие исторического развитияРоссии, понимая его как исторически преходящее явление, как«пока особенности». Выявлению, анализу этих особенностей и ихисторической природы как раз и посвящена большая часть статей вкниге. Ответы даются разные, но объединяет их попытка рациоJнального объяснения специфики развития России, что кардинальноотличает этот анализ от пронизанного мистикой подхода с позицийисторического фатализма. «Культура – это судьба. Нам Бог велелбыть русскими, россиянами»***, – говорит В. Сурков. Нет, не судьJба, отвечают авторы книги, а социальная практика, включая и целеJнаправленные действия властей, во многом блокирующих освоениемассами социальноJполитических новаций. Такая практика способJствует не только сохранению, но и периодической реанимации авJторитарных проявлений в политическом режиме и в социальнойжизни России. В этом же направлении действуют особенности восJпроизводства российской элиты как преимущественно «служивогосословия»; своеобразие функционирования и роли бюрократичесJкого аппарата; специфика формирования политической нации имножество других, вполне постигаемых умом социальных и эконоJмических факторов. Именно они, а не судьба обусловили своеобразJную цикличность исторического развития России, при которой

научного обмена мнениями, идеями исследователей разных специJальностей и научных воззрений.

В 2007 году семинар вырвался за пределы Москвы. В НижнемНовгороде было проведено заседание на тему «Модернизация: полиJтические и управленческие ресурсы», а в Петрозаводске состоялсямеждународный семинар «Асимметрии Республики Карелия: осоJбенности двойной периферии». Есть надежда, что эти города преJвратятся в постоянное место для обсуждения региональных аспектовпроблем, вытекающих из тематики семинара.

Семинар позволил укрепить научные связи российских и украинJских ученых. В частности, в Москве выступил известный украинскийсоциолог, профессор Е. Головаха.

В московском и региональных семинарах задействованы как моJлодые, так и маститые ученые, широко известные в России и зарубежом. Далеко не все из них представлены статьями в данномсборнике, между тем их участие в дискуссиях было весьма плодоJтворным. В этой связи хочу отметить таких известных исследоватеJлей, как А. Барабашев, Ю. Батурин, В. Гефтер, И. Дежина, Л. ДробиJжева, Ж. Зайончковская, Г. Ключарев, В. Колосов, А. Красиков,Б. Ланин, Т. Самсонова, Г. Сатаров, В. Смирнов, В. Сунгуров, А. УтJкин, В. Федотова, М. Федотов, В. Шейнис, Д. Худоназаров, Е. ЦымJбал, В. Якимец и др.

Эпицентром обсуждений на семинаре был вопрос о своеобразииисторического развития России, или, как отмечено в названии книJги, размышления о ее «самобытности». Это неудивительно, поскольJку данная тема стала ныне одной из доминирующих в общественнойжизни нашей страны. Она даже оттеснила на периферию научныхинтересов жаркие дискуссии начала 1990Jх годов между сторонникаJми «левого» и «правого» выбора России.

О каком выборе – «левом» или «правом» – сейчас может идтиречь, если значительная часть российской элиты с начала 2000Jх гоJдов стала склоняться к фаталистическому взгляду на российскую исJторию как на рок, который исключает возможности народного выбоJра, предопределяя на вечные времена некий умом не постигаемый«особый путь» России. Первоначально эту идею поддерживал сравJнительно небольшой слой интеллектуалов, разочаровавшихся в 1990Jегоды в позитивности либеральных реформ в России либо никогда ине веривших в их успех: А. Дугин, С. Кургинян, А. Панарин,А.Проханов и др. Ситуация изменилась с тех пор, как идея особогопути и особой российской, или русской, цивилизации стала теоретиJ

8 Предисловие Предисловие 9

* См.: Сурков В.С. Суверенитет – это политический синоним конкурентоспособносJти. Стенограмма. Ч. 1–2. Москва, февраль 2006 года [http://surkov.info/publ/4J1J0J13].

** «Своим путем» с российской самобытностью. Экспертиза // Дискуссия на портале«Союз правых сил» [http://www.sps.ru/?id=206905&cur_id=213631].

*** Сурков В. Русская политическая культура. Взгляд из утопии. Москва, ПрезидиумРАН. 8 июня 2007 года [http://surkov.info/publ/4J1J0J55].

Лишь немногие авторы сборника рефлектируют по поводу пониJмания ими термина «модернизация», однако большинство демонстJрирует свою приверженность модернистской методологии, признаJвая некие универсальные закономерности экономических,социальных и политических трансформаций, а также возможностьклассификации этих перемен как последовательных стадий процессамодернизации. В то же время большинство авторов отказываются отжесткого универсализма классических версий теории модернизации,признавая многообразие ее реальных национальных форм.

Большинство авторов, как мне представляется, солидаризируютсямежду собой в том, что наша страна не соответствует признакам поJстиндустриального общества. А вот в оценке будущего России мнеJния расходятся.

Я попытался выделить некие общие подходы авторов книги, поJлагая, что читателю не потребуется «гид» для выявления особенносJтей позиций каждого из них. Эти особенности заметны, как говоJрится, «невооруженным глазом».

О структуре книги. Первый ее раздел посвящен теме, вызвавJшей самый горячий интерес у участников семинара, – о природе исущности особенностей российской модернизации. Отсюда ибольшое число выступлений на эту тему, затем переработанных авJторами в статьи Э. Паина, О. Волкогоновой, В. Кржевова, А.РябоJва и А. Зудина.

Статьи, включенные во второй раздел книги, в значительной стеJпени продолжают анализ специфики российской модернизации,рассматривая ее под углом зрения разных отраслей знания. Здесьпредставлены позиции участников семинара – демографа А.ВишневJского, экономиста В. Иноземцева, социологов Л. Гудкова и Б. ДубиJна и культуролога (антрополога) В. Шнирельмана.

В третьем разделе особенности модернизации России прослежиJваются по отношению к другим субъектам глобального мира. Онипроступают на основе анализа российского дискурса и образа обобJщенного Запада (статья О. Малиновой) или в сравнении с конкретJными странами – Украиной (статья Е. Головахи и Н. Паниной) и КиJтаем (статья Х. Балзера). Этот раздел посвящен также глобальнымзакономерностям модернизации (статьи Н. Покровского и Д. ДраJгунского).

В четвертом разделе о региональной специфике модернизациипредставлены статьи двух участников первого регионального семиJнара в Нижнем Новгороде А. Макарычева и А. Дахина, а также стаJ

кратковременные периоды либерализации общества сменялись длиJтельными эпохами авторитарных контрреформ и политического заJстоя. Прошлый исторический опыт оказывает влияние на современJные процессы в нашей стране, однако его влияние не фатально, оноослабевает под влиянием множества факторов, в том числе усиливаJющегося в эпоху глобализации международного взаимодействиястран и народов мира.

Новым в подходе авторов книги является также отход от схемыобъяснения своеобразия политической ситуации в России только спозиций «пережитков социалистического прошлого». Большинствоавторов сборника видят более глубокие исторические корни нынешJнего российского политического режима, хотя и не указывают конJкретные временные рамки этого явления.

Определенной новизной книги, на мой взгляд, является и то, чтов ней нет весьма распространенных упрощений в оценке постсоветJской истории России, которые еще недавно переполняли как российJскую, так и зарубежную аналитику. Речь идет об упрощениях двухтипов: либо преувеличивающих противоположность режимов Б.Ельцина и В. Путина чуть ли ни как «демократии» и «тирании», лиJбо полностью игнорирующих различия между ними по принципу«хрен редьки не слаще». Подход с позиций исторической цикличноJсти позволяет оценить политику Ельцина лишь как очередную поJпытку политической модернизации в направлении либерализации.Попытку непоследовательную и незавершенную, а главное, не подJхваченную основной массой населения. Эта оборванная модернизаJция во многом стимулировала появление очередной же для историиРоссии попытки возвратного огосударствления общества в периодадминистрации Путина. Однако и эту попытку нельзя назвать полJностью реализованной. Скажем, формальная национализация почтивсего энергетического сектора в реальности обернулась новой егоприватизацией и всего лишь сменой частных собственников. Трудноназвать успешными усилия по созданию работающей вертикали влаJсти в условиях растущей коррупции.

Книга указывает на сомнительность оценок постсоветской истоJрии России в сугубо черноJбелых тонах в силу неоднозначности поJследствий как либеральных реформ 1990Jх годов, так и контрреформ2000Jх. Ряд ее авторов показывает, что некоторые социальные феноJмены, обычно оцениваемые как традиционные или ретроградные, насамом деле отражают перемены в общественном поведении и являJются неузнанной модернизацией.

10 Предисловие Предисловие 11

тья организатора конференции Товарищества в Казани в 2006 годуН. Мухарямова.

В Приложение вынесены материалы одной из типичных дискусJсий. Мы выбрали дискуссию по проблемам кроссмодерна, котораялучше других, на наш взгляд, дает читателям представление об атмоJсфере, в которой проходили семинары.

Как проведение семинаров, так и подготовка книги, созданной поих материалам, были бы невозможны без активного содействия соJтрудников вашингтонского и московского офисов Института КенJнана. Составители и авторы сборника выражают им, и прежде всегоЕ. Алексеевой и Г. Левиной, свою признательность за неоценимуюпомощь.

Идеи, которые высказывались докладчиками на семинаре, моглиприниматься или отвергаться его участниками, но по большей частивызывали живой интерес у аудитории. Мы надеемся, что такой жеинтерес к ним проявят и читатели этой книги. Хочется верить, чтокруг их будет широким.

Э. Паин, председатель Товарищества российских выпускниковИнститута Кеннана

12 Предисловие

I

Российская самобытность: в чем она?

1. Исторический «бег по кругу»:

попытки объяснения

«Прогрессивное человечество» с трудом отвыкает от представлеJний об истории как равномерном и прямолинейном процессе, поJэтому всякий раз испытывает интеллектуальную растерянность вслучаях возникновения попятных движений и возрождения политиJческих явлений, казалось бы, давно ушедших в прошлое. Так произоJшло и в начале 2000Jх годов, когда либеральные реформы 1990Jх гоJдов были оборваны и сменились контрреформами: новым виткомрецентрализации, государственной монополизацией экономики, огJраничением свободы слова и другими признаками авторитарногоуправления. В. Цимбурский назвал нынешний возвратный процесс«петербургской контрреформацией», проявляющейся не только в леJнинградском происхождении высшего звена современного «верхуJшечного сословия с культурой полусоветской и полуправославной»,но и в его апелляциях к традициям «петербургской империи, к кульJту петербургских императоров»1.

Наиболее распространенные объяснения этих возвратных явJлений первоначально ограничивались перечислением ошибокроссийской власти в 1990Jе годы, и эти аргументы популярны иныне2. Критика ошибок постсоветского политического истеблишJмента действительно не лишена оснований, однако она совершенJно не помогает в понимании поразительной повторяемости одноJ

Эмиль Паин

Особенности российской модернизации и их

историческая природа

Прошлое вне центра внимания, а между тем оно ужетут – дышит в затылок, наседает, страшит.

Михаил Гефтер

процессах, то законы их функционирования в принципе исключаютвозможность существования замкнутых культурных комплексов приобщности глобальных условий жизни народов мира и универсальJности вызовов человечеству. Глобализация определяет необходиJмость некоторых общих правил совместной жизни на планете иединого вектора развития, хоть и ограниченного в своей универJсальности весьма узким набором общих признаков. Их перечень ваJрьирует у разных авторов. Так, согласно Ю. Хабермасу, современJность (modernity) характеризуется прежде всего развитиемгражданских прав и свобод. «Проект современности – это проектвсеобщей эмансипации»9. А. Мартинелли акцентирует внимание настремлении современных обществ к новациям, а также видит важJнейшие признаки модернизации в «растущей структурной диффе@ренциации обществ и формировании суверенных национальныхгосударств»10. Чаще всего исследователи, пытающиеся дать обобJщенный портрет современности, не ограничиваются паройJтройJкой важнейших признаков «образа и духа времени». Они стараютсявыстроить многоярусную структуру индикаторов, описывающихосновные сферы человеческой деятельности – экономическую, соJциальную, политическую, демографическую, идеологическую идругие11. При таком подходе модернизация, в широком смысле, расJсматривается как многомерная, стадиальная трансформация обJществ, вызываемая потребностью их адаптации к меняющимся услоJвиям пространства и времени. Чаще всего отсчет модернизацииначинают с середины XVIII века, т.е. с «эпохи модерна». Именно вэто время зародившиеся в некоторых странах Европы нормы индусJтриализации хозяйства, соединения науки с технологиями, секуляJризации и эмансипации общества, а также другие новации сталибыстро распространяться сначала по континенту, а затем и по всемумиру. С середины же XX века факторы «глобальной взаимообусловJленности» развития государств и обществ, вытекающие из необхоJдимости их адаптации к единой среде международного взаимодейJствия, становятся наиболее существенными. Именно этиглобальные факторы, в конечном счете, определяют ныне историчеJскую жизнеспособность национальных государств.

Впрочем, принцип взаимозависимости развития народов характеJрен не только для современности, он действовал с древности. ПлеJмена, овладевшие луком и стрелами ко времени, когда живущие ряJдом народы уже использовали пушки и ядра, вряд ли сумели бысохранить эту свою самобытность без риска быть порабощенными

типных коллизий развития нашей страны на протяжении длительJного периода.

Вот уже почти два века Россия находится в плену чередованиякратковременных либеральных оттепелей и длительных консерваJтивных заморозков, реформ и контрреформ. О таком чередованиисегодня пишут многие, например А. КараJМурза, который следуюJщим образом сформулировал последовательность этого процесса:«Радикальное усилие сблизиться с цивилизацией Запада – далее реJформа “пробуксовывает”, обрастает “издержками”, постепенно приJобретает черты псевдореформы – и, наконец, на волне ностальгии побылому имперскому могуществу и, пусть условному, социальномуединству и идентификационной ясности на авансцену выходят жестJкие государственникиJреставраторы и крайние националисты»3. НеJчто похожее происходит и ныне, страна переживает очередной откат,который А. Рябов определяет как «модернизационный срыв»4.

Причинам устойчивости однотипных циклов развития в Россиидаются и другие объяснения. Далекие от теории модернизации, онипытаются связать политические процессы чуть ли ни с генетическимиособенностями населения нашей страны. Так, президент СШАДж. Буш в октябре 2007 года объявил, что склонность России к центJрализованной власти является «базовой российской ДНК»5. Не берусьсудить о том, что имел в виду американский лидер и чем он руководJствовался, делая такое заявление. Меня больше занимает удивительноесходство его оценки с позицией отечественных антизападников – апоJлогетов «особого российского пути», понимаемого в сугубо традициJоналистском ключе как фатальная предопределенность, обусловленнаянеизменностью на вечные времена культурных свойств российскойцивилизации6.

Не отрицая особенностей исторического развития России, я реJшительно не согласен с пафосом исторического фатализма, прониJзывающего взгляды российского традиционализма, о чем высказыJвался в публичных дискуссиях7. Не думаю, что в этой статье уместновоспроизводить все аргументы в этой полемике, поэтому приведулишь одно из моих возражений традиционалистскому взгляду на«особый путь России». Идея замкнутых и незыблемых цивилизацийсовершенно неадекватна современным представлениям о глобалиJзированном мире. В. Иноземцев приводит конкретные экономичеJские доказательства застойности обществ, которые в силу обстояJтельств оказываются в положении замкнутых цивилизаций или«закрытых экономик»8. Если же говорить о социальноJкультурных

Э. Паин / Особенности российской модернизации 1716 I. Российская самобытность: в чем она?

2. «Особый путь России»: интерпретация

в свете концепций модернизации

Даже ограничивая обзор подходов к объяснению особого российJского пути только концепциями модернизации, мы все равно оказыJваемся в безбрежном море идей, которые нам придется весьма огрубJленно и в чемJто произвольно объединить в некоторые группы иликлассы. Без претензий на исчерпывающую систематичность своихобобщений позволю себе выделить лишь некоторые признаки специJфики российской модернизации, отраженные в многочисленных ееопределениях.

Догоняющая модернизация, она же верхушечная и мобилизационная –такое определение является самым распространенным при объяснеJнии специфики российского пути развития. На эту особенность втой или иной форме указывают почти все авторы данного сборника.Она же получила распространение и в мировой науке, особенно врамках исторической социологии. Так, один из ее столпов Р. Бендикссчитал важнейшим побудительным мотивом такой модернизацииосознание элитами актуального отставания страны, чаще всего в усJловиях проигранных ею войн или перед лицом угроз вражеского наJшествия14. Именно при актуализации угроз существованию странычувство опасности охватывает элиты, побуждая их к реформам. ОдJнако узость социальной базы реформ делала их крайне неустойчивыJми: как только элиты обеспечивали реализацию задач самосохранеJния или усматривали в продолжении реформ угрозы своиминтересам, они останавливали обновление. Незавершенные, обоJрванные реформы не подхватывались основной массой населения.Народ чаще всего воспринимал такой процесс обновления страныкак внешнее, инородное, навязанное явление, а зачастую и как иноJстранное вмешательство в традиционную жизнь, поэтому верхушечJные реформы всегда сменялись взрывом традиционализма, заменойцелей прогресса («догоним и перегоним») целями традиционализма(«уйдем в себя», «найдем золотой век в прошлом» и т.д.). Такой типреформирования страны (исключительно «сверху») утвердился вРоссии начиная с XIX века15. Как видим, в определении российскоймодернизации как «догоняющей» проявляется прежде всего ее незаJвершенный, фрагментарный характер. Такой же вывод напрашиваетJся и из другой, не менее популярной характеристики российскоймодернизации.

или уничтоженными более успешными соседями. В глобализированJном же мире, сжавшемся во времени и пространстве, взаимосвязьмировой экономики и одновременно мировая конкуренция сталиособенно жесткими. Всеобщая информатизация усилила унификаJцию представлений о стандартах уровня жизни. Наиболее успешныеопыт и формы адаптации к условиям современности, к духу времеJни, проявившиеся в какихJто локальных частях мира, быстро станоJвятся доступными практически всему человечеству. В этой связи мнеимпонирует мысль М. Бермана, который рассматривает модернизаJцию в первую очередь как процесс распространения жизненного опы@та: «Пространство и опыт современности, – пишет философ, – пеJресекают все возможные границы: географические и этнические,классовые и национальные, религиозные и идеологические»12. СходJную мысль, хотя и в заостренно полемической форме, высказываетВ. Иноземцев, утверждая, что «модернизация – это процесс, в осноJве которого лежит не философствование, а ученичество»13. Вместе стем это «ученичество» порождает свои проблемы. Легкость заимстJвования отдельных фрагментов современности, прежде всего техноJлогических, в отрыве от их социального, культурного и политичесJкого контекста, зачастую обостряет проблему дисгармоничногоразвития стран и народов, осуществляющих такую фрагментарнуюмодернизацию. Именно с таким типом модернизации связана одна измоих гипотез, которую мне хотелось бы обсудить вместе с читателяJми этой статьи.

На мой взгляд, особенности исторического пути России можноопределить прежде всего как проблему фрагментарной, т.е. неравно@мерной и диспропорциональной модернизации, уменьшающей привле@кательность нашей страны в качестве партнера в мировом взаимо@действии, а также ослабляющей ее конкурентоспособность всоревновании государств@наций. Эту особенность российской моJдернизации стоит рассмотреть на фоне других ее определений, имеJющихся в научной литературе.


ропейских стран по показателям продолжительности жизни и, к соJжалению, лидирует по показателям смертности20.

Мобилизационный принцип связан с принуждением и подавлениJем инициативы, а в таких условиях даже потенциально позитивныеинновации оказываются либо полностью бесполезными, либо ограJниченными по своему воздействию на повышение жизнеспособностиобществ. А. Мартинелли обратил внимание на то, что советский дисJкурс модернизации в большей мере, чем западный, культивировалидею научноJтехнического прогресса. Достаточно вспомнить известJный лозунг: «Коммунизм = советская власть + электрификация всейстраны». Вместе с тем в советской мобилизационной модернизацииэта идея отрывалась от своей естественной основы – эмансипацииличности и поощрения свободы научного творчества21. В результатевеликие научноJтехнические достижения становились достояниемлишь узкой сферы, преимущественно оборонной, не распространяясьна самые широкие области жизни страны, включая и народное хозяйJство. Многие важнейшие направления науки (например, генетика икибернетика) искусственно подавлялись, а их место долгие годы заниJмали ложные научные направления. Наконец, неорганичный характервключения науки в мобилизационную модернизацию приводил к тоJму, что узкий слой научной интеллигенции насильственно прорежиJвался в результате репрессий или вымывался миграционной «утечкойумов» при первой же возможности. На мой взгляд, именно фрагменJтарность научноJтехнического развития и его отрыв от роста человеJческого капитала может иметь наиболее драматические последствиядля России по мере ее перехода к постиндустриальной стадии модерJнизации. Многие авторы настоящего сборника приводят и другиепримеры крайне противоречивого характера мобилизационной, верJхушечной модернизации, при которой прорывы в одних сферах соJпровождаются откатами в других, воспроизводя, в конечном счете,стратегическое отставание России в мировом социальноJэкономичесJком соревновании22.

Исторически скачкообразный характер развития страны предJставляет одну из главных особенностей развития России, отличаюJщую ее от сравнительно равномерной и последовательной модерниJзации стран Запада. «Скачкообразность» также выступает одной изпроекций фрагментарной модернизации, проявляющейся в историJческом времени. При скачкообразном развитии происходит историJческое накопление проблем. Новые элементы в жизни общества не

Периферийная модернизация. Это определение вытекает из теоJрии И. Валлерстайна о миросистеме, разделяемой на ядро, перифеJрию и полупериферию. На мой взгляд, при внешней новизне этойпопулярной концепции она лишь переводит на язык географии и геJополитики известную идею о «догоняющей модернизации», при коJторой страны второй и третьей линии от центра стремятся воспроJизвести достижения центральных и наиболее развитых государств16.К полупериферийным странам Валлерстайн относит и Россию XXвека. Поправка на географию в процессе догоняющего развитиявполне уместна, она многократно подтверждалась в социогеографиJческих исследованиях распространения инноваций от центра к пеJриферии17. Вместе с тем у Валлерстайна эта проверенная идея приJобретает черты роковой предопределенности, так как, по егомнению, периферийные страны обречены на отставание. Вот с этимтрудно согласиться, поскольку такой вывод противоречит известнымисторическим фактам. Еще С. Роккан сформулировал «великий паJрадокс развития Европы», который состоит в том, что наиболее сильJные и долговечные политические системы возникли на периферииРимской империи, одной из первых миросистем, тогда как центральJные ее районы (территории Италии и Германии) до середины XIXвека оставались разрозненными и разобщенными18.

Неравномерная модернизация – также весьма популярная характеJристика19. Она указывает еще на одну сторону фрагментарностипроцесса обновления общества. Помимо узости социальной базыреформ, они были узки и по зоне охвата общественной жизни, ограJничиваясь достижением быстрого экономического роста в сферах,главным образом связанных с повышением обороноспособностистраны. Между тем временные прорывы в области экономики неуменьшали общий уровень отсталости страны в силу диспропорцийв ее развитии. Такая модернизация требовала мобилизации ресурсоввсех видов, прежде всего человеческих, что приводило к их быстроJму исчерпанию. Речь идет не только о прямых демографических поJтерях в ходе осуществления таких принудительных экономическихпроектов, как коллективизация, сопровождавшаяся голодом и вымиJранием, или индустриализация в форме «великих строек» силами заJключенных, но и о долговременных демографических потерях, свяJзанных с закреплением в массовом сознании низкой ценностичеловеческой жизни. Во многом именно этим объясняется нынешJний демографический кризис в России, которая замыкает список евJ


форме, происходит в России при осуществлении политической докJтрины «суверенной демократии». Еще более «суверенными» являютJся демократии в странах Средней Азии и в Белоруссии, а их модерJнизации еще в большей мере могут быть охарактеризованы какмнимые и иллюзорные.

К концепции «мнимой модернизации», на мой взгляд, примыкаJет и идея «кроссмодерна», отраженная в данном сборнике в статьеД. Драгунского.

Приведенные определения не противоречат высказанной мнойидее о фрагментарности как главной особенности российской моJдернизации. Эти определения могут использоваться в качестве уточJняющих в объяснении повторяемости исторических коллизий росJсийского пути развития как «бега по кругу». Вместе с тем все ониоставляют без ответа важнейший вопрос о путях выхода из этого«порочного круга».

Сама идея извечного движения по кругу противоречит сути теоJрии модернизации, которая во всех своих версиях отвергает историJческий фатализм, предполагая возможность прогресса (хотя и не преJдопределенность или неизбежность его). Да и мировой опытподтверждает такую возможность. С. Роккан показал, как страны, наJходившиеся на периферии в эпоху Римской империи, стали впоследJствии лидерами европейской модернизации. Многие другие страны,включая и те, которые сегодня входят в число наиболее развитых, всвое время были в роли «догоняющих» и испытывали проблемы,очень похожие на российские. В этой связи для меня чрезвычайноярким примером является история Испании, которая с начала XIXвека пережила те же циклы реформ и контрреформ, что и Россия.Причем исторические периоды этих циклов в обеих странах почтисовпадают. Еще в 1970Jе годы виднейшие испанские мыслители счиJтали, что отставание Испании от стран – участниц европейской экоJномической интеграции непреодолимо25. К счастью, жизнь в очередJной раз опровергла подобные пророчества. Сегодня Испания – одиниз лидеров ЕС и образец для подражания для многих стран Европыи остального мира. Что же мешает России преодолеть силу сопроJтивления догоняющей модели развития? Попытки найти ответ наэтот вопрос, на мой взгляд, еще раз возвращают нас к рассмотрениюидеи «фрагментарной модернизации», в ходе которой не смоглисформироваться некоторые ключевые факторы, ответственные запереход общества с траектории «догоняющего» развития и «бега покругу».

стимулируют развития, они лишь напластовываются на традиционJные институты, сохраняя длительное время статус инородных, чужJдых вкраплений, столь характерных для так называемого «многоуJкладного общества». Такой тип обществ, описанный еще К. Марксоми названный им «азиатским способом производства», широко предJставлен и в современном мире, например многими странами Азии иЛатинской Америки. Характерен такой тип развития и для России.Здесь он проявляется прежде всего в многоукладности политическойсистемы, соединяющей реальные институты авторитарноJцентралиJзованного управления и декоративные институты демократии, слабосвязанные с обществом и мало влияющие на его развитие. Между темименно застой в развитии политической системы, и в первую очередьслабая вовлеченность населения в управление страной, как раз и опJределяет собой общий низкий уровень способности государства иобщества к модернизации. Таков вывод многолетней работы КомитеJта сравнительной политологии Американского исследовательскогосовета по социальным наукам. Этот вывод неоднократно был провеJрен и подтвержден в исследованиях Г. Алмонда, Л. Пайя, Г. Пауэла,С. Роккана и многих других видных социологов и политологов23. Наоснове этих выводов некоторые исследователи интерпретируют заJстой в политической составляющей модернизации при бурном развиJтии индустриализации как показатель «ложной модернизации»24.

Мнимая или ложная модернизация. П. Штомпка на примере СССРи коммунистических стран Восточной Европы показал, что элеменJты современности, навязанные обществу авторитарной властью,причудливо сочетаются с наследием досовременных эпох, прикрыJтым символическими суррогатами институциональной модернизаJции. Известный социолог называет социалистическую модернизаJцию «мнимой», поскольку, по его мнению, в политической областигосударств социалистического лагеря происходила лишь имитацияперемен. Вместо демократических институтов власть навязывала обJществу их заменители, суррогаты. Наиболее очевидные примеры поJлитических суррогатов – это конституции, которые на деле не отвеJчали интересам граждан и не соответствовали демократическимформам. Суррогатами демократии были также выборы по закрытымспискам кандидатов от одной партии, контролирующей государство.Другие партии либо отсутствовали, как в СССР, либо не обладали,как в так называемых странах народной демократии, реальными возJможностями борьбы за власть. Нечто похожее, пусть и в смягченной


веренитета», развиваемой уже несколько веков европейскими мыслиJтелями от Руссо до Хабермаса. Суть ее хорошо известна: не государь,а народ (обществоJнация) является источником власти, суверенитеJта; не народ (нация) служит государству, а государство является«слугой народа», проводником его коллективного национальногоинтереса.

Важность роли политической нации становится особенно понятJной в периоды модернизационных срывов, откатов, когда вновь возJрождается сакрализация государства как вертикали власти и реанимиJруется культ обожествления лидеровJвождей, воспринимаемых еслине как помазанники божьи, то как дар судьбы. В массовом сознаниитакие лидеры признаются незаменимыми и должны править без ограJничения времени, поскольку в случае их ухода страну ждут большиепотрясения или даже трагедии. Во времена Сталина народ пугали имJпериалистической агрессией; в нынешней России чаще пугают угроJзами «олигархического реванша» в случае ухода от лидерства В. ПутиJна27. Подобные настроения могут рассматриваться как эмпирическоедоказательство отсутствия или слабого развития политической нации –основного субъекта модернизации. В таких условиях население легкоподдается политическим манипуляциям, а действительно национальJные (общественные) интересы подменяются интересами узкого круJга лиц, причастных к власти, к так называемой «политической элите».Само формирование и воспроизводство такой «элиты», осуществляJясь вне рамок обществаJнации, без общественного участия и контроJля, подчинено законам негативной селекции, поэтому отсутствие поJлитической нации как основного субъекта развития обрекает странуна произвол безответственной и зачастую некомпетентной элиты.При отсутствии политической гражданской нации даже осознаниенеобходимости реформ лишь воспроизводит коллизии фрагментарJной, верхушечной модернизации со всеми вытекающими отсюда поJследствиями непоследовательного, скачкообразного развития, неуменьшающего общей отсталости страны и рано или поздно побужJдающего к революциям.

Политическая нация – это не столько сложившийся феномен, доJстигнутое состояние, сколько процесс, пики которого пока еще непройдены ни в одной из стран мира28. Политическая нация – это негосударство и не население страны, это общность, скрепленная едиJными культурноJценностными узами, единой гражданской идентичJностью и осознанием своей роли по отношению к государству. Намой взгляд, наиболее точное определение политической нации дал

3. «Локомотивы развития»:

о ключевом звене, субъекте модернизации

В XIX – начале XX века авторы теорий социальноJполитических изJменений были увлечены поиском того «локомотива», с помощью коJторого различные народы осуществляли переход от традиционныхсистем общественных отношений к новым, современным. В качествеведущего фактора перемен К. Маркс, как известно, рассматривал дейJствие закона о соответствии производительных сил и производственJных отношений, М. Вебер – изменение структуры ценностей и кульJтурных норм, разделяемых обществом, а Э. Дюркгейм – смену типовсоциальной солидарности.

Идеи классических теорий социального развития со временембыли переосмыслены. В более поздних версиях таких теорий аналиJтики отказались от жесткого противопоставления традиционных исовременных обществ, обнаруживая как их противоборство, так ипреемственность. Далее, с середины XX века исследователи, сохраняJющие верность теории модернизации, перешли к анализу интегральJных общественных единиц, отражающих одновременно множествонаправлений развития (экономическое, социальное, культурное), коJторые в классической теории модернизации рассматривались разJдельно. При таком подходе не исчезла потребность в поиске «локоJмотива» модернизации, хотя и изменился угол зрения на его роль.

Р. Бендикс одним из первых обратил внимание на роль госуJдарствJнаций как новой базовой единицы интегрального анализаэкономической, политической и культурной жизни в современноммире. Он показал, как при переходе от государств имперского типа кгосударствамJнациям постепенно возникает триада основных приJзнаков современности: «светская власть, правление от имени народаи эгалитарная этика». Собственно и саму модернизацию Р. Бендикспонимает прежде всего как процесс десакрализации, разрушения миJфа о святости иерархической системы личной власти и утвержденияновой идеологии – народного мандата26. Эта идеология не родиласьсама собой, она была сконструирована новой элитой для победы надтрадиционной династической системой власти. Она же обеспечиваJла большую свободу для экономического развития и научноJтехниJческого прогресса. Проект гражданской, политической нации истоJрически возник как рефлексия по поводу роли общества поотношению к монархическому, имперскому государству. Этот проJект тесно связан с идеологией «народного мандата», «народного суJ


масштабе страны возникают проблемы с формированием институJтов гражданского общества. Такие институты разобщены и обычнобыстро исчезают после решения некоторых локальных задач, скажемпредотвращения захвата земель и выселения жителей в районах ноJвой застройки или возврата задолженности по выплатам зарплаты.

4. «Обоз отсталости»:

о факторах, тормозящих развитие общества

как субъекта модернизации

Не претендуя на исчерпывающее объяснение причин того, почемув России пока не сложились ни гражданская нация, ни гражданскоеобщество, позволю себе выделить три важнейших, на мой взгляд,фактора исторического «иммунного дефицита» России в рассматриJваемой сфере. Первый фактор в этом ряду связан с особенностямисоциальной структуры.

Верхушечное сословие вместо элиты. Современная историческаясоциология, прежде всего благодаря исследованиям Б. Мура, пришлак выводу о том, что нации быстрее формируются там, где в недрахтрадиционных обществ складываются социальные слои, способныепротиводействовать концентрации власти в руках монархов и стимуJлировать формирование социального и национального самосознаJния общества. В Англии, например, уже в Средние века сложилосьравновесие между властью монархии и аристократии. При такомравновесии, по мнению Б. Мура, аристократия ограничивала властьмонарха и таким образом не допустила формирования в ВеликобриJтании абсолютной монархии, а король ограничивал независимостьаристократии, что предотвращало распад страны. В сложившихсяисторических обстоятельствах аристократия возглавила борьбу обJщества за три связанные между собой цели: 1) контроль над деспотиJческой властью, 2) замену произвольных норм монарха рациональJными общественными, 3) участие населения в формированииправовых норм32. Таким образом, английская аристократия, впоследJствии в союзе с буржуазией и сама обуржуазившаяся, историческивыступила основной силой формирования институтов гражданскойнации в стране, и в первую очередь парламента. Во Франции этуроль сыграло третье сословие. В России же аристократия сравнительJно быстро превратилась в класс «служивых людей», военных и гражJданских, который целиком зависел от расположения царя. Что касаJ

К. Дейч: «Нация – это народ, овладевший государством и сделавшийего орудием реализации своих общественных и в этом смысле нациJональных интересов»29.

Другой элемент системы «государствоJнация» – это собственногосударство как рационально устроенная организация, развивающаJяся на основе не столько моральных норм (как общество), сколькоэволюции права. Если для роста эффективности общества необходиJма самоорганизация, то для государства важнее всего определенJность внешне установленных (монархом, обществом или мировымсообществом) правил и процедур деятельности бюрократическогоаппарата. Государство – это институциональное воплощение полиJтической власти в современном мире. В системе «государствоJнаJция» согласование интересов нации и государства обеспечиваетсяпредставительной демократией, созданной для защиты основныхправ граждан и состоящей из выборных должностных лиц, ответстJвенных перед обществом30.

А что происходит, если нация не сложилась? В этом случае демоJкратические институты, заимствованные элитой в периоды либеJральных реформ, не приживаются в традиционной культуре, выстуJпают инородным телом либо играют роль декорации, и это внаибольшей мере заметно в периоды возвратных модернизационныхпроцессов.

На мой взгляд, периоды модернизационных срывов как раз и явля@ются следствием неразвитости общества@нации, и они же с необы@чайной выразительностью обнажают отсутствие социальных кор@ней у демократических институтов, не опирающихся на общество иего базовые ценности. Лучшим примером этому может служить соJвременная Россия, в которой наблюдается парадоксальная картина:перманентно убывающий с 90Jх годов уровень доверия населения ковсем институтам власти, суду, партиям и общественным организациJям при устойчиво высоком рейтинге президента В. Путина31. ОбъясJняется этот парадокс просто – президент воспринимается вовсе некак элемент единой институциональной политической среды, а исJключительно в личном качестве – как дар судьбы. Такой разрыв обраJзов весьма характерен для традиционного, донационального сознаJния, отделяющего царя от бояр. В условиях неразвитостиобществаJнации сама задача формирования современных политичеJских институтов, прежде всего партий, становится мало выполниJмой, поскольку последние чаще всего возникают лишь как группыподдержки популярных вождей. При отсутствии обществаJнации в


териалы исследования Института социологии РАН, на которое яссылаюсь, указывают на значительные различия в социальноJполитиJческих позициях нашего среднего класса и западного в представлениJях о государстве, демократии и политической оппозиции. Российскоегосударство в глазах отечественного «третьего сословия» является геJнератором жизненных смыслов, а не арбитром, следящим за соблюдеJнием правил. Больше половины респондентов отдают приоритет инJтересам государства по сравнению с интересами отдельной личности.Еще одна любопытная деталь: 42% опрошенных безоговорочно и45% частично разделяют экзотическое для европейца мнение: задачаполитической оппозиции – оказывать правительству помощь в рабоJте, а не критиковать его35. Все это мало похоже на признаки гражданJской нации как «общества, овладевшего государством».

Второй из рассматриваемых мной факторов исторического имJмунодефицита России связан с идеологической сферой.

Идеологические суррогаты вместо натурального продукта. МоJдернизация – это прежде всего распространение инновационногоопыта, в том числе и опыта формирования наций. Казалось бы, догоJняющие страны могли брать у стран пионерной модернизации всехорошее, отбрасывая то, что доказало свою несостоятельность. К соJжалению, в России действовал другой принцип заимствований:«служивая элита» отбирала лишь тот опыт, который укреплял позиJции власти, отбрасывая все, что угрожало ее монополии.

Известного американского политического антрополога Р. Сунизаинтересовал вопрос: почему в России до конца правления РоманоJвых отсутствовало параллельное западноевропейскому понятие наJции как политического сообщества, где народ выступает в качествеисточника легитимности и суверенитета, хотя образованная элитаРоссии уже в XVIII веке освоила из французских источников термин«нация»36. Понятие политической нации не прижилось в России досих пор, его заменяет представление о нации как замкнутом этничеJском сообществе («русская нация», «татарская нация», «еврейская наJция» и др.). Не сложился у нас и гражданский национализм как ком@плекс идеологических представлений и политических практик, вкоторых центральное место занимает стремление к установлениюнародного (то есть общественного) суверенитета. В России извесJтен другой этнический национализм как идеология превосходстваодной этнической группы над другими в данной стране и как требоJвания доминирующих или даже исключительных прав одних этничеJских групп по отношению к другим. Следует заметить, что этничесJ

ется российского «третьего сословия», то оно просто не успело слоJжиться как самостоятельный политический класс за те полвека, котоJрые отделяли падение крепостного строя от социалистической ревоJлюции. Это становление политического класса не завершено и ныне.

Судя по исследованиям ЛевадаJЦентра, те категории социальныхсубъектов, которые в общественном мнении чаще всего определяютJся как «российская элита», на самом деле не отвечают социологичесJким критериям, выработанным для верификации понятия «элита».ВоJпервых, они не самостоятельны и демонстрируют свою сервильJность, безынициативность, а воJвторых, не являются в социальноJполитическом смысле образцом для подражания другими группаминаселения. Сказанное справедливо ко всем разновидностям нашейквазиэлиты. «Служивое сословие» – персоны, наделенные властью (те,кого обычно называют «управленцами», «номенклатурой», «кадраJми», «бюрократией», «начальством», «властями»), – не является элиJтой ни по своим профессиональным (критерий квалификации), нипо деловым качествам (критерий эффективности). «Образованноесообщество», интеллигенция, включая «властителей дум», – не элита,поскольку не имеет самостоятельных политических интересов и необладает средствами организованного публичного выражения своейсамостоятельности. И наконец, «высшее общество» – группа людей снаиболее высоким социальным статусом, носителей выдающихся инJновационных достижений в различных сферах (от политики и фиJнансов до искусства и спорта). Уж этот социальный слой, казалосьбы, способен быть элитой и через свое влияние на прессу, моду, шкоJлу мог бы вести за собой общество, формируя образцы для подражаJния или моральные ориентиры для других групп. Однако и он в росJсийских условиях не выступает реальной элитой, прежде всегопотому, что не проявляет интереса к такой роли, не стремится к тоJму, чтобы стать лидером нации33.

Теоретики, рассчитывавшие на рост среднего класса как потенциJальной элиты нацииJобщества, отечественного «третьего сословия»,сильно просчитались34. С начала 2000Jх годов доля представителейсреднего класса среди взрослого городского населения не возрастала,а, напротив, снизилась с 25 до 20%. Еще важнее то, что за это времяизменилось социальное наполнение среднего класса: доля предприJнимателей в его составе сократилась с 13 до 6%, а удельный вес госуJдарственных служащих, наоборот, вырос с 49 до 54%. Такой составроссийского «третьего сословия» во многом определяет преобладаJние у него вовсе не гражданских, а подданнических ориентаций. МаJ


рецентрализации страны под демократию (особую, «суверенную деJмократию») и федерацию (особую, «вертикальную федерацию»).

На мой взгляд, история России начиная с XIX века – это историяимперии, которая хотела выглядеть как государство@нация. Такаяимитация – один из важных элементов российской политическойтрадиции. При этом отечественная история показала, что методика,при которой некое не желаемое властью политическое явление не заJпрещают, а заменяют суррогатом, оказалась весьма результативной сточки зрения самосохранения авторитарной власти. Эта политичесJкая технология на века задержала рождение политической нации вРоссии, со всеми вытекающими из этого последствиями для модерJнизационных процессов.

Прежде всего, «официальный национализм» стал преградой дляутверждения идеи народного суверенитета. Сценарий «официальнойнародности» не нуждался в народе. Ему, народу, дозволялось любитьгосударя и государство и умирать «За царя и Отечество» или «За РоJдину, за Сталина», но не легитимировать власть и тем более участвоJвать в ней. Народное участие заменялось патернализмом: «Государь –отец народа – сам знает, что нужно подданным». Доктрина «официJальной народности» на века идеологически закрепила за государстJвом, а не нацией центральное место в историческом развитии. В лоJне этой доктрины сформировалась концепция особого характерарусского народа, отличающегося от хаотического аморализма Западаи обладающего врожденным превосходством над ним39. При этомидеологические заигрывания с русским народом и православной реJлигией как основой «народности» и «опорой империи» не препятстJвовали жесточайшей эксплуатации именно этого этноконфессиоJнального сообщества. В чемJто положение русских в Российскойимперии было хуже, чем положение других народов: большую частькрепостных составляли именно русские православные люди. ВпроJчем, приниженное положение государствообразующих народов былохарактерно не только для Российской империи. Как отмечает В. ГаJлецкий, «русский, турецкий, австрийский и венгерский этносы былиимперообразующими, но они, как представляется, все же были в перJвую очередь инструментом, а не целью имперского строительства»40.

Итак, официальный национализм во многих отношениях проJтивоположен гражданскому. Если гражданский национализм рожJдался как народная идеология, противостоящая монархической имJперской власти, то официальный имеет совершенно иную природу:внедряется «сверху» в качестве элитарной идеологии, сконструироJ

кий компонент присутствовал в идеологии национализма и в техстранах, где она зарождалась. Сегодня мало кто помнит о том, чтогражданские требования Великой Французской революции изнаJчально распространялись вовсе не на всех, а лишь на этническихфранцузов. Многие лидеры этой революции демонстрировали этниJческие фобии. Например, Бертран Барер в своем докладе Комитетуобщественного спасения в 1794 году так характеризует нефранцузов:«Федерализм и предрассудок говорят на бретонском диалекте, эмигJрация и ненависть к республике – на немецком, контрреволюция гоJворит поJитальянски, а фанатизм – поJбаскски»37. Схожие мысли выJсказывал аббат Грегуар и многие другие деятели Французскойреволюции, первые борцы за «свободу, равенство и братство». ОднаJко со временем гражданский национализм во Франции сумел переJрасти свою детскую болезнь этнической ограниченности. В Россииэтого не произошло.

Идеология национализма, прежде всего в виде требования полиJтических прав на определенную территорию для отдельно взятойкультурной общности, сравнительно быстро распространилась изФранции по всему миру. Не стала исключением и Россия, однако ееэлита не столько воспринимала идеологию национализма, сколькостаралась имитировать национализм, всячески выхолащивая егогражданское содержание. Если до Николая I цари и аристократия киJчились своей инородностью, происхождением от викингов РюрикоJвичей и византийских императоров, то после буржуазных революJций в Европе и восстания декабристов в России монархии срочнопотребовались доказательства своей укорененности, народности. Таквозникла доктрина «официальной народности» или «официальногонационализма». Б. Андерсон выделяет российский «официальныйнационализм» в особую категорию. Такой национализм явился «отJветом правящих групп, преимущественно династических и аристоJкратических, на угрозу исключения или маргинализации последнихв воображенном сообществе» и был связан «с попытками аристокраJтии и монархии сохранить империю»38. По сути, те же причины саJмосохранения заставляли советское руководство декорировать советJскую империю под добровольный союз республик. ДекоративностьреспубликанскоJдемократического, национальноJфедеративного устJройства нужна была советской империи именно потому, что И.СтаJлин понимал, что имперский тип правления в XX веке уже не легиJтимен в глобальном масштабе. Вот и нынешние российские лидерыпо той же причине декорируют свой главный политический проект


ни»45. Формула «власть без согласия народов» не обязательно означаJет, что эта власть основана исключительно на насилии, а лишь покаJзывает, что воля граждан и их ассоциаций, например этнотерриториJальных сообществ, не имеет значения для функционированияимперского порядка. Его сохранение серьезно мешает формироваJнию политической нации, поскольку лишает общество политичесJкой субъектности, оно лишь объект управления или ресурс – трудоJвой, электоральный, военный.

Другой важный элемент имперского синдрома – «имперское те�ло». Именно этот аспект отражен в дефиниции А. Мотыля: «Под имJперией я понимаю иерархически организованную политическую сиJстему, которую можно уподобить колесу – колесу без обода. Внутриэтой системы элита ядра и созданное ею государство доминируют надпериферийными элитами и обществами»46. Это определение, на мойвзгляд, не противоречит приведенным ранее; оно характеризуют проJстранственную проекцию империи, т.е. территорию, рассеченную нетолько рубцами колониальных завоеваний, но и разнообразнымивертикальными барьерами, препятствующими политической интегJрации общества. Если говорить о периоде Российской империи, топочти до конца правления Романовых основная часть населения, креJстьянство, была и социально, и территориально отгорожена от верхJних слоев общества. «Крестьяне обычно жили собственной жизнью,а в системе властных отношений место центрального правительствазанимали местные помещики, а чаще – их управляющие»47. РазумеетJся, еще более отгороженной была жизнь населения в национальныхокраинах империи. «В ситуации сохранения иерархии, различий идистанции между элитой и огромным большинством населения быJло невозможно создать горизонтальные связи национального родстJва, которые идеально подходят для установления гражданских отноJшений в форме нации»48. Теория политической антропологиипредполагает, что подобные отношения могут складываться лишь вусловиях «открытого общества, основанного на общественном догоJворе, к которому могут присоединиться и тем самым стать гражданаJми люди любой расы, любой национальности»49. В империях же гоJризонтальные политические связи и отношения в масштабе страныотсутствуют и формируются лишь локально на основе простейших идревнейших этнических или даже еще более дробных субэтническихотношений. Такой характер взаимоотношений между сообществамиделает территориальную интеграцию различных народов и культурнеустойчивой, обеспечивая, в лучшем случае, только их временное

ванной в целях сохранения империи. Здесь мы переходим к третьеJму фактору.

Империя вместо нации. Строго говоря, этот фактор не находитсяв одном ряду с предыдущими, он включает их в себя как мегафактор.Все, что мы говорили о преградах развития общества как политичесJкого субъекта модернизации, было так или иначе связано с противоJстоянием империи процессу сложения политической нации как своJему антиподу и могильщику.

Известный американский политолог А. Мотыль полагает, что осJновным препятствием на пути к демократии в России «выступают недурные политики, принимающие глупые решения, а институциоJнальное бремя имперского и тоталитарного прошлого»41. Подобныйвывод разделяют сегодня многие исследователи, да и новый подъеминтереса к концепции «империи» в 1990Jх – начале 2000Jх годов вомногом был связан с поиском объяснений причин, затрудняющихполитическую модернизацию в сообществах, которым пока не удаетJся вырваться из тисков «догоняющего развития»42.

В различных версиях новой теории «империи» это понятие тракJтуется поJразному. Однако если выделить модернистское направлеJние дискуссий, то различия оказываются не столь существенными ив основном сводятся к поиску ракурсов специфичности этого феноJмена. Одни усматривают ее в особом имперском типе политическоJго режима, другие – в особенностях организации имперского простJранства, а третьи – в характере имперской идеологии и массовогосознания. На мой же взгляд, разные подходы могут быть агрегироваJны, и предлагаемое мной понимание термина «имперский синдром»основано на предположении о тесной взаимосвязи трех основныхпроекций империи.

Первая из них, «имперский порядок», отражает основную полиJтическую сущность империи, которая, как отмечает Д. Ливен, «поопределению является антиподом демократии, народного суверениJтета и национального самоопределения. Власть над многими народа@ми без их на то согласия (курсив мой. – Э.П.) – вот что отличало всевеликие империи прошлого и что предполагает все разумные опреJделения этого понятия»43. Подобным образом трактует империю иМ. Бейссингер, определяя ее как «нелегитимное отношение контроJля со стороны одного политического сообщества над другим илидругими»44. Е. Гайдар также считает важнейшим свойством имперJского государства его политический режим, а именно то, что в нем«imperium – власть доминировала в организации ежедневной жизJ


каждым”, через взаимосвязь всех автономных, “приватных дел”»52.Некоторые исследователи полагают, что «именно наличие устойчиJвого и постоянно воспроизводимого имперского сознания делаетвозможным как успешное строительство империи, так и ее пермаJнентное возрождение»53. Вряд ли уместно выделять роль какогоJлибоодного из элементов имперского синдрома. На мой взгляд, куда важJнее взаимосвязь всех компонентов единого синдрома и его кумуляJтивное воздействие на исторический процесс. Скажем, устойчивостьавторитаризма в России, по моему мнению, во многом объясняетсяего включенностью в целостный имперский синдром, позволяющийрегенерировать, реконструировать всю систему при сохранении хотябы некоторых из ее частей. Так, пока сохраняется «имперское тело», увластей есть возможность манипулировать страхами представителейэтнического большинства по поводу его разрушения. До тех пор поJка сохраняются эти страхи, воспроизводится и потребность в авториJтарном имперском порядке, который, в представлениях мифологизиJрованного имперского сознания, реально способен сохранить телодержавы. Власть умело манипулирует мифологемами имперского соJзнания, формируя искаженный образ модернизации, либеральныхперемен как периодов хаоса, смуты и даже «национального позора» иразжигая страхи по поводу возврата прежних «смутных» времен, еслине усиливать вертикаль власти.

Возможности исторического «бега по кругу» как раз и обусловле@ны главным образом тем, что модернизация фрагментарна, тогдакак противостоящая ей традиционная система, и прежде всего им@перский синдром, целостна. Фрагментарность модернизации усилиJвается тем, что верхушечный слой, заменяющий России элиту, имеетвозможность произвольно производить селекцию многих элементовновации, примитивизировать новации, имитировать их внедрение,подменяя их сущность суррогатами, а также воздействовать на масJсовое сознание, конструируя образы новаций как инородных, чужJдых, навязанных и сопряженных с разнообразными угрозами дляРоссии.

Так значит ли все это, что Россия обречена на вечное барахтаньев круговерти сменяющих друг друга реформ и контрреформ?

сосуществование в едином государстве. С. Хантингтон предлагаетименовать такую хрупкую матричную модель интеграции «этникоJгеJнеалогической»50. Это определение вполне подходит и для характериJстики советской модели межэтнического общежития, официальноеописание которой основывалось на генеалогических терминах: «роJдинаJмать», «республикиJсестры», «народыJбратья». Верховная властьразделяет «братьев» на «старших» и «младших» и предписывает им опJределенный тип общения – «дружбу народов».

И в нынешней России сохраняются следы имперского тела. Речьидет не только об ареалах компактного расселения некогда колониJзированных этнических сообществ (чеченцев, татар, тувинцев и друJгих), но и обо всей совокупности российских регионов, так называJемых «субъектов Российской Федерации», которые вдействительности лишены своей политической субъектности и объJединяются на основе административного принуждения, а не осоJзнанной заинтересованности в интеграции. И сегодня «имперскоетело» во многих отношениях служит защитным панцирем для имJперского режима. Оно позволяет властям использовать древнейшийпринцип управления: «разделяй и властвуй». Приведу лишь одинпример. Исследователи из общества «Мемориал» подсчитали, что поколичеству похищений людей в расчете на душу населения одна изреспублик современной России (Чеченская) опережает Аргентину впериод диктатуры в ней военной хунты и разгула «эскадронов смерJти» (1976–1983 годы)51. Однако в Аргентине уже в начале 1980Jх гоJдов действия хунты рассматривались большинством населения какнаправленные против собственного народа, а в нынешней Россиианалогичные репрессии воспринимаются как законные действия«своих» властей против «чужого» народа. Разумеется, Чечню больJшинство россиян сегодня считают территорией «нашенской», но чеJченцев «своими» признает меньшинство наших сограждан.

Важным элементом имперского синдрома является «имперское со�знание», включающее сложный комплекс традиционных стереотипов,таких как имперские амбиции; подданническое сознание (прежде всеJго устойчивость надежд на «мудрого царя» и «сильную руку»); предJставления об иерархии народов России, в которой есть главный, госуJдарствообразующий народ – «старший брат» – и все прочие,«младшие братья». Имперское сознание лишает человека его индивиJдуальности, формируя самосознание винтика единой государственJной машины. «Империя объединяет людей через «службу себе» (через“государево дело”), а Нация – через взаимозависимость “каждого с


Думаю, что точнее было бы сравнить влияние исторического проJшлого на современное и будущее развитие страны не с колеей, а стрением или силой инерции. Это тоже всего лишь метафоры, но, какмне кажется, более адекватные реальности. Они тоже указывают наограничения в выборе направлений движения общества и на егозависимость от особенностей исторического пути, однако и трение,и инерция по определению предполагают возможность их преодоле@ния при изменении условий жизнедеятельности и усилении импульсоввнешних воздействий. А. Аузан в своих работах о «колее» приводиткак пример устойчивости «qwerty» – стандартное расположение клаJвиш на английской клавиатуре пишущих машин (по первым шестибуквам). Быть может, оно было не самым удачным, но переделыватьфирме показалось дорого и нецелесообразно. Почему? Да потому,что здесь импульс к перемене был слабым. Вот когда наши самолетыперестают принимать в зарубежных аэропортах изJза превышениядопустимого уровня шума, это уже импульс посильнее, и несмотряна затраты приходится самолетный парк обновлять. Возможность пеJремен зависит от силы внешнего импульса.

О каких импульсах идет речь применительно к процессу модерJнизации общества? Прежде всего о мировом экономическом соревJновании. Проигрыш в нем России был важнейшим стимулом к еемодернизации во все времена, но если в XIX – в начале XX века экоJномическое отставание осознавалось верхушечными слоями лишьпосле проигранных войн, то в 1980Jх годах отставание СССР отстран Запада проявилось в мирное время. Эта же тенденция, на мойвзгляд, может обозначиться и в ближайшем будущем, когда станеточевидным отставание России от стран, перешедших к так называеJмой «постиндустриальной экономике», при которой большая частьвалового национального продукта производится не в сфере промыJшленности и сельского хозяйства, а в сфере услуг (включая банковJские и медицинские), образования, а также производства такихинтеллектуальных продуктов, как ресурсозамещающие и информаJционные технологии57. Пока постиндустриальные страны все ещеощущают свою зависимость от привозных ресурсов, прежде всегонефти и газа, что дает возможность существованию традиционныхавторитарных режимов, получивших название «petroJstate» (венесуJэльского, нигерийского, иранского, индонезийского, саудовского идругих). К этому же типу экономики и политического режима, помнению ряда авторитетных экспертов, все больше тяготеет и совреJменная Россия58. Однако такая зависимость постиндустриальных обJ

5. Перспективы перехода

от фрагментарной модернизации к целостной

Оптимистичными выводами относительно возможности такогоперехода пока не балуют нас даже либеральные мыслителиJмодерниJсты, верящие в прогресс. Известный либеральный экономист и актиJвист на поприще развития гражданского общества в России А.Аузанв ряде работ развивает концепцию «исторической колеи»54. У менясомнения вызывает не столько концепция моего коллеги и приятеJля, сколько предложенный им термин, базирующийся на метафоре«колея». Даже если это не железнодорожная колея, сойдя с которойпоезд неизбежно терпит крушение, а всего лишь автомобильная, тои в этом случае транспортному средству может грозить катастрофа.Я же утверждаю, что смена направления развития общества отнюдьне напоминает катастрофу, такие перемены высоко вероятны и мноJгократно проявлялись в истории. Весьма часто такая смена направJления развития обеспечивала рост адаптационного потенциала, авовсе не крах. Так, еще в 1923 году Т. Манн говорил о том, что «проJсить немца быть приверженным тому... что народы Европы называJют свободой, было бы... равнозначно требованию к нему совершитьнасилие над своей природой»55. Действительно, в Германии временВторой империи и особенно в период Третьего рейха ценности своJбоды были буквально задавлены ценностями служения кайзеру илифюреру. Психология подданных, а не граждан проявлялась в ГермаJнии того времени сильнее, чем в нынешней России, а уже имперJские амбиции рейха выпирали куда заметнее, чем в нашей странепрактически в любой из периодов ее истории. Однако во второй поJловине XX века положение радикально изменилось – Германия стаJла ключевым элементом конструкции европейского либерализма иценностей гражданского общества. Даже С. Хантингтон, склонныйпреувеличивать скорее роль инерционного развития обществ, чемперемен, вынужден признать радикальность изменений, произоJшедших в системе ценностных ориентаций населения Германии поJсле Второй мировой войны. Он приводит примеры из разных сфер,но наиболее выразительные связаны с тем, что самое милитаристJское по характеру массового сознания общество превратилось нынев одно из самых миролюбивых56. Громадные изменения базовыхценностей прослеживаются и в некоторых других странах Европы,включая Италию, Испанию и бывшие социалистические страны, воJшедшие в ЕС.


наблюдениям, в преддверии декабрьских (2007 года) выборов в ГосуJдарственную думу России многие люди, которые долго не проявлялиникакой гражданской активности и старались всячески отгородитьсяот политики (чума, мол, на оба ваши дома), испытали настоящийшок – подъем возмущения от того, что их так грубо унижают и приJнуждают «отдать свой голос» за партию власти и ее духовного лидера;им казался совершенно невозможным такой возврат к нравам советJской эпохи. Но ведь ощущение униженности воспроизводится и вбудничной жизни, например во всех присутственных местах – жэках,военкоматах, милиции, где к человеку относятся как к холопуJпросиJтелю, а не как к гражданину – «источнику власти». Это вызывает возJмущение или, по крайней мере, чувство брезгливости у значительноймассы людей, которая и хотела бы быть аполитичной, но обстоятельJства не позволяют. Подобное столкновение между традиционнойформой управления в системе «вертикаль власти» и ростом самоуваJжения человека, его готовностью защищать свое достоинство ужепроявляется и будет усиливаться. Пока золотой дождь нефтедолларовдает возможность компенсировать многие неприятности. Но если онослабеет или хотя бы просто уменьшится доля того, что перепадаетобществу (а это вполне вероятно, потому что душит коррупция, коJторая перекрывает все каналы, – даже очень богатое государство моJжет отдавать обществу все меньше и меньше крох с барского стола всилу жадности и многочисленности властной челяди), то это можетпривести к критическому накоплению недовольства и появлению ноJвых политических субъектов.

Впрочем, существует вероятность роста социального недовольстJва и в условиях сохранения нынешнего экономического положения.Исследования Института социологии РАН показывают, что к2004–2005 годам закончилось действие наркоза, лошадиными дозамивливаемого в население и обеспечивавшего относительную стабильJность, – сравнение нынешнего положения с эпохой Ельцина, объявJленной временем хаоса и нищеты. Самоидентификация подавляюJщего большинства людей сегодня осуществляется не столько наоснове сравнения себя в прошлом и настоящем, сколько при сравнеJнии себя с другими, ушедшими вперед по социальной и имущестJвенной лестнице. Эти разрывы огромны и возрастают, при этомнефтедолларовый дождь лишь усиливает социальную поляризацию.Еще важнее то, что быстро ржавеют социальные лифты, ответственJные за вертикальную мобильность. Подняться на высшую ступенькусоциальноJимущественной лестницы становится все труднее, зато

ществ от petroJstate рано или поздно будет преодолена. Это вытекаJет из всей логики развития постиндустриального хозяйства, само поJявление которой было связано с необходимостью преодоления завиJсимости от импорта природных ресурсов. В 1970–1990Jе годы этазадача уже была во многом решена за счет технологий глубокой пеJреработки вторичного сырья и ресурсосберегающей политики. Нетсомнений в том, что линия на уменьшение зависимости от импортанефти и газа будет продолжаться не только в связи с ростом цен наних, но также и под влиянием многих других обстоятельств, наприJмер возрастания требований к охране окружающей среды в развитыхстранах мира, их борьбы против мирового терроризма, экономичесJкой базой которого являются нефтегазовые ресурсы. И вновь соJшлюсь на мнение В. Иноземцева: «Ожидается, что в ближайшие 30лет потребности стран – участниц ОЭСР в природных ресурсах израсчета на 100 долл. произведенного национального дохода должныснизиться в 10 раз»59. Уже одна лишь возможность сужения рынкасбыта энергетических ресурсов должна подстегнуть Россию к переJходу от существования в нынешнем качестве petroJstate, сырьевогопридатка передовых стран, к развитию постиндустриальной эконоJмики. Есть и другие стимулы ее движения в этом же направлении –демографические, военные, экологические. Однако такой переходнельзя осуществить по традиционной для России модели мобилизаJционной, верхушечной, фрагментарной модернизации. Петр I могпостроить Петербург, согнав для строительства крепостных, и застаJвить их производить пушки на заводах Демидова. Сталин мог строJить Беломорканал силами заключенных и даже разрабатывать новыесамолеты в лагерных «шарашках», однако переход к информационJным технологиям невозможен за счет мобилизационного напора, онтребует массового добровольного и заинтересованного участияграждан, их креативности, раскрепощения индивидуальности и выJсокой интеллектуальной подготовки. Именно поэтому столь огромJны вложения в образование постиндустриальных обществ. Ростобразования и поощрение творчества влекут за собой рост самоуваJжения человека и целый шлейф других социальноJполитическихследствий.

И в России заметна взаимосвязь между ростом образования, самоJуважения человека и изменением его гражданской позиции. С росJтом самоуважения членов общества возрастает протест против произJвола и возрождения отношения к отдельному гражданину как к«сырью», ресурсу – экономическому или электоральному. По моим


светительские усилия. Сейчас весьма ограничены независимые канаJлы ценностного ориентирования общества. Власть навязывает своиориентиры, почти не оставляя возможности для трансляции иныхвзглядов в силу отсутствия общественного телевидения, изJза малыхтиражей независимых изданий, малой аудитории независимых раJдиостанций и т.п. Но иногда и слабые возможности могут оказатьсявлиятельными, если потребность становится острой. В те времена,когда книги товарища Брежнева распространялись на каждом заводе,их популярность не могла идти ни в какое сравнение с самодельнымизаписями песен Высоцкого. Так что при определенных обстоятельстJвах даже узкие каналы распространения общественной информацииоказываются способными конкурировать с широкомасштабными гоJсударственными. И это может сыграть свою роль в актуализации разJличий (не всегда даже противоречий) между интересами общества ивласти.

Итак, я полагаю, что уже проявились и будут усиливаться внешJние вызовы, на которые России придется отвечать. Эти вызовы моJгут стимулировать перестройку всей системы общественных отноJшений и интересов. Полагаю, что в стране уже накапливаются ивнутренние факторы перемен, связанные прежде всего с потребносJтью какойJто части общества в самовыражении, самозащите, сплочеJнии и социальном самоопределении. Эта потребность в сочетании снеобходимостью перестройки экономики может стать контрапункJтом нового этапа социальноJполитической модернизации России,при которой на общественную арену впервые выйдет новый ее субъJект – обществоJнация. Скорее всего, именно в процессе такого социJальноJнационального самоопределения и будет формироваться элиJта пушкинского, а не горьковского толка. В процессе этогосамоопределения будет расти осознание ценности человека, его жизJни, его судьбы и роли общества как важнейшего элемента политичеJской системы. КакойJто вклад в эти перемены может внести и тачасть думающих людей, которая и ныне использует свой интеллектне только для заработка, но и для служения общественному благу наниве просвещения.

Не уверен, что этот путь будет коротким. Скорее, он будет длинJным, и не исключено, что он может оказаться весьма тернистым. Втрадициях российской истории заводить народ на такие просеки, посравнению с которыми и предшествующий путь покажется широкимтрактом. Однако порочного круга не будет, потому что история – нетолько не круг, но даже и не колея. В любом случае в нашей стране

опуститься вниз все легче. Экономика, присосавшись к традиционJным сферам производства, слабо диверсифицируется, она ограничеJна в возможности предоставления новых трудовых ниш, соответстJвующих растущим запросам. Кроме того, важнейшим источникомматериального благополучия и социального продвижения в совреJменной России становится капитал социальных связей, а этот ресурснедоступен подавляющему большинству населения. Так или иначе,условия для роста неудовлетворенности населения вызревают. Этововсе не значит, что все взорвется и народ повалит на улицы (вот ужне хотелось бы, чтобы такое случилось, поскольку бунт всегда опасени малоконструктивен), но, скорее всего, эти условия приведут к поJэтапным переменам, в частности к возникновению полноценнойэлиты.

Новые идеи появляются не потому, что все вдруг разом осознаютих потребность. Образ нового конструируется и внедряется в массыэлитой. Как уже отмечалось, на мой взгляд, в России элита как лидеробщества не сложилась. У нас есть лишь верхушечный слой людей,служащих государству. М. Горький когдаJто сказал, что советскаявласть дала писателям все, лишив их только одного – права писатьплохо. То есть интеллигенция служит государству, которое ее всемобеспечивает и при этом само определяет, что такое хорошо и что таJкое плохо. Это один принцип служения «элиты», однако в Россиивсегда существовал и другой принцип – пушкинский: «И долго будутем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал». НароJду, а не государю, заметьте. Так вот, эта идея, идея служения общестJву, а не государю может быть востребована новой элитой, которая буJдет складываться в процессе растущей социальной поляризации. Онарастет не только между бедными и богатыми, но и в среде богатых, аэто может вызвать явление, которое породило «оранжевую революJцию». Не зря ее иногда называют бунтом миллионеров против милJлиардеров. Движителем перемен выступают не те, кому нечего терять,не пролетарии и тем более не люмпены, а те, кому есть что терять икто рассчитывает приобрести больше. Экономические аутсайдеры(миллионеры, претендующие на статус миллиардеров) вынужденыопираться на общество хотя бы потому, что места вблизи трона ужепрочно заняты их более успешными конкурентами. Вот этот слой люJдей может сыграть свою роль в качестве социальных лидеров, особенJно если изменятся внешние обстоятельства.

Ну и, наконец, – хотя я не считаю это самым главным и тем болееединственным фактором, формирующим элиту, – необходимы проJ


16 Валлерстайн И. Миросистемный анализ: Введение / Пер. с англ. Н. Тюкиной. М.:Изд. дом «Территория будущего», 2006.17 Хаггет П. География: синтез современных знаний. М.: Прогресс, 1979. С. 344; Хе@герстрандом П. Новые идеи в географии. М., 1979. С. 86–111. См. также: Паин Э.А.Система территориальных общностей и ее роль в формировании и воспроизводствеэтнокультурных традиций // Советская этнография. 1987. № 1. С. 10–24.18 Rokkan S. Models and Methods in Contemporary Study of NationJbuilding // Acta sociJologica. 1969. No. 12. P. 53–73. См. также: Flora P. (ed.) State Formation, NationJBuildingand Mass Politics in Europe // The Theory of Stein Rokkan. Oxford: Oxford UniversityPress, 1999.19 См., напр., статью А. Рябова в данном сборнике.20 См.: Архангельский В.Н. и др. Стратегия демографического развития России. М.,2005. С. 54–63; Рыбаковский Л. Кризис депопуляции угрожает целостности России //Россия XXI века в геополитических координатах. Доклад на первом заседании Клубаэкспертов «Демографическая перспектива» 21 ноября 2006 года [http://www.viperJson.ru/wind.php?ID=266435].21 Мартинелли А. Указ. соч. С. 38.22 См. статьи В. Кржевова, А. Рябова, Л. Гудкова и Б. Дубина в настоящем сборнике.23 Almond G., Powell G.B. Comparative Politics: A Developmental Approach. Boston:Little Brown, 1960; Pay L.W. Aspects of Political Development. Boston: Little Brown, 1966;Flora P. (ed.) State Formation, NationJBuilding and Mass Politics in Europe // The Theoryof Stein Rokkan. Oxford: Oxford University Press, 1999.24 Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996.25 Подробнее см.: Паин Э. Замена лысых волосатыми // Большая политика. 2006. № 4;он же. Бег по кругу: о природе возвратных тенденций в ходе российской модернизаJции // Вестник Института Кеннана в России. Вып. 9. М., 2006. 26 Bendix R. Kings or People. Power and Mandate to Rule. P. 11. 27 См.: Президент РФ Владимир Путин предупредил об угрозе реставрации олигарJхического режима в России // По материалам РИА «Новости». 21.11.07; Орлов Д. ЧеJтыре угрозы Владислава Суркова // Официальный сайт партии «Единая Россия»[http://www.edinros.ru/news.html?id=111504].28 Habermas J. L’espace public: archeologie de la publicite comme dimension constitutivedela socite boudeois. Paris, 1986.29 Deutsch К. Nationalism and Social Communication: An Inquiry into the Foundations ofNationality. Cambridge (Mass.), 1953. 30 Мартинелли А. Указ. соч. С. 37–38.31 Общественное мнениеJ2002. По материалам исследований 1989–2002 гг. М.: ВЦИОМ,2002. С. 42.32 Moore B. Social Origins of Dictatorship and Democracy. Boston: Beacon Press. 1966. P. 414.33 Гудков Л.Д., Дубин Б.В., Левада Ю.А. Проблема «элиты» в сегодняшней России:размышления над результатами социологического исследования. М.: Фонд «ЛибеJральная миссия», 2007. С. 54–55.

существует больший спектр возможностей для развития, чем кажетJся на первый взгляд. Нельзя забывать, что помимо возвратных проJцессов уже накоплены огромные перемены в социальной жизни РосJсии. Самоуважение людей растет, и их отношение к возвратам впрошлое становится преимущественно негативным.

Примечания

1 Вадим Цымбурский: Россию спасет нефтегазовый дефолт // Спецпроект Олеси Яхно«Судьба России» на «Главреде». 05.10.07 [http://glavred.info/print.php?article=/archive/2007/10/05/173333J3.html]. 2 См.: Стенограмма конференции «Российские альтернативы» (Ходорковские чтеJния). Москва, 10 июля 2007 года [http://www.indem.ru/Hodor/ Stenogr.htm].3 Кара@Мурза А. Как возможна Россия? М., 1999. С. 41.4 См. статью в наст. сборнике: Рябов А. Разноуровневость общественных изменений и проJблема модернизационного срыва в контексте современной российской политики. С. 91. 5 Буш считает централизованную власть России «базовой российской ДНК»,[http://rian.ru/world/america/20071017/84325978.html].6 Подробнее об исторических корнях и идеологических основах такого подхода см.:Шнирельман В.А. Цивилизационный подход как национальная идея // Национализмв мировой истории / Под ред. В.А. Тишкова, В.А. Шнирельмана. М.: Наука. 2007.С. 82–105; Ларюэль М. Идеология русского евразийства, или Мысли о величии импеJрии. М.: Наталис, 2004.7 Паин Э. Выступление в дискуссии «Российское государство: вчера, сегодня, завтра»// Либеральная миссия. 02.08.06 [http://www.liberal.ru/sitan.asp?Num=609].8 См. статью в наст. сборнике: Иноземцев В. О невозможности модернизации России.С. 150–152.9 Habermas J. Der Philosophishe Diskurs der Modern. Frankfurt: Suhrkamp, 1985.10 Мартинелли А. Глобальная модернизация: переосмысляя проект современности /Пер. с англ. О.В. Малец, А.В. Резаева. Под общ. редакцией А.В. Резаева. СПб.: ИздаJтельство СанктJПетербургского университета, 2006. С. 23.11 См. обзор подобных идей: Штомпка П. Социология социальных изменений / Пер.с англ. Под ред. В.А. Ядова. М.: Аспект Пресс, 1996. С. 170–184.12 Berman M. All that is Solid Melts into Air. The Experience of Modernity. London: Verso,1983. P. 15. 13 См.: Иноземцев В. Указ. соч. С. 149.14 Bendix R. Kings or People. Power and Mandate to Rule. Berkley: University of CaliforniaPress, 1983.15 См.: Эйдельман Н.Я. «Революция сверху» в России. М., 1989; Янов В.Л. ПатриоJтизм и национализм в России. 1825–1921. М., 2002.


вой хозяйственного прогресса». К концу 1990Jх годов в США только «отрасли, проJизводящие информационные блага, обеспечили треть прироста американского ВНПи 37% всех новых рабочих мест». Если же говорить обо всей совокупности отраслейпостиндустриальной экономики, то они обеспечили 70% прироста ВНП США икрупнейших стран ЕС. См.: Иноземцев В.Л. Пределы «догоняющего» развития. М.:Экономика, 2000. С. 66, 71–76.58 Шевцова Л. РоссияJ2006: бег на месте // Брифинг 1 февраля 2006 года. CarnegieEndowment for International Peace [http://www.inosmi.ru/translation/225241.html].59 Иноземцев В.Л. Пределы «догоняющего» развития. С. 76.

34 Такой вывод напрашивается по результатам исследовательского проекта «Городскойсредний класс в современной России», осуществляемого Институтом социологии РАН.См.: Юсупова Д. Новый средний // Ведомости. 2007. 2 февраля. № 04 (41).35 Там же.36 Суни Р.Г. Империя как она есть: имперский период в истории России, «национальJная» идентичность и теории империи // Национализм в мировой истории. Под ред.В.А. Тишкова, В.А. Шнирельмана. Институт этнологии и антропологии РАН. М.:Наука, 2007. С. 60.37 Цит. по: Коротеева В.В. Теории национализма в зарубежных социальных науках.М.: РГГУ, 1999. С. 39.38 Anderson B. Imagined Communities. Reflections on the Origin and Spread ofNationalism. L., 1991. P. 109–110. 39 Суни Р.Г. Указ. соч. С. 60. 40 Римашевская Н.М. (ред.) Население и глобализация. М.: Наука, 2002. С. 50–51.41 Мотыль А. Пути империй: упадок, крах и возрождение имперских государств. М.:МШПИ, 2004. С. 174–175.42 Lieven D. Empire: The Russian Empire and Its Rivals. New Haven, CT, 2000. P. 22.43 Ливен Д. Империя, история и современный мировой порядок // Ab Imperio. 2005.№ 1. С. 79.44 Бейссингер М. Переосмысление империи после распада Советского Союза // AbImperio. 2005. № 3. С. 68.45 Гайдар Е.Т. Гибель империи. Уроки для современной России. М.: РОСПЭН, 2006.С. 18.46 Мотыль А. Указ. соч. С. 13.47 Суни Р. Указ. соч. С. 59.48 Там же. С. 60.49 Хантингтон С. Кто мы?: Вызовы американской национальной идентичности, М.:Издательство АСТ, 2004. С. 62–63.50 Там же. С. 62.51 Орлов О. Выступление на конференции «Другая Россия» / Записи автора статьи.Москва. 2006. 11 июля.52 Кара@Мурза А.А. Между «Империей» и «Смутой» // Между «Империей» и «СмуJтой»: Избранная социальноJфилософская публицистика. М.: ИФРАН, 1996. С. 88.53 Гавров С.Н. Модернизация во имя империи. Социокультурные аспекты модернизаJционных процессов в России. М.: Едиториал УРСС, 2004. С. 47.54 Аузан А.А. «Колея» российской модернизации // Общественные науки и современJность. 2007. № 6. С 54–60; он же. Лекция «Общественный договор и гражданское обJщество». М.: О.Г.И., 2004.55 Цит. по: Гавров С.Н. Указ. соч. С. 22.56 Хантингтон С. Указ. соч. С. 65.57 Как отмечает В. Иноземцев, с середины 1990Jх годов «все западные страны вступиJли в полосу устойчивого роста информационного сектора экономики, ставшего осноJ


дернизация вообще связана с тенденцией внедрения жестких управJленческих технологий не только в экономике, но и в политике.)Прежде всего это вызвано такими особенностями догоняющей модерJнизации, как слабость среднего класса и необходимость провести реJформы в краткие сроки.

Эти особенности характерны и для России, причем в нашей страJне они имеют довольно долгую историю. Российская жизнь традиJционно протекала, по выражению К. Кавелина, как «движение сверJху вниз», когда народные массы пассивно воспринимали спускаемыесверху требования, законы, установления. Государство и государстJвенные институты безраздельно господствовали, оказывая подавляJющее влияние на общественную самодеятельность. Даже неизбежнаясаморегуляция хозяйственной, общинной и другой деятельностиносила ограниченный характер: «Приедет барин – он рассудит». УсJтановка массового сознания на принятие всех важных решений незаJвисимой от общества властной элитой, с одной стороны, способстJвует примитивноJлегкому решению вопроса об ответственности занеудачи, а с другой – порождает иллюзию, что «правильный» презиJдент, губернатор или мэр могут коренным образом изменить ситуаJцию к лучшему. Неистребимая вера в «доброго царя» говорит о траJдиционном примате государства над обществом. В тех же случаях,когда массы народа активизировались, история давала примеры русJского бунта, «бессмысленного и беспощадного».

К сожалению, управление авторитарного типа не гарантируетпрофессионализма и компетентности принятия решений хотя бы всилу того, что оно не поощряет инициативы и не способствует проJдвижению лучших. «Рациональная власть основана на компетентноJсти... Иррациональная власть зиждется на силе и служит для эксплуJатации того, кто ей подчиняется»1, – следуя этой формуле Э.Фромма,авторитаризм можно классифицировать именно как иррациональJный тип властных отношений, отнюдь не способствующий приняJтию адекватных и эффективных управленческих решений.

Гораздо позже, чем в промышленно развитых западных странахЕвропы, в России начал формироваться и средний класс. ПарадокJсальным образом вплоть до революции 1917 года носителями мноJгих теоретических идей и положений, характерных для среднегослоя, являлись дворяне. После же Октябрьской революции процессформирования среднего слоя был остановлен на десятилетия. ОбъJективно он не является значимой политической силой и ныне. БоJлее того, в последние годы в стране сложился ряд ограничений для

Стремление России отстоять свою независимость и укрепить госуJдарственность в течение долгого времени вынуждало ее подстраиJваться под ускоренное развитие Запада. С конца XVII века потребJность в реформах не являлась внутренней, а была обусловленавоздействием сил европейского масштаба, складывалась раньше, чемстрана созревала для перемен. На протяжении нескольких столетийРоссия оказывалась и оказывается в контексте глобальных модерниJзационных процессов, и ее население вынужденно принимает в нихучастие. Именно поэтому модернизация в России начиналась исJключительно «сверху» по инициативе политического класса, да и толишь его отдельной части, который сопоставлял Россию с Западом.Этот класс в целом не был заинтересован ни в развитии инициативы«снизу», ни в коренном преобразовании общественных отношений.Существование же империи могло опираться только на жесткуюцентрализацию и авторитарный контроль над обществом со сторонывласти для того, чтобы сохранять «имперское тело». Этот факт следуJет учитывать при оценке методов российской модернизации.

При масштабной догоняющей модернизации можно проследитьдва взаимосвязанных, хотя и разнонаправленных процесса: с однойстороны, кризис прежней (традиционной) государственности, а сдругой – создание предпосылок для усиления контроля государстванад обществом. Дело в том, что ослабление центральной власти, неизJбежное при глобальных переменах в общественной жизни, на опредеJленном этапе начинает противоречить планируемым преобразованиJям и реформам, замедлять их темп, что вызывает потребность вусилении политической системы, повышении роли бюрократии, «укJреплении властной вертикали». (Не исключено, что догоняющая моJ

Ольга Волкогонова

Российская модернизация и опасности авторитаризма

О. Волкогонова / Российская модернизация 47

но и во многом определяет коллективное бессознательное. Новый«штрих» в данное утверждение могут внести исследования русскогои английского ассоциативных «прямых» и «обратных» словарей(А.А. Залевская, Н.В. Уфимцева). Ассоциативные тезаурусы являютJся результатами статистической обработки массовых исследований,когда испытуемые носители языка фиксируют свободные ассоциаJции, возникающие у них в сознании по поводу того или иного слоJваJстимула. Обратные же словари показывают «поле» понятий ужеот «реакции к стимулу», выявляя тем самым круг наиболее сущестJвенных и богатых значениями понятий для типичного носителя языJка. В результате ассоциативное поле того или иного словаJстимулапомогает воссоздать определенный фрагмент миросозерцания этноJса, а сравнительный анализ количества ассоциаций, вызываемых разJличными словами, делает возможным выделение «ядра» современноJго языка – наиболее значимых понятий в нем.

Оказалось, что в английском языке можно выделить около 75слов («ядро лексикона»), для которых характерно большое число асJсоциативных связей, значительно превышающее среднее их количеJство для других вербальных единиц. Например, слово «me» быловызвано в сознании «среднего» носителя языка 1087 стимулами,«man» – появилось как реакция на 1071 стимул, «good» – стало отJветом на 881 стимул, затем шли «sex» (847), «no» (805), «money»(750) и т.д.7 Позднее этот же подход был применен Н.В. УфимцеJвой к анализу Ассоциативного тезауруса современного русскогоязыка8. Ядро языкового сознания для носителя русского языка окаJзалось принципиально иным: «человек» (773), «дом» (593), «нет»(560), «хорошо» (513), «жизнь» (494), «плохо» (465) и т.д. Если дляносителя английского языка в центре – связи с его индивидуальным«я», а представление о «человеке вообще» стоит лишь на втором меJсте, то для русскоговорящего индивида «я» стоит лишь на 36Jм меJсте, центральным же является общее понятие «человек». Причемтрактовка даже этого «человека вообще» резко различается: если гоJворящие поJанглийски ассоциируют его прежде всего с «личносJтью» и «гражданином», то носители русского языка – с прилагательJными «хороший» (22), «добрый» (20), «разумный» (17), «умный»(15); это человек «дела» (8) и «слова» (5), но очень редко – «долга» (2)и «чести» (1). Существенное различие и в том, что человек практиJчески не воспринимается русскими как «гражданин» (4) и «личJность» (4). Кроме того, «человек» – это «мужчина» (4) больше, чем«женщина» (1)9.

вертикальной мобильности (сегодня без принадлежности к бюроJкратическим группам, доступа к конфиденциальным информационJным ресурсам, богатства вертикальная мобильность крайне затрудJнена), что замедлило скорость образования среднего класса всовременном российском обществе. Таким образом, в России налиJцо типичные предпосылки перехода к авторитаризму, которые наJблюдаются во многих странах, вставших на путь догоняющей моJдернизации.

Кроме очевидной потребности в модернизации общественногоорганизма в нашей стране существует и еще одна предпосылка повоJрота к авторитаризму, связанная уже с психологическими характериJстиками типичного россиянина. Тема «национального характера»,столь популярная в начале ХХ века, сегодня вновь звучит в многоJчисленных исследованиях и публикациях, причем не только отечестJвенных2. Некоторые авторы выделяют такие черты русского (российJского?) характера, как сервильность3, потребность ощущатьзависимость от чегоJлибо («a need of dependence») в сочетании с заJвисимостью от власти, авторитета («relation to authority»)4, рабскуюментальность («Russian slave mentality», «slave soul of Russia»,«Russian masochism»)5, терпение («терпение – это, безусловно, нашаэтническая черта и в какомJто смысле основа нашего характера»6) ит.д. Мне не хотелось бы начинать здесь увлекательный сам по себеразговор о том, насколько стереотипы восприятия той или иной наJции и концепция «модальной личности» отражают реальные харакJтеристики национального характера, речь пойдет не об этом. Ещеменьше мне хотелось бы давать оценочные суждения и предприниJмать попытки сформулировать и обозначить какиеJто конкретныенациональные черты, обвинять какихJто исследователей в русофоJбии, а какихJто – в русофильстве и т.д. Говоря об опасности авториJтаризма, я пытаюсь остаться на объективной исторической почвеформирования сегодняшней национальной психологии и ограниJчиться вопросами, прямо относящимися к предмету статьи.

Одной из существенных черт, определяющих социальноJкультурJную специфику модернизационных процессов в стране, может бытьназван коллективистский характер российского сознания и культуры(что также усиливает вероятность применения авторитарных метоJдов управления). Он заметен в разных сферах общественной жизни,но базовым, на мой взгляд, является закрепление коллективизма вязыке. Язык не только служит средством внутриэтнической коммуJникации, не только формирует особое языковое сознание общности,

О. Волкогонова / Российская модернизация 4948 I. Российская самобытность: в чем она?

связях. Пока же неэкономическое (или внеэкономическое?) мышлеJние русских проявляется вполне отчетливо: «в сознании русскихденьги прежде всего большие (41), бешеные (14), шальные (2)…Деньги – это зло (9), грязь (4), грязные (4), дрянь (3), мусор (2)…Деньги нужны (11), не пахнут (8). Из 537 словJреакций на стимулденьги только 9 связаны с понятием «работа»: заработанные (2), ра@бота (2) …зарплата (1), трудовые (1)… Если мы обратимся к данJным Обратных словарей, то увидим, что наиболее типичное дейстJвие, свершаемое русскими с деньгами, – это тратить (259), затемплатить (142), получать (109), получить (54), отобрать (51), делать(27), брать (22), отнять (20), требовать (17), менять (22). ИнтересJно отметить…, что в качестве реакции на слово вор деньги встречаJются пять раз, а на слово рабочий только один раз»10.

А как обстоит дело с деньгами в сознании англоговорящих людей?Совсем иначе. Согласно прямому словарю, «деньги» ассоциируются уних с «мешками», «наличными», «золотом», «богатством». Обратныйже словарь показывает, что деньги чаще всего связаны в сознании с«кошельком» (71), «копилкой» (51), «банком» (34). Деньги восприниJмаются как «финансы» (61), «пособие» (52), «сбережение» (41), «расJходы» (39), «счета» (38), «взятка» (37), «плата» (36), «вознаграждение»(36), «зарплата» (32) и т.д. Разумеется, носители английского языкаденьги тоже тратят (53), но они их и зарабатывают (49), инвестируют(49), возвращают (47), вкладывают (45), дают (44), откладывают и экоJномят (24). Отличия в восприятии разительны! Речь идет о совершенJно различных стилях мышления, о другом общественноJэкономичесJком миросозерцании. Подобные отличия помогают лучше понятьреальные процессы, происходящие в российском обществе, так какязык является не только средством этнодифференциации и коммуниJкации этнической общности, но и контекстом психики, вместилиJщем неких архетипов восприятия мира членами данной общности.

Хочу отметить еще один аспект проблемы, связанный с социоJкультурными особенностями модернизации в России. МодернизаJцию можно рассматривать как рационализацию (в веберовскомсмысле) общественной жизни. Но соответствует ли рационализацияроссийскому национальному сознанию? Рационализация общестJвенной жизни означает ее монетаризацию и бюрократизацию, что несовпадает с «коллективным бессознательным» россиян, закрепленJным, в частности, в языке. Можно привести множество примеров,подтверждающих, что в культуре России так и не победили паттернырациональности, характерные для модернизированных обществ. В

По сути, эти данные являются доказательством недостаточнойпредставленности ценностей индивидуализма в сознании русскогоJворящих людей. Разумеется, речь идет о некотором «усредненном»сознании, так как словари оперируют ассоциациями «среднестатисJтического» человека, без учета стратификации общества. Видимо,словари, составленные в результате исследований ассоциативных поJлей представителей образованной элиты и рядовых членов русскойязыковой общности, отличались бы друг от друга. Тем не менее, есJли признавать различие культур (в самом широком смысле слова) погосподствующим системам ценностей «индивидуализм – коллектиJвизм» (в зависимости от того, ставится на первое место индивидуJальный самоконтроль или обязательство общественной солидарносJти), то вывод из анализа «ядра лексикона» очевиден. Не толькопрошлую, но и настоящую российскую культуру можно отнестик коллективистскому типу, что имеет одно важное для современногосостояния российского общества следствие: Россия поJпрежнемуживет в условиях преимущественно внешней, а не внутреннейдетерминации поведения индивида. Более того, такая внешняя завиJсимость является, пользуясь термином Ю. Хабермаса, условием инJтерсубъективного взаимопонимания: члену определенного общестJвенного организма дозволяются не все действия, рациональные сточки зрения достижения успеха, но только те, которые считаютсяценностно значимыми с точки зрения других. Традиция приказного,административного управления в России выступает как историческипривычное ограничение свободы человека, суверенность личностивоспринимается как нечто второстепенное и не очень важное. СледJствием подобной исторической «привычки» является отсутствие умногих членов российского общества навыков обоснования своеговыбора, принятия осознанного решения, низкий уровень политичеJской культуры.

Чрезвычайно интересным представляется и сравнение понятий«деньги» (связано с 367 словамиJстимулами в русском сознании, заJнимает 9Jе место в ядре лексикона) и «money» (соответственно 750 и6Jе место для англоговорящих респондентов). В этом пункте сравнеJние ассоциативных полей, на наш взгляд, позволяет сделать обосноJванный вывод об абсолютной «неэкономичности» мышления «средJнестатистического» русского человека. Двадцатилетнее вхождениероссийского общества в рыночную экономику, конечно, вносит опJределенные коррективы в этот факт, но язык инерционен, требуетсябольшее время для закрепления этих изменений в ассоциативных


ния сознательной, намеренной интеграции в обществе. Вариантрешения этой проблемы содержится в коммуникативной теорииЮ. Хабермаса.

Модернизацию (общественную рационализацию) можно рассмаJтривать как сложное взаимодействие трех видов рациональности:инструментального разума (целерациональности), функционалистJского разума (системной рациональности) и коммуникативного раJзума. Последний вид рациональности не относится ни к субъекту,занятому самосохранением, ни к самоподдерживающимся системам.Потенциал коммуникативного разума проявляется в рационализаJции институтов, в осознанном формировании нормативных порядJков самими участниками социальных взаимодействий. ВыделениеХабермасом коммуникативного действия в качестве особого вида деJятельности, не редуцируемого к труду (или целенаправленному дейJствию), вводит чрезвычайно важный ценностный аспект в понимаJние модернизационных процессов. В основе коммуникативногодействия лежат нормы, которые не являются результатом процессатруда, а имеют свою собственную историю. Темп социальной эволю@ции задается развитием морально@правового сознания.

Сложившийся в России капитализм стал не постиндустриальным,а автохтонным (опятьJтаки по Веберу), «местным» капитализмом,возникающим на местной культурной основе изJза несоответствияпрограмм модернизации наличной культуре общества, где ценностирационализма не занимали (и не занимают?) значимого места12. Посути, речь идет о своеобразном столкновении рационалистического(модернизационного) и нерационалистического (традиционного)подходов в сознании общества. В результате такого мировоззренчесJкого конфликта население в поисках устойчивости и стабильностиобратилось к архетипическим структурам своего прошлого. СвоеобJразной защитной реакцией населения на инокультурную экспансиюстала реанимация из глубин русской истории традиционных отноJшений (клановоJкорпоративной формы выживания, например). Этоявляется косвенным свидетельством неполной адекватности проектамодернизации сложившейся культуре населения.

Вместе с тем такое положение дел не исключает компромисса,вполне вписывающегося в современную неомодернистскую трактовJку феномена модернизации. Ведь хотя демократия и выступает достаJточно рациональным средством и способом решения политическихпроблем (в этом пункте сходятся подход к модернизации как рациоJнализации общественной жизни и утверждение о неэффективности

частности, социологам хорошо известно, что в современной Россиив связи с неопределенностью, сложностью социальной ситуации исопровождающим ее массовым распространением чувства тревоги ибеспокойства резко возросла тяга людей к религии, мистике, суевеJриям. Рациональность не стала доминантой массового сознания.

Это не обязательно является только негативным фактором. КриJтика последствий экспансии целерациональности была начата самимМ. Вебером, который указывал, что модернизация ведет к парадоксуодновременного увеличения свободы (в результате освобожденияцелерациональности от пут традиционного регулирования) иуменьшения свободы (целерациональная деятельность человека поJрождает институты, действующие в соответствии со своей логикой,которая складывается «над головами» индивидов). Отчасти поэтомуцелерациональность впоследствии была названа М. Хоркхаймером«инструментальным разумом», стала основным объектом критики состороны представителей Франкфуртской школы. Но наиболее важJными, на мой взгляд, для развития теории социальных систем сталиподходы к рационализации общественной жизни Н. Лумана иЮ. Хабермаса.

В теории систем Н. Лумана анализируется второй аспект модерJнизации как общественной рационализации – утверждение системJной рациональности, когда каждая из подсистем современногофункционально дифференцированного общества стремится увелиJчить свою собственную рациональность, воспринимая другие подJсистемы всего лишь как окружающую среду. Лумановская теория сиJстем развивает две веберовские темы: дифференциацию социальныхсфер в процессе модернизации и потерю контроля человека над форJмами организации деятельности. В результате берет верх «функциоJналистский разум»11, регулирование социальных взаимодействийвершится независимо от осознанных намерений людей, что протиJворечит модернизации как осознанной цели общественного развиJтия. Луман скептически оценивает попытки государства использоJвать право в качестве орудия целенаправленного социальногоизменения, поскольку при правовом регулировании имеет местовзаимодействие трех автономных саморегулирующихся социальныхсистем – политической, правовой и соответствующей регулируемойсферы общества. Результат взаимодействия саморегулирующихся сиJстем предсказать невозможно. Такой подход хорошо объясняет проJвалы правового регулирования модернизационных процессов, но нев состоянии объяснить его успехи. Он упускает из виду все достижеJ


Важно отметить, что ценностный конфликт в модернизирующейJся России амбивалентен: с одной стороны, для России как территориипоздней модернизации, страны «полупериферии» (по классификацииИ. Валлерстайна) на повестке дня еще стоит осуществление позднеинJдустриальной модернизации в ряде сфер общественной жизни, а сдругой – глобализация и формирование постиндустриальных обществв странах «центра» уже подталкивают Россию к следующему цивилиJзационному прыжку, связанному с отрицанием индустриализма и«модернити». Задачи модернизации тем самым усложняются, станоJвятся более проблематичными, а ее успех связан не только с преодолеJнием раскола по оси «модернити – традиционные ценности», но и свключением в более широкую и сложную систему ценностей постинJдустриализма. Налицо противоречие: попытки вывести Россию науровень высокоразвитых стран (хотя бы чисто умозрительные) связаJны с частичным отрицанием «модернити», но в то же время невозможJно говорить о постиндустриальном обществе без прохождения этапапозднеиндустриальной модернизации, который и создает объективJные предпосылки для следующей стадии развития. Видимо, рассматJривая догоняющую модернизацию в современную эпоху, можно говоJрить о необходимости сочетания масштабной позднеиндустриальноймодернизации и анклавной, точечной постиндустриализации в страJне. Гранью соприкосновения «модернити» и постиндустриализма вценностном аспекте как раз и становится индивидуализм: модернизаJция связана с формированием нового типа работника, а постиндустJриализация – с индивидуализацией процесса труда и превращениемего в средство самореализации личности.

Индивидуализм, служащий принципиальным мировоззренчесJким основанием либерализма, представляет собой условие совреJменной правовой регуляции общественной жизни, а право, в своюочередь, создает предпосылки для ценностного оправдания модерниJзационных устремлений. В идеальном государстве правовые нормы,гарантирующие каждому человеку право на жизнь, свободу и собстJвенность, образуют поле, «среду» для применения морального закоJна, причем это поле является внешним для морали. При таком подJходе государство рассматривается как условие защиты правовойсистемы, а само право – как условие коммуникации равных перед заJконом индивидов, в результате чего и создаются условия для сущестJвования морали. И мораль, и право базируются на взаимном признаJнии индивидами личной свободы каждого. Если областьнравственного закона – мотивы, то область юридического закона –

в XXI веке патерналистского авторитаризма), она, тем не менее, неможет быть целью политического развития общества. Само рациоJнальное общество нуждается в моральном подкреплении, в нравстJвенной цели, и таким аксиологическим подкреплением могут статьмногие укорененные в наличной культуре общества ценности(стремление к свободе, обращенность к семье и частной сфере жизни,др.) Таким образом, национальная интерпретация глобального моJдернизационного сценария предполагает не отрицание традиций иигнорирование социокультурной специфики общества, а использоJвание их.

В принципе, процесс модернизации любого общества всегда явJляется некоторым компромиссным взаимодействием традиционныхэлементов и ростков модернизированных структур. Успех или неусJпех модернизационных процессов зависит от того, удается ли доJстигнуть их некоторой органической целостности, системного качеJства, разрешить неизбежный конфликт ценностей. Мировой опытпоказывает, что именно ценностный конфликт может стать камнемпреткновения для успешной модернизации общества (наиболее ярJкие примеры подобных культурных препятствий для развития можJно увидеть в странах Латинской Америки13). Видимо, для коллектиJвистской российской культуры основной ценностной «точкойнапряжения», где сталкиваются старое и новое, являются представлеJния о личности. Кантовский категорический императив, призываюJщий относиться к человеку как к цели, а не как к средству, противоJречит и коллективизму российской культуры, и ее реальнымпроявлениям в модернизационной практике. Так, в СССР человекиспользовался как средство для достижения артикулированных власJтью идеологических целей – например, для построения социализмаи коммунизма. В конечном счете, сами эти цели содержали в неявJном виде требование модернизации, но ограниченное: речь шлалишь о «материальноJтехнической базе» нового общества. В то жевремя очевидно, что действительная модернизация включает в себя имодернизацию политики, утверждение новых форм правосознания,демократических институтов, принятие новых ценностей. Без налиJчия этих факторов и сторон можно говорить лишь об имитационноймодернизации. Причем, как показывает история цивилизационногоскачка в различных обществах, новые ценности модернизации, в коJнечном счете, являются ценностями индивидуализма (даже если они«встраиваются» в традиционные коллективистские мировоззренчесJкие системы, как это произошло, например, в японском обществе).


(«вертикальный» проект), что согласовывается с давно утвердившейJся в России традицией. Такая гипертрофия государственного началав российской истории являлась своеобразной «компенсацией» недоJразвитости «гражданской» структуры общества.

Культура, система ценностей выступают как наиболее инерционJные факторы, влияющие на экономический рост и развитие страны.Используя методологию А. Тойнби, Россия сегодня отвечает на «выJзов» – требование коренного изменения и перехода на качественноновый цивилизационный уровень развития. «Ответом» должностать создание продуктивной системы ценностей, следствием котоJрой будет развитое правосознание, гуманизация власти, демократиJческие изменения, новая институциональная структура общества.Однако такой «ответ» противоречит исторически сложившимся осоJбенностям России.

Означает ли это, что специфика российской модернизации с высоJкой степенью заданности порождает авторитаризм? Надеюсь, что нет.С одной стороны, для большинства исследователей очевидна необхоJдимость не прямой экстраполяции, а интерпретации западной моделиприменительно к условиям конкретной страны, когда речь идет о втоJром и третьем эшелонах модернизации. С другой – модернизация стаJла еще более насущной в условиях глобализации. Вопрос не стоит так:хотим мы или нет быть частью глобализационных процессов, затронетглобализация нашу страну или нет. Как бы мы ни относились к глобаJлизации, она уже присутствует в нашей жизни, возникнув, как Венераиз пены, из лавинообразного потока информации и мирового рынка.Глобализация положила начало разрушению Вестфальской системынацийJгосударств, когда стали распространяться надJ и транснациоJнальные формы отношений. Поэтому российская ситуация, несмотряна теоретические споры о «третьем пути», «особой евразийской цивиJлизации» и т.п., очень похожа на античное описание закономерности:разумный подчиняется закону необходимости и идет сам, а неразумJного необходимость тащит. Альтернативы глобализации нет, ведь даJже шумные акции антиглобалистов являются вполне закономерным иожидаемым следствием, а точнее сказать, частью глобальных процесJсов. Более того, история показывает, что страны, осуществившие «доJгоняющую модернизацию», отнюдь не несут в своем развитии отриJцания западных модернизационных подходов, наоборот, они отчастидополняют их, придавая развитию модернизированного мира комJплексный характер15. В результате доминированию западных стран наJступает конец (что отчетливо видно при анализе роста влияния стран

поступки. В этом смысле, правовое действие – своего рода «кентавр»,совмещающий как «инструментальное» (целерациональное) дейстJвие по реализации определенных целей, так и «коммуникативное»действие, предполагающее взаимодействие индивидов, целью котоJрого является взаимопонимание, консенсус. В правовом обществеуправление посредством законов – это выделение каждому члену обJщества «свободного пространства», в рамках которого он может проJживать любую жизнь по своему собственному выбору. При авториJтарном же управлении гражданин лишается свободы принятиярешений, поскольку не знает границ своего жизненного «пространJства» – они не установлены (государство осуществляет выбор загражданина и информирует его об обязанностях), но он лишается итяжелого груза ответственности. В этом смысле любое патерналистJское государство – это государство опеки, когда даже самые благиецели (безопасность граждан, справедливое распределение, всеобщееблагоденствие и др.) приводят к рассмотрению человека как недееJспособного индивида, который не в состоянии сам определять задаJчи и цели своего существования. Уместно процитировать здесьФ.Хайека, утверждавшего, что «основной вопрос сводится не к тому,что деятельность государства должна руководствоваться какимJтоопределенным принципом, а к тому, что власть государства должнаограничиваться обеспечением того, чтобы каждый человек придерJживался принципов, которые он сам знает и которые может учитыJвать при принятии своих решений»14.

Из «догоняющего» характера российской модернизации вытекаетеще одна особенность, усиливающая опасность авторитаризма: еслив Западной Европе и США исторически сложился инновационныйтип развития, для которого преобладающее значение имеют эконо@мические факторы, то в развитии России доминировали всегда поли@тические факторы. Для нашей страны (в том числе в силу ее колосJсальных имперских размеров) характерен приоритет политическихмотивов и решений, реализовывавших под воздействием внешнихимпульсов мобилизационные модели развития. Поэтому система этJнонациональных референций строится на представлениях о патерJналистской «власти» как условии поддержания целостности огромJной страны и агенте модернизации. Отсюда, как правило, выводитсянеобходимость поддержки власти и признании ее символов и мифоJлогем (военной мощи, героического прошлого и т.д.). Многие предJставители современной политической элиты публично заявляют, чтовысшей целью модернизации должно стать сильное государство


либерализма в политической сфере так же, как в свое время использоJвание сложных орудий труда потребовало свободного, а не рабскоготруда. Свободный рынок становится регулятором отношений нетолько в сфере экономики, он воздействует и на все остальные сферыобщественной жизни. Именно поэтому реализация «вертикальногопроекта» не будет иметь долгой истории в современном российскомобществе, «заморозка» России (если вспомнить рецепт К. Леонтьевавековой давности) может быть только временной в условиях меняюJщегося политического климата планеты.


1 Фромм Э. Иметь или быть? 2Jе доп. изд. М., 1990. С. 44.2 См., напр.: Хотинец В. Этническое самосознание. СПб., 2000; Inkeles A. NationalCharacter: A PsychoJSocial Perspective. New Brunswick (USA) and London (UK):Transaction Publishers, 1997.3 См.: Российская модернизация: проблемы и перспективы (Материалы «круглого стоJла»). Выступление Васильева Л.С. // Вопросы философии. 1993. № 7. С. 9.4 Inkeles A. Op. cit. P. 139–150.5 Rancour@Laferriere D. The Slave Soul of Russia. Moral Masochism and the Cult ofSuffering. New York and London: New York University Press, 1995. P. 7, 8, 42.6 Касьянова К. О русском национальном характере. М., 1994. С. 109.7 См.: Залевская А.А. Слово в лексиконе человека: психолингвистическое исследоваJние. Воронеж, 1990.8 См.: Уфимцева Н.В. Русские глазами русских // Язык – система. Язык – текст. Язык –способность. М., 1995; она же. Русские: опыт еще одного самопознания // ЭтнокульJтурная специфика языкового сознания. М., 1996.9 Уфимцева Н.В. Русские: опыт еще одного самопознания. С. 147–148.10 Там же. С. 149.11 Бусова Н.А. Модернизация, рациональность и право. Харьков: ПрометейJПрес,2004. С. 25–50.12 См.: Федотова В.Г. Модернизация «другой» Европы. М., 1997.13 Харрисон Л. Кто процветает? Пер. с англ. М., 2002.14 Хайек Ф.А. Истинный и ложный индивидуализм // Концепция хозяйственного поJрядка (Учение ордолиберализма). М., 1997. С. 286.15 См., напр.: Гидденс Э. Ускользающий мир. М., 2005.16 Ортега@и@Гассет Х. Камень и небо. М., 2000. С. 166.

ЮгоJВосточной Азии), но это вовсе не означает конца западной сисJтемы ценностей или западной модели модернизации.

Нации и народы не есть нечто неизменное. Поэтому прогнозироJвать будущее, исходя лишь из прецедентов в прошлом, ошибочно. СоJгласно традиции, России предуготовано опять стать националистичеJским и авторитарным государством. Но, используя герменевтическуютерминологию, сегодня «время интерпретации», а не «время традиJции». Поэтому в силу своего предельно общего характера либеральJные ценности все же имеют реальный шанс стать идейной платфорJмой для объединения самых разных сил на политической аренеРоссии – практически всех, за исключением агрессивноJнационалисJтического направления в сегодняшнем российском политическом спеJктре. Либеральные принципы, наложившие отпечаток на всю западJную культуру, проявляют себя в различных политических механизмах– и в социалJдемократическом, и в консервативном, и в других. «Ведьлиберализм – не столько политика, сколько взгляд на жизнь, – писалОртегаJиJГассет. – Это убежденная вера, что у каждого – своя кровная,без права передачи, судьба, и каждый волен сделать ее достойной»16.

Благодаря глобализации и становлению всемирной информационJной сети социальная деятельность «высвобождается» изJпод влияниялокальных условий и пространственных ограничений. Причем речьидет не только о воздействии глобализации (и вестернизации) на маJкроструктуры общества – глобализация пронизывает все сферы социJума, разносится с кровотоком по всем клеткам общественного оргаJнизма. И одним из явных следствий такого «заражения» становитсядемократизация публичной сферы социальной жизни, противоречаJщая на всех уровнях тому проекту выстраивания «властной вертикаJли», осуществить который пытается российская власть сегодня.

«Вертикальный» проект не учитывает не только тех изменений,которые произошли с мировым сообществом за последние пару десяJтилетий, но и перемен в мировоззрении самих российских граждан.Будь то область семейных отношений или взаимодействия в публичJной сфере, даже в такой стране с преимущественно коллективистскимтипом культуры, как Россия, очевидна тенденция эмансипации личJности, роста индивидуализма в человеческом поведении в результатеглобальных изменений человечества. Демократия и либерализм какраз и стали проекцией индивидуализма на социальную, политичесJкую, экономическую и частную сферы общественной жизни. В этомсмысле они являются универсальными тенденциями в глобализируюJщемся мире. Современный этап модернизации требует демократии и


особого внимания заслуживает характеристика формы государства иего роли в происходящих событиях. Размышляя об исторических судьJбах России, и А.Б. Каменский, и Б.Н. Миронов склоняются к мысли,что радикальное преобразование политической системы на началахдемократии не может считаться самоценной задачей, а потому и недолжно служить критерием конечной успешности преобразований.Решающим доводом служит то, что авторитарная власть, прочно соJхранявшая легитимность в глазах большей части народа, как раз и игJрала в истории России роль главного «локомотива» модернизации1.Однако нельзя не видеть, что в этих суждениях наличествует неустраJнимое противоречие – ведь наиболее существенной (а в условиях РосJсии едва ли не решающей) задачей модернизации является как раз изJменение формы правления. Здесь следует сразу подчеркнуть, что,вопреки расхожим пропагандистским штампам, реформы в этой сфеJре нужны совсем не для того, чтобы, перестроив Россию по «западнымобразцам», под предлогом демократизации ограничить ее суверенноеправо проводить независимую политику и тем ослабить перед лицомкорыстных устремлений других держав. Как раз с позиций объективJного анализа невозможно оспорить зависимость, существующую межJду общим ходом событий и особенностями утвердившейся в общестJве политической системы. А отсюда со всей непреложностью следует,что осуществление политикоJправовой реформы, отвечающей новымисторическим условиям, есть непременное условие нашего дальJнейшего существования в качестве полноценного, стабильно развиваJющегося социального организма. Реализация этой цели как раз ипредполагает отказ от архаичных форм социальноJполитической оргаJнизации, опирающихся на идеологему авторитарной власти как осноJвы и средоточия российского общества. В этом плане утверждение опрочно сохраняющейся легитимности авторитарного режима, самопо себе вполне основательное (в массовом сознании действительнопреобладают стереотипы верноподданнического восприятия власти итаковой же оценки ее действий), теряет значительную долю своей веJсомости. Занимающая нас проблема не найдет должного решения, есJли поиск его всякий раз будет наталкиваться на препятствие в видеконстатации «исторически сложившихся» особенностей политичесJкой системы России и связанной с ней культуры политического повеJдения, блокирующей усилия выявить глубинные причины перманентJной незавершенности российских реформ.

Многие и многие факты российской истории вынуждают задуJматься о достоверности и полноте ссылок на преимущественно благоJ

Осмысление проводимой ныне действующей администрацией полиJтики, основным содержанием которой справедливо считается активJное сворачивание процессов либерализации как в сфере государственJной власти, так и в экономике, выводит аналитиков на обобщенияисторического свойства. Многие авторы пишут и говорят о наблюдаJемой в истории России устойчивой повторяемости одного и того жецикла: попытки реформирования социальноJполитических порядков– нарастающее по множеству векторов противодействие реформам –вызванный этим кризис – наконец, контрреформы. При этом наступJление реакции нередко «замораживает» процесс реформирования дотакой степени, что позитивные последствия первой фазы цикла утраJчиваются начисто, так что последующим поколениям приходится наJчинать все практически заново.

Справедливости ради надо отметить, что положение о хроничесJкой незавершенности усилий по преобразованию российского общеJства не находит всеобщей поддержки историков. В частности, его неразделяют столь крупные авторитеты в этой области, как А.Б. КаменJский и Б.Н. Миронов. В их понимании возвратные движения в нашейистории носят локальный характер, в целом же поступательное развиJтие все же преобладает. Отсюда и уверенность в том, что изменения,которые можно определить общим термином «модернизация», соверJшались в России в основном в том же направлении и даже теми жетемпами, что и в других государствах. Как считают эти авторы, такаяоценка позволяет уйти от идеологической предвзятости и рассматриJвать проблему модернизации не с позиций отвлеченных ценностныхпредпочтений, а объективно, исследуя общий ход истории страны вовсем богатстве переплетающихся в нем разнородных процессов. Здесь

В. Кржевов / Циклы российской модернизации 61

Владимир Кржевов

Циклы российской модернизации:всевластие бюрократии

как причина незавершенности реформ

пример, говорить о сегодняшнем дне, нельзя не признать, что значиJтельная часть россиян действительно не понимает и не приемлетпринципов «правового государства» и не разделяет либеральноJдеJмократических ценностей. Вместе с тем множество наших согражданпривычно к «твердой руке», вполне одобряет принцип «сильной влаJсти» и потому с готовностью поддерживает любые начинания «ВожJдя», в особе которого олицетворяется государство как таковое.

Однако при всем своем внешнем правдоподобии эти соображеJния не позволяют понять главного: почему же всеJтаки на протяжеJнии минимум двух последних столетий в России не раз и не двапредпринимались попытки радикального реформирования системыуправления? Можно ли здесь довольствоваться примитивными клиJше о злонамеренном внешнем давлении и роковой роли «агентов чуJжих влияний»? Или все же есть более глубокие причины, периодиJчески вынуждавшие самое верховную российскую власть прилагатьсерьезные усилия, направленные на качественное изменение социJальноJполитических порядков? В то же время нельзя не видеть, что таже власть (пусть в лице других своих представителей) неизменносворачивала ею же начатые реформы, а то и уничтожала их еще неоJкрепшие плоды. И вот как раз настойчивость этих усилий – вряд лислучайная – не позволяет безоговорочно принять положение об авJторитарной власти как главном инициаторе и проводнике процессовмодернизации, чьи действия в конечном счете направлены ко благувсех народов России. Несомненная раздвоенность устремлений, неJпоследовательность и противоречивость реформаторских начинаJний власти, пожалуй, являются наиболее характерными чертами ееполитики, помимо прочего вынуждая поставить вопрос и о той цеJне, в которую она обходилась и обходится обществу. В этой связистановится очевидным, что следует, наконец, сосредоточить внимаJние на поиске истоков этой столь странной двойственности, когдаправительство сначала пытается выступить в роли «единственногоевропейца», а затем, вопреки собственным начинаниям, быстро возJвращает себе привычный облик «азиатского деспота».

Как уже отмечалось, довольствоваться ссылками на влияние кульJтурноJисторической традиции здесь не приходится. Ведь задача какраз и заключается в том, чтобы уяснить причины сохранности этойтрадиции. Однако сегодня значительная доля усилий вновь, как ипрежде, сосредоточена на том, чтобы доказать: главной причиной неJуспеха реформ является их несовместимость с устойчивыми привычJками и ожиданиями основной массы населения. В подтверждение

творную роль авторитарного государства и практикуемых им форм испособов управления. Даже принимая во внимание приведенные выJше доводы сторонников этой концепции, трудно отрицать, что цикл«реформы – контрреформы» в нашей политической жизни возобJновляется с впечатляющим постоянством. Стало быть, надобно всеже попытаться ответить, почему неоднократно предпринимавшиесяв России попытки изживания авторитарной формы правления, хотяи не были ни разу доведены до конца, все же вновь и вновь повторяJлись. Представляется, что для понимания причин такой повторяемоJсти следует – как ни оспаривают правомерность такого требованиямногие историки – выйти на уровень общей методологии исследоJвания социокультурной динамики. Только так мы сумеем найти праJвильную перспективу и избежать распространенной ошибки, подмеJняя объяснение процесса исторической трансформации егоописанием.

Помимо прочего, поставить вопрос именно таким образом выJнуждают те представления о природе исторической изменчивости,которые издавна имеют у нас самое широкое хождение. Общая сутьих в том, что изменения якобы вызваны произвольными устремлениJями людей, направляющих ход событий исключительно по собственJному благоусмотрению, не будучи при этом связаны никакой объекJтивной необходимостью. В России же со времен императораНиколая I чрезвычайно популярна конспирологическая версия,охотно тиражируемая пропагандистами официозной идеологии.Согласно этой версии, в качестве колеблющих устои Отечества преJобразователей у нас обыкновенно выступают «прозападно» настроJенные индивиды и группы, чуждые глубинной народной культуре ипотому легко соблазняемые внешним благополучием иной цивилиJзации. Не лишено интереса, что это «объяснение» одинаково легкосовмещается не только со знаменитой триадой «православие, самоJдержавие и народность», но и с блаженной памяти принципами«пролетарского интернационализма».

Подобная трактовка позволяет легко подменить термин «модерJнизация» термином «вестернизация», а противодействие реформамобъяснить тем, что выработанные «Западной цивилизацией» идеалыпрогресса народу российскому принципиально чужды и непонятны,поэтому он к ним совершенно равнодушен. Общий вывод гласит,что отсутствие глубоких корней в народной традиции приводит к заJкономерному отторжению и конечной неудаче навязываемых переJмен. Все вроде бы логично и выглядит вполне убедительно. Если, наJ

В. Кржевов / Циклы российской модернизации 6362 I. Российская самобытность: в чем она?

ределенных «коридоров» возможных для него изменений, как бы заJмыкая ход событий в границах наибольшей при данных условиях веJроятности. Отсюда следует, что если общество сохраняет один и тотже тип организации (в нашем случае это структура, основанная наверховной собственности государства на все ресурсы – человеческиеи материальные), а вместе с тем в его истории наблюдается известнаяповторяемость циклов развития, наиболее достоверным объяснениJем подобной цикличности будет как раз устойчивость структурнойформы. Другим преимуществом такого подхода является то, что онпозволяет не только установить сложившиеся в культуре обществаустановки и стереотипные модели социального поведения, но такжевыяснить, каким образом структурная форма общества влияет на егодинамику, в том числе и культурную. Наверное, для большей ясносJти стоит заметить, что речь идет не о некоей фатальной предопредеJленности, а всего лишь о том, что радикальная смена форм социальJной организации неизбежно наталкивается на значительныетрудности. Немалую роль здесь играет массовое противодействие(иногда спонтанное, но порой сознательно провоцируемое и наJправляемое), поскольку в глазах большинства реформы означают пеJреход к чемуJто неизведанному и потому малопонятному. Успех преJобразований, таким образом, зависит от способности реформаторовне только верно увидеть и оценить ключевые параметры сложившейJся в обществе ситуации, но и убедить массы людей в целесообразноJсти и благотворности преобразований. Однако выполнение именноэтой части задачи встречает наибольшие трудности, поскольку треJбует значительных изменений в культуре сообщества. Возникает своJего рода замкнутый круг – смена типа структуры предполагает сущеJственные подвижки в системе ценностей и ожиданий, а новации вэтой сфере обретают устойчивость только во взаимодействии с ноJвыми формами социальной организации.

С учетом этих общих соображений выделим то, что наиболеезначимо для обсуждаемой темы. Каковы бы ни были историческиеобстоятельства, сложение которых привело к утверждению в Россииопределенного общественноJполитического строя, следует приJзнать, что главной его особенностью стало замыкание подавляющегобольшинства социальных связей на аппарате центральной власти иее верховном носителе. Благодаря такому положению служебные чиJны этого аппарата оказываются верховными собственниками и верJховными распорядителями всего создаваемого в стране богатства3.Следствием подобного рода структурной организации становится

обыкновенно подчеркивают, что попытки недальновидных рефорJматоров хотя бы частично использовать в России приемы и методы,наработанные в западноевропейской политикоJправовой культуре,незамедлительно приводили к повсеместному снижению уровня упJравляемости и масштабной дезорганизации – дескать, стремлениеуйти от жестко централизованного и авторитарноJрепрессивногоуправления неизменно расценивалось как признак слабости власти.Многие события опять вроде бы подтверждают правильность этогоутверждения: отказ от всепроникающего властного контроля над обJществом в ряде случаев действительно сопровождался ростом злоJупотреблений и преступности. Для противников реформ это станоJвилось неопровержимым свидетельством – вот что происходит, когдав России ослабевают или рвутся цепи государственного принуждеJния. В итоге общественному мнению предъявляется желанное обобJщение: порядок в России возможен только как навязанный из центражесткий полицейскоJохранительный порядок. При отсутствии друJгих действенных институтов социального управления авторитарнаявласть – то единственное средство, которое вообще способно сохраJнить целостность государства и обеспечить его развитие. Эти довоJды по сию пору остаются излюбленным аргументом для всех, кто потем или иным причинам не приемлет даже мысли об утверждении вРоссии начал демократического самоуправления. В качестве альтерJнативы разрабатываются и реализуются планы конструирования всяJческих «вертикалей», для вящей убедительности сопровождаемые наJглядными примерами из истории. Что ж, спорить не приходится,авторитарное управление действительно прочно вошло в жизнь росJсийского общества. Но констатация фактов не заменяет их объяснеJния. Как уже было сказано, требуется не просто описание событий, аих исследование, то есть анализ причин и осмысление значения поJследствий. Здесь немалая роль принадлежит способу постановки заJдачи. В этой связи стоит обратиться к методологии, обобщающейопыт сравнительных исследований динамики сложных систем2. БлаJгодаря исследованиям в этой области была установлена одна общаязакономерность, вполне применимая и для постижения феноменаопределенной направленности процессов социального изменения.Выяснилось, что способ композиции элементов, то есть структурасистемы, обладает свойством в известных пределах влиять на харакJтер ее эволюции. Осмысляя в свете этого принципа историю общеJства, получаем, что его устоявшаяся в какойJто момент структурнаякомпозиция определенным образом участвует в формировании опJ


способность, дело доходит до открытых требований перераспределеJния полномочий или полной независимости. (Вряд ли нужно долгодоказывать, что именно эти факторы сыграли не последнюю роль враспаде СССР.)

С учетом этих соображений можно думать, что очень многое изслучившегося в истории России было обусловлено именно описанJной выше системой отношений. Столетиями пребывая в полнейшейнезависимости от общества, российская верховная власть так и невыработала нормативных регуляторов, требующих от ее обладателейучитывать последствия своих решений и действий, не говоря уже отом, чтобы за них отвечать. Естественное богатство ресурсами и поJрабощенное население позволяли выходить из кризисных ситуаций(нередко самой же властью и созданных) привычными методами эксJтенсивной мобилизации. Руководствуясь главным образом своимиближайшими интересами, правящее сословие на протяжении двух слишком столетий удерживало большинство народа в крепостном соJстоянии, а на последней фазе его существования высшая власть воJобще легализовала свободную куплюJпродажу людей. В этой практиJке не усматривали ничего необычного, считая крепостное правовполне приемлемым инструментом для обеспечения нужд и самогогосударства, и низового слоя управления – землевладельцевJпомещиJков. Нелишне напомнить, что одной из важнейших их функций быJла фискальная – именно помещики обеспечивали своевременную пеJрекачку в казну большей части результатов труда «тяглого сословия»– крепостных крестьян. Немаловажно и то, что до указов Петра I, азатем Петра III и Екатерины II и сами помещики полноправнымисобственниками своих «имений» не были, земля и «крепкие» ей люJди в последнем счете фактически принадлежали государству. Тем саJмым жизнедеятельность всего сообщества оказывалась направленнойпрежде всего на обеспечение интересов узкой группы обладателейверховной властиJсобственности, подчиняясь исходящим от неедирективам и предписаниям5. И даже после того, как в 1762 году«вольность дворянская» была утверждена окончательно, государствообязало землеJ и душевладельцев (!) своим имуществом отвечать запоступление крестьянских податей – и так до реформы 1861 года.

Однако и после освобождения от крепостной зависимости кресJтьяне не стали собственниками земли, на которой работали, поJскольку их наделами, как и прежде, распоряжался стоявший над ниJми «мир», община. Устойчивость этой формы также во многомобуславливалась отношениями с государством. Фискальным прессом

абсолютный примат государства над обществом. Точности ради заJметим, что социальные образования этого типа возникали еще в глуJбокой древности, задолго до появления государства российского и запределами его исторической территории. В свое время К. Марксописал характерные черты этого общественного устройства, дав емуобобщенное наименование «азиатской формы собственности», онаже «азиатская деспотия». Дальнейшее изучение типических особенJностей подобных обществ осуществлялось в трудах К.А. Виттфогеляи К. Поланьи4.

Поскольку в этом варианте социальной структуры государственJный аппарат использует властные полномочия главным образом дляохраны и поддержания своей монополии на управление всеми вещеJственными и человеческими ресурсами, в стране блокируются возJможности возникновения каких бы то ни было самодеятельных обJщественных групп, независимых от носителей верховной власти и еенижестоящих служащих. Рядовые члены сообщества, не входящие всостав «правящего сословия», располагают самыми скромными средJствами выражения своих интересов и легальными инструментами ихзащиты, в значительной мере оказываясь заложниками своекорыстJных действий обладателей властиJсобственности. В то же время поJдобное положение властного центра в системе не может не сказатьсяна формировании его устойчивых приоритетов и наработке станJдартных алгоритмов деятельности. Характерным примером служатотношения центра и регионов. Стремление сосредоточить максиJмум полномочий в руках верховной власти неизменно приводит ктому, что обеспечение управляемости на удаленных территорияхстановится ее вечной «головной болью». Поиск разумного балансаобщих и локальных интересов при подобной форме отношений стаJновится почти неразрешимой задачей, а неизбежно возникающиеконфликты большей частью разрешаются путем грубого подавлениялюбой несанкционированной сверху инициативы и пресечения маJлейших поползновений к самоуправлению. Парадоксальным следстJвием подобной стратегии нередко становится утрата действительноJго контроля за происходящим в регионе – лояльность очередного«наместника» покупается ценой готовности закрыть глаза на его злоJупотребления. Наряду с этим, та же система отношений способствуJет накоплению сепаратистских настроений, особенно у недовольнойсвоим положением части региональной элиты. Как правило, эти наJстроения заметно активируются в кризисных ситуациях. Если же всилу тех или иных причин аппарат центральной власти теряет дееJ


развращенная безответственностью власть в большинстве случаев еене ищет, да и попросту не способна ее увидеть. Зато все издержки итяготы привычно возлагаются на рядовых членов сообщества. Народ,естественно, отвечал – когда проволочками, а то и прямым саботаJжем, когда восстанием. Со временем тоже укоренилось, стало приJвычным – зачем работать, стремиться к чемуJто, брать на себя ответJственность – все равно все подомнут под себя, все отберут. Так чтоесть все основания полагать, что именно систематический произволи практически полная безнаказанность чиновного сословия прочноукоренили в народной культуре соответственные ожидания, вродепо сию пору актуального «Закон что дышло...» Существовавшая вовсех областях деятельности зависимость от чиновничьего мздоимстJва, отсутствие надежно действующего механизма защиты от притесJнений и несправедливости – все это, несомненно, послужило тем осJнованием, на котором и сложились те «традиции», которые теперьстремятся представить как выражение едва ли не врожденныхсвойств и качеств россиян.

При всем том в жизни российского общества раз за разом возниJкали ситуации, когда обстоятельства требовали выхода за рамки приJвычных форм и образа действий. Благодаря соединенному действиюгеополитических факторов, обширной территории и приросту насеJления (экстенсивному в том числе) Россия после реформ Петра I обJрела статус великой европейской, а позже и мировой державы. Но таJкой статус вынуждал правящую элиту прилагать немалые усилия дляконсолидации ресурсов, потребных для его обеспечения. Вместе с тем,как уже было сказано, в обществе не доставало тех самодеятельных иавтономных социальных групп, которые были бы и прямо заинтересоJваны, и способны самостоятельно инициировать процессы обновлеJния как в хозяйственноJэкономической области, так и в сфере гражJданскоJправовых отношений. Не располагая «встроенными» вструктуру общественного организма механизмами перманентно воJзобновляемой модернизации, Россия периодически сталкивалась с деJфицитом необходимых резервов. Помимо техники, такой дефицитострее острого сказывался в наиболее важной области – хроническине хватало подготовленных должным образом людей, квалифицироJванных специалистов, способных к эффективной деятельности повсему спектру все более сложных социальных ролей. Ближайшим обJразом все эти нехватки и недостачи проявлялись в сфере военноJтехJнической, и особенно тогда, когда Россия встречала противодействиетехнически и организационно превосходящего ее противника. Как

и натуральными повинностями (рекрутскими, дорожноJстроительJными и т.п.) оно сдавливало общину до такой степени, что у больJшинства мужиков уже не было ни сил, ни желания решитьсяразорвать общинные узы и выйти на просторы свободной самодеяJтельности. Поскольку именно община несла солидарную ответстJвенность за выполнение повинностей и выплату податей, доминируJющим принципом внутриобщинных отношений становилась«круговая порука». Это, в свою очередь, не могло не культивироватьв крестьянах стремление замкнуться в своих границах, сплотившисьперед лицом чуждого внешнего мира6.

Понятно, что в таких социальных формах свободный товарообJмен был либо совсем невозможен, либо сильно затруднен. ОсновJным способом движения всех ресурсов оставалось централизованноераспределение и перераспределение, причем в тех долях, которые гоJсударство устанавливало практически по своему усмотрению. А усJмотрение это, как нетрудно понять, направлялось интересами, котоJрые только очень легковерные люди способны принять за интересыдействительно государственные. Ведь и чиновничий аппарат, и проJчие «служилые люди» в этой структуре представляли собой соверJшенно особую и наделенную особыми же привилегиями касту, какоJвая, естественно, использовала преимущества своего положения. Тотже Б.Н. Миронов отмечает, что «... в течение всего ХVIII века сохраJнялась раздача чиновникам населенных государственных земель иудерживалась многовековая традиция брать за услуги с просителейдополнительную плату, так называемые взятки. <...> В силу традиJции и недостаточности жалованья у большинства чиновниковвплоть до начала ХХ века отказ чиновника от взятокJподарков казалJся народу странным и подозрительным» (курсив мой. – В.К.)7.

Неспособность и нежелание властей заинтересовать людей в осуJществлении каких бы то ни было инновационных программ, болеетого – паническая боязнь любых проявлений свободной активностинаселения, вылились в основополагающий принцип российскойвнутренней политики – «Запрещено все, что не разрешено». В этихусловиях преобладающим императивом действий власти неизбежностановилось пресловутое правило – «тащить и не пущать». Со времеJнем действия по этому правилу дошли до степени автоматизма, ставедва ли не рефлекторными. Все решения всех проблем просты и приJвычны. Любые предприятия допускаются только по команде сверху,ничто иное не дозволяется. Самодеятельность пресекается, сопроJтивление подавляется силой. Альтернативы никогда нет, потому что


бюрократии – ведь основная масса населения, хотя и была объективJно заинтересована в успехе реформ, большей частью оставалась отJчужденной от их осуществления. Такое отчуждение обуславливалосьи отсутствием у людей рычагов непосредственного влияния навласть, и ставшей привычной инертностью – еще одна примечательJная особенность политической культуры значительной части «социJальных низов» российского общества.

Как уже отмечалось, реформы середины ХIХ и начала ХХ векапроходили по несколько иному сценарию. Тем не менее и они, хотяи проводились в условиях роста протестных настроений и дажекрупномасштабных бунтов и восстаний, обнаруживали все те же тиJпические черты, характерные для российских «революций сверху».Решаясь на эти реформы, правящая элита даже под сильнейшим давJлением стремилась до последней возможности удержаться в пределахминимальных изменений, заботясь не столько о последовательнойреализации необходимых преобразований, сколько о сохранениибольшей части своих привилегий8. А как только кризис миновал осJтрую фазу, высшая бюрократия всячески пыталась отыграть потерянJные позиции или, во всяком случае, не допустить такого развития соJбытий, которое могло поставить под вопрос прочность желанногодля нее порядка. Усилия эти, как известно, завершились более чемплачевно – катастрофа мировой войны породила в ослабевшей и дурJно управляемой России катастрофу большевистской революции.

Последовавшие затем события могут послужить дополнительJным подтверждением высказанных выше соображений о влиянииструктурной организации на исторические судьбы общества. В дисJкуссии по проблемам новейшей российской истории какJто прозвуJчало весьма примечательное соображение о том, что благодаря осоJбенностям социальной организации у нас не только никогда небыло, но и вообще не может быть ни «левых», ни «правых», а возJможны только «верхние» и «нижние». Во имя изживания привычныхиллюзий стоит этот довод подкрепить, сказав, что так называемая«социалистическая революция» 1917 года, хотя и случилась на волнемассового народного движения, в итоге не привела к сколькоJнибудьсущественному изменению структурной модели российского общеJства. Логика здесь следующая – проведенная большевиками последоJвательная ликвидация института частной собственности не толькореанимировала поколебленные было реформами 60Jх годов ХIХ веJка верховную собственность государства и систему централизованJного распределения, но и многократно ужесточила практику репресJ

правило, грозным симптомом общественных недугов становились воJенные поражения и/или массовые внутренние возмущения, вынужJдавшие власть увидеть наконец неприглядные обстоятельства и хотькакJто осмыслить связь между совершающимися событиями и ее собJственной практикой управления. В тех случаях, когда таким осознаниJем проникалось достаточное число представителей высшей бюрокраJтии, власть сама начинала реформы. При этом надо подчеркнуть, чтоза исключением особых случаев – Великой реформы 1861–1864 годови последствий революции 1905–1907 годов – изменения по преимущеJству затрагивали те области, которые от века были средоточием главJных российских государственных интересов, а именно военноJтехниJческую и военноJорганизационную. Концентрируясь на решениипервоочередных задач по повышению дееспособности этой сферы,власть вместе с тем оказывалась вынужденной допустить неизбежныеизменения и в других, сопряженных с нею областях. Но посколькуцентрализованный бюрократический контроль над использованиемосновной массы ресурсов как раз и являлся основным источникомвозникновения проблем и трудностей, начавшиеся преобразованиязакономерно подводили к требованию изменения такого порядка.Ведь только так можно было надеяться на достижение сколькоJнибудьзначимых результатов. Тогда рано или поздно возникала ситуация «поJрочного круга» – для преодоления кризиса чиновное сословие должнобыло поступиться своей монополией на управление всеми сферамижизни, но сохранение этой монополии оставалось его главным приJоритетом.

Отсюда – практически всегда сопутствующая российским рефорJмам нерешительность и непоследовательность их инициаторов, поJловинчатый (в лучшем случае) характер достигнутых результатов.И отсюда же – неизменно возникающее при попытках реформироваJния российских порядков сильнейшее этим попыткам сопротивлеJние. Оно и понятно – преобладающая часть «правящего слоя», извлеJкавшего из своего положения немалые выгоды, ни за что не хотелапоступаться привилегиями и пускала в ход все средства, дабы ихсохранить и в дальнейшем. А так как сами реформаторы большейчастью принадлежали к этому слою, будучи тесно с ним связаны проJисхождением, сословными предрассудками, обстоятельствами проJдвижения по ступеням властной иерархии и т.п., их преобразоваJтельные устремления довольно быстро сходили на нет.

Немалую роль играло и то, что решающий баланс сил обыкноJвенно складывался и изменялся внутри очень узкой группы высшей


противостоянии Западу», никак нельзя признать состоятельными.Доводы эти, правду сказать, настолько обветшали, что и оспариватьих какJто неудобно, особенно когда для «доказательства» прибегаютк очевидным передержкам – вроде уже полтора столетия повторяеJмых заклинаний о «темных временах» и непреодолимом кризисе«аморальной Западной цивилизации». При всех своих недостаткахутвердившаяся там форма общества все же позволила избавиться оттого дикого полицейского произвола и бесчеловечного пренебрежеJния судьбами собственных граждан, которые хорошо знакомы житеJлям России – и в ее прошлом, и, увы, в настоящем.

Осмысление особенностей российских реформ не будет полнымбез обращения к событиям последних десятилетий. Начавшиеся в1991 году революционные изменения, как и всякий процесс радиJкального преобразования общества, не только обнажили массу проJблем, до того остававшихся скрытыми от глаз значительной частиграждан, но и, как уже отмечалось, породили множество неизбежныхновых трудностей. Закономерной реакцией значительной части обJщества стало разочарование в реформах. Помимо прочего, эти настJроения находят свое выражение в негативной оценке событий 90Jхгодов, трактуемых как проявление личного произвола тогдашних лиJдеров, чьи действия привели к распаду дотоле якобы вполне дееспоJсобного и сильного государства. Подобное отношение к периодуначала реформ нередко проявляется также и в выступлениях первыхлиц ныне действующей администрации. Эти сигналы, пусть не всеJгда прямо и недвусмысленно, но все же достаточно определенно соJобщают обществу об их решимости вернуться на ошибочно оставJленный «правильный» путь и добиться восстановления утраченного.«Мы слабы, а слабых бьют» – такова суть поставленного стране диаJгноза и, по всей видимости, отправной пункт внутриполитическойстратегии, долженствующей привести к изживанию слабости. ДумаJется, однако, что одной лишь констатации столь печального положеJния вещей недостаточно – хорошо бы еще поразмыслить над истокаJми и причинами того, что в действительности (а не в изображении«ураJпатриотов») привело Россию в такое состояние. Возможно,в этом случае средства, пригодные для лечения и вправду многочисJленных и очень опасных болезней нашего общества, можно было бы,по старому присловью, поискать не там, где светло, а там, где потеряJли. Но для этого нужно вырабатывать культуру мышления, позволяJющего видеть события и процессы в их реальной обусловленности,не прячась от признания неприятных истин и не пытаясь найти виJ

сивного управления. В результате вопреки собственным благим наJмерениям вчерашние революционеры попросту заменили собойпрежнюю правящую бюрократию. Под маской «пролетарской парJтии» номенклатура стала тем, чем только и могла стать в этих услоJвиях, то есть новой модификацией «верхних». Понятно, что подлинJная их идеология соответствовала этому положению вещей; таковойона остается и по сию пору – «левизны» там нет и не может быть поопределению.

В свете такого подхода становится понятным и то, почему совреJменной России остро необходимы реформы, и то, в каком направлеJнии их следует проводить. Сколько ни повторяй, что «у России свояистория», никуда не деться от того факта, что в истории этой с изJбытком наличествуют потери и упущения, а самое главное – многоJчисленные и притом необязательные, неоправданные людские траJгедии и жертвы. И все это обусловлено не климатом и негеографией, а никуда не годным управлением делами общества, орJганизованным на началах гиперцентрализации. Этот способ управJления плох еще тем, что большей частью приводит во власть людей,угодливых «по начальству», но в делах некомпетентных и потомунеспособных эффективно распорядиться богатейшими ресурсами,которые дало нам счастливое стечение исторических обстоятельств.Проблема усугубляется существующей здесь прямой зависимостью:изобилие ресурсов позволяет практиковать их также обильное, нобез точно рассчитанной отдачи потребление, не особенно заботясьо других источниках экономического развития9. А так как при этомв «контурах обратной связи» не возникает достаточно интенсивныхпредупреждающих сигналов, ориентирующих на желательностьскорейшего изменения образа действий, хозяйственная практикасохраняет по преимуществу затратноJэкстенсивный характер. Издесь один из самых сильных резонов в пользу реформ: ресурсыстремительно иссякают.

Все сказанное позволяет утверждать: основная причина сохранеJния дурного управления – не во «врожденных пороках» народа илитаковых же недостатках правящей элиты, а в исторически закрепивJшейся системе отношений между ними. Отсюда дилемма: либо изпочтения к истории сохранять формы социальной организации, резJко снижающие дееспособность органов управления, либо попытатьJся всеJтаки эти формы изменить. При этом соображения того типа,что преобразование политической системы навязывают некие «агенJты чужих влияний», руководствуясь желанием «ослабить Россию в ее


ры проводимой в последние годы политики. Нарастающие ограниJчения гражданских прав, резкое сокращение возможностей свободJного объединения в политические партии, фактический отказ отпринципа разделения властей (особенно посягательства на самостоJятельность судебной власти, чья независимость опять деJфакто сведеJна к фикции), стремление к установлению идеологического единоJобразия, давление на СМИ, включая прямую цензуру, – все этонаправлено на то, чтобы всеми средствами препятствовать становлеJнию у нас независимого гражданского общества, способного постаJвить под контроль действия властвующей бюрократии. А мнимо неJзависимым «частным лицам», допущенным властями к управлениюдолями богатства, вменяется в обязанность обеспечение финансовойподдержки этого курса.

Вместе с тем при всей сложности задачи выхода из системногокризиса, можно считать неоспоримо доказанным, что власть, сосреJдоточенная в руках очередного «общенародного вождя» и им назнаJченной и лишь ему подотчетной «вертикали», никак не может слуJжить даже начальным условием реализации антикризиснойстратегии. Ведь и при том условии, что «вождь» исполнен благих наJмерений отдать все свои силы обеспечению интересов народа, он воJлейJневолей остается зависимым от тех, кто обеспечивает его инJформацией, транслирует принятые им решения вниз по вертикаливласти и контролирует их исполнение. Стало быть, придется дополJнительно предположить, что лидера всякий раз достаточно полноинформируют о множестве разнообразных проблем, а он, со своейстороны, настолько гениален, что способен всю массу информациидетально осмыслить и принять все требуемые по сути каждого деларешения. Мало того, управление по этой модели может дать ожидаеJмые результаты только в том случае, если подавляющее большинствонизовых исполнителей добросовестно и компетентно действует воимя реализации принятых «наверху» решений, притом не извлекаядля себя никакой побочной выгоды, – так, чтобы на выходе действиJтельно получилось задуманное, а не только привычный для бюрокраJтии «рапорт об исполнении». Не нужно быть глубоким специалисJтом в области теории управления, чтобы увидеть, что такая картина– полнейшая утопия. Пирамидальная организация никому не подJконтрольной власти способна еще, как и прежде, худоJбедно послуJжить насыщению эгоистических интересов правящей бюрократии,но она без преувеличения смертельно опасна для прочих граждан.Ведь ничем и никем не ограниченная «вертикаль» и в более простых

новатых на стороне, прежде всего – за пределами чиновничьеJбюроJкратической «вертикали власти».

Есть множество подтверждений тому, что после первых попытокреформирования базовая структура российского общества так и не заJкрепилась в сколькоJнибудь устойчивых новых формах. Ее образуюJщим принципом, как и прежде, остается распределение всех видов реJсурсов, сообразное реальной иерархии власти, то есть иерархиичиновничьего аппарата. Выше уже было много сказано о том, что таJкая модель распределения неизбежно рождает и поддерживает повсеJместную практику властного произвола. Наиболее ярко это проявляJется в обозначившейся в последние четыреJпять лет тенденциивозврата под чиновный контроль крупных сырьевых компаний со стаJбильно высокими доходами. Применяемые при этом методы весьманапоминают те, что практикуются в уголовном мире. Наряду с этимстановятся известными факты прямых правонарушений, когда высоJкопоставленные служащие госаппарата (в том числе сотрудники т.н.«силовых ведомств») оказываются замешанными в делах по отмываJнию незаконных доходов, рейдерстве, рэкете, а то и элементарном воJровстве под видом конфискации ценностей якобы незаконного проJисхождения. Среди этих фактов – громкий скандал по поводукриминального бизнеса фирмы «Три кита», связанной с большимичинами из ФСБ, дело об отмывании миллионных сумм при посредстJве банка «Дисконт», инициированное заместителем председателяЦентробанка А. Козловым (был убит пять дней спустя после началапроверки), и совсем уже откровенно мошенническая реализация нарынке многотысячной партии мобильных телефонов, изъятых сотрудJниками милиции в качестве «вещественных доказательств». Однаконазванные дела – лишь наиболее громкие среди массы других, вопреJки шантажу и угрозам все же ставших известными общественности.Особую тревогу вызывает то, что практически непременной составляJющей таких преступлений становятся противоправные действия оргаJнов следствия, прокуратуры и судебных инстанций, фактически приJкрывающих влиятельных подозреваемых. Все это приводит кзаключению, что значительное число государственных служащих всеJрьез трактует свои полномочия как источник и средство обогащениялюбыми путями10.

Понятно, что при подобном положении вещей преобладающийинтерес чиновной иерархии вновь, как и прежде, заключается в соJхранении гарантирующей ей неприкосновенность властной моноJполии. Отсюда получают объяснение четко обозначившиеся вектоJ


возможно лишь путем структурной трансформации, суть которой –избавление людей от бесконтрольного всевластия чиновничьегоаппарата. Непременным условием этого является лишение государJства возможности самоуправного вмешательства в имущественныеотношения и отчуждения без должных правовых оснований объекJтов, находящихся в частной собственности. Особо следует выдеJлить традиционно острую у нас проблему социальной поддержкималоимущих. Пытаться сегодня реализовать с этой целью програмJму «левого поворота», возрождающую принцип государственногопатернализма, – значит сохранить за чиновниками монопольноеправо заниматься делами социального обеспечения. Лозунг «спраJведливого перераспределения нефтегазовой ренты в интересах наJрода», для чего следует все ресурсы национализировать, а во властьназначить людей совестливых и ответственных, – это лозунг стольже популярный, сколь и неосуществимый. Беда в том, что такая маJниловщина более всего способствует номенклатурной братии вдальнейшей эксплуатации выгодных ей патерналистских настроеJний. Обитатели «властной вертикали» пообещают не то что «верJнуть разворованное», но и Луну с неба достать, только бы народ соJхранил иллюзии насчет их готовности костьми лечь за егоинтересы. Трудно отрицать, что прожекты такого рода идут навстJречу массовым ожиданиям, ибо у нас во множестве сохраняютсяграждане, всерьез полагающие, что без прямого вмешательства саJмого президента местные «СквозникJДмухановские» для них ипальцем не пошевелят. Однако накопленный десятилетиями обJширный и разнообразный опыт решения социальных проблем подJтверждает, что государственное перераспределение доходов – далеJко не единственный и не самый эффективный способ поддержкинаселения. Как раз для условий современной России куда болееперспективной представляется иная стратегия.

Экономическая политика должна быть направлена на преодолеJние дисбалансов, накопившихся в народном хозяйстве за годы жестJко централизованного управления. Столь же важной является скоJрейшая технологическая модернизация множества устаревшихпроизводственных мощностей. При этом решающим критериемдолжна стать экономическая рентабельность конкретных проектов, ане общая сумма затрат на реализацию финансируемых из госбюджеJта «целевых программ».

Реализация этих стратегических целей позволит наконец выйтина решение тяжелейшей проблемы национальной экономики – проJ

условиях была неспособна надежно обеспечить удовлетворение объJективных нужд людей, так как она по самой сути своей «запрограмJмирована» на ожидание приказов, «спускаемых» вышестоящими инJстанциями. Эффективность управления в этой системе всегдаоказывалась сильно зависимой от разного рода случайностей, ипрежде всего – от устремлений верховного правителя. А необходиJмых страховочных механизмов – разделения властей и независимогосуда – в ней как раз и не предусмотрено. Логика ее построения треJбует совсем другого – идеалом здесь всегда считалось безоговорочJное подчинение «высочайшей воле».

Опасность нарастания кризиса усугубляется еще и тем, что, стреJмясь поставить под тотальный контроль жизнедеятельность сообщестJва во всех ее основных проявлениях, государственный аппарат почтинеизбежно оказывается перед лицом непреодолимого затруднения.Поскольку множество фактов резко контрастирует с казенноJоптимиJстическими уверениями о растущем под державным присмотром блаJгополучии, приходится либо признавать неприятную правду, либо воJпреки всему повторять мантры об успешности собственной политики.Опыт свидетельствует, что, как правило, предпочтение отдается второJму варианту. Во имя «государственных интересов» свободу информаJции ограничивают, налагая запрет на любые сведения, искажающие ипортящие желательный для власти «образ общества». И посколькуэтот образ – правдивый или иллюзорный – создается людьми, власть,всемогущая лишь в своем собственном представлении, идет по путинаименьшего сопротивления – те, кто не желает участвовать в фальсиJфикациях, правдами и неправдами устраняются из информационногополя, получив от официозных пропагандистов ярлык «непатриотов»,а то и «врагов Отечества». Негативные данные, будь они даже тысячураз достоверными, игнорируются как не заслуживающие вниманияпроявления субъективного недоброжелательства неких «маргиналов,не обладающих значительным влиянием». Итог известен – исполненJные благого рвения обитатели политического Олимпа становятся заJложниками самообмана, в ускоренном темпе теряя представление ореальности. Лишенная каналов обратной связи, власть утрачиваеториентацию и вместе с ней – способность к адекватным решениям идействиям. Рост действительных потерь компенсируется пропорциоJнальным ростом победных рапортов, а общество, управляемое подобJным образом, рано или поздно оказывается в тупике.

Все сказанное позволяет утверждать, что преодоление устойчиJво возобновляемых в российском обществе социальных патологий


да же большей частью подверстываются лозунги об угрозе «духовнойэкспансии Запада» и необходимости противодействовать ей во имясохранения «национальноJкультурной идентичности». Все настойJчивее становятся усилия связать в общественном сознании представJления о такой идентичности с идентичностью чисто религиозной, аточнее говоря, с принадлежностью именно к РПЦ. Здесь в ходу ужене только ложная формула «русский – это обязательно православJный», но и совсем уже нелепое «истинный русский – это прихожаJнин РПЦ». Эти совершенно безосновательные, но оттого никак неменее опасные в многонациональном и многоконфессиональномгосударстве отождествления – ни что иное, как прямое нарушениеКонституции, недвусмысленно запрещающей дискриминацию гражJдан по признаку религиозной принадлежности.

Как ни печально, но нельзя не признать, что в числе застарелыхобщественных недугов России одно из первых мест занимает достаJточно широко распространенная и едва ли не вошедшая в культурнуютрадицию ксенофобия. Ее характерным проявлением становитсяпривычная готовность видеть причину «плохой жизни» в присутстJвии и действиях заведомо враждебных «чужих», «пришлых», «иноJродцев», чье благополучие обеспечивается исключительно за счетпритеснений и бедствий «коренного населения». Этими особенносJтями массового сознания охотно пользуются и на них играют – стольже легко, сколь и безответственно – всякого рода недобросовестныерадетели «спасения России и русских». Не составит особого трудапродемонстрировать, что используемая ими идеологическая окрошкаизготовлена по классическим образцам геббельсовской или сталинJской пропаганды, очевидным образом обнаруживая типические черJты откровенной демагогии. Спекуляции на кризисном состоянии обJщества и порождаемой этим неуверенности в будущем, нагнетаниенедовольства по поводу имущественного неравенства, причинами коJторого называются мошенничество и воровство «чужаков», эксплуатаJция «образа врага» (внешней причины всех бед и несчастий), созданиеатмосферы «охоты на ведьм» – таковы давно и хорошо известные приJзнаки идейного багажа этого сорта, увы, достаточно массовидно предJставленные в российском настоящем.

В подобном социальноJполитическом контексте настойчивыепризывы во имя спасения государства возвратиться к православиюкак средоточию национальной культуры становятся средством обосJнования политической стратегии, направленной на достижение соJвершенно определенных целей. Для самой РПЦ такой целью являетJ

блемы неравенства доходов. Но это решение никогда не будет доJстигнуто простым изъятием прибыли с целью последующего дележа.Стабильно высокий уровень жизни народа обретается исключительJно на путях создания критической массы рентабельных и конкуренJтоспособных предприятий, а также обеспечивающей их нужды инJфраструктуры. В современной России первейшим условиемдостижения этой цели являются действенные правовые гарантии отбюрократической опеки и вмешательства в дела предпринимателей.Обеспечение таких гарантий и должно стать главной заботой новойэлиты – буде ей удастся прийти к кормилу государственного управJления.

Стоящие перед страной задачи настоятельно требуют объективJного анализа положения вещей и выявления факторов, его обуславJливающих. Поэтому особую угрозу представляет ярко проявившеесяв последнее время стремление сместить акценты с проблем структурJной организации общества на вопросы сугубо идеологического поJрядка. В публичной сфере доминируют рассуждения в том духе, чтоглавной причиной всех наших бед является отсутствие идейногоединства, повсеместный упадок нравов и небрежение истиннымиценностями. Высокопоставленные лица – как светские, так и церковJные – в своих обращениях призывают опереться на «отеческую траJдицию», оставить эгоистические устремления и сосредоточиться наисполнении патриотического долга служения государству. РадикальJная же реформа системы отношений власти и собственности, утJверждают официальные пропагандисты, не только не нужна России,но и чревата дальнейшими потерями.

В этой связи нельзя обойти вниманием тревожную тенденциюнарастающей клерикализации российского общества, обусловленJную все более явственными притязаниями Русской православнойцеркви (РПЦ) на прямое участие во власти. Не сегодняJзавтра мыможем столкнуться с прямым требованием легализации привилегиJрованного статуса, фактически РПЦ уже обретенного. Сторонникиподобной программы уверяют, что ее осуществление должно обесJпечить возвращение к «духовным корням», иссохшим за годы госJподства антирелигиозного коммунистического режима. Заполняяправославным вероучением тот «вакуум», который якобы возник поJсле крушения марксистскоJленинской идеологии, Россия наконецвернет себе утраченное единомыслие. Массовое приобщение людей,и особенно молодого поколения, к «христианским ценностям» обесJпечит неуклонное возрастание общественной нравственности. СюJ


вольный характер принятия мировоззрения. А будет ли оно религиJозным определенного толка или же атеистическим – это дело свободJного выбора каждого гражданина. Что же касается «скомпрометироJванного атеизма», то следует сказать следующее. Опыт советскогопрошлого недвусмысленно свидетельствует, что скомпрометированбыл не атеизм как мировоззрение, а его утверждение посредством гоJсударственного принуждения. Контекст же многих публичных выJсказываний патриарха и других иерархов РПЦ ведет к заключению,что их конечной целью как раз является замена принудительного атеJизма на принудительное же православие. Это значит, что самыйJтопринцип навязанного государством мировоззрения остается без изJменений, меняется только лишь его наполнение. Тогда правомеренвопрос – кто же в действительности выступает в роли наследниковсоветской эпохи? (Заметим в скобках, что и при советской властиформально провозглашался принцип свободы совести. Это, однако,нимало не препятствовало систематической дискриминации веруюJщих, не говоря уже о периодически проводившихся против них масJсовых репрессиях. Атеизм был обязательной частью советской госуJдарственной идеологии – за уклонение от ее канонов наказывалив уголовном порядке. Теперь, ссылаясь на досоветскую традицию,в этой роли хотят видеть православие. Поэтому многократно повтоJряемые заверения представителей РПЦ об отсутствии у них намереJния стать государственной церковью никак не могут восприниматьсяс доверием.)

Вопреки лежащим на поверхности представлениям следовало быуяснить, что подлинное освобождение от советского наследия состоJит не в том, чтобы ранее общеобязательный атеизм заменить на стольже общеобязательную веру в Бога, а в том, чтобы каждый человек поJлучил возможность сам выбирать себе мировоззрение. Точно так жеи формы и способы участия людей в делах сообщества единоверцевдолжны оставаться строго добровольными, свободными и от госуJдарственной опеки, и от любого иного давления, включая принуждеJние в самой религиозной общине. История человечества дает мноJгочисленные подтверждения тому, что подлинная вера непременнотребует свободы совести – если такой свободы нет, вера переходит виное качество, становясь средством достижения целей, чуждых еевнутренней сущности. Отсюда любые соображения – как то ссылкина численное преобладание сторонников определенного вероучеJния, его укорененность в культурной традиции, стремление содейстJвовать росту нравственного сознания общества, заботу о воспитаJ

ся возврат себе статуса государственной церкви со всеми вытекаюJщими отсюда юридическими и имущественными привилегиями.Для известной части чиновников высших и средних эшелонов госуJдарственного аппарата восстановление привычного режима «идеоJкратии», позволяющего под маркой религиозного единства закреJпить за собой бесконтрольную власть, заодно сосредоточив в своихруках столь же бесконтрольное распоряжение основной частью обJщественных ресурсов. (Существо подобных устремлений в свое вреJмя было весьма выразительно охарактеризовано М. Вебером: «…когJда Brachium saeculare шарит в поисках руки Церкви для опорысветских властей»11).

Поскольку союз обеих структур взаимовыгоден, постольку ихпредставители как с той, так и с другой стороны не упускают случаявыразить поддержку – и на словах, и на деле – реализации различныхкомпонентов программы превращения православия в государственJную религию, а РПЦ – в государственную церковь. Только объедиJнением их усилий можно объяснить уже не одни только декларации,а практические действия, прямо нарушающие статьи Конституции,гарантирующие гражданам России свободу совести и отделениецеркви от государства, а школы от церкви. Здесь и многократно заJфиксированные противозаконные решения региональных властей,ущемляющие права верующих иных конфессий, и полуофициальноеприсутствие священников РПЦ в армии и прочих силовых структуJрах государства, и настойчивое стремление церковной администраJции добиться всеобщего обязательного преподавания православия вгосударственных школах и вузах. В недавних публичных выступлеJниях патриарх Алексий II (Ридигер) прямо заявлял, что светское гоJсударство не тождественно государству атеистическому, а боязньувидеть в школе священника являетсяJде пережитком эпохи принуJдительного атеизма. Но очень несложно показать, что эти заявленияпостроены на подмене понятий и преднамеренном уклонении от суJщества вопроса. Светское государство действительно не тождественJно государству атеистическому – в этой части патриарх совершенноправ. Но вывод, который отсюда следует сделать, совсем не тот, котоJрый хотели бы сделать представители «православной общественносJти». «Светское» – по совершенно точному и прочно утвердившемуJся в международном праве смыслу слова – как раз и значит«отделенное от церкви» и законодательно гарантирующее всем своJим гражданам свободу совести. Именно этот принцип реализован вдействующей Конституции РФ, устанавливающей строго доброJ


слоя» (частью которого были и ее собственные иерархи), и в осоJбенности его сановноJбюрократической верхушки. Мало того, и саJма церковь – в полном забвении христианских заповедей – не гнуJшалась владеть ни землями, ни приписанными к ним крестьянами –да в таких размерах, что на этой почве у нее возникали порой серьJезные конфликты с государством, разрешавшиеся, как правило, отоJбранием «излишков» в государственную казну. (Факты, как говорят,упрямая вещь, и не худо бы помнить, что секуляризация церковныхимуществ практиковалась задолго до прихода во власть «безбожниJковJбольшевиков».)

Обращение к истории русской мысли также не дает основанийдля одних только радужных оценок. Ведь при объективном и ответJственном подходе нельзя умолчать о той пагубной роли, какую играJла здесь церковная цензура. Достаточно вспомнить об инициированJных РПЦ гонениях на Льва Толстого или Ивана Сеченова (а этопримеры яркие, но далеко не единичные). Уже тогда церковь вопреJки очевидным изменениям в интеллектуальной сфере стремиласьудержать ее под своим полным контролем, ревниво охраняя унаслеJдованный от Средних веков статус высшей инстанции, обладающеймонополией на истину. Отношение подавляющего большинства обJразованного общества России того времени к этим притязаниям доJстаточно точно выражают знаменитые строки А. Блока о «простерJтых над Россией совиных крылах» К.П. Победоносцева. Какизвестно, этот деятель, служивший духовным наставником двух поJследних русских императоров и оберJпрокурором Св. Синода, былбуквально снедаем желанием остановить развитие в России либеJральных реформ. Эти его устремления вполне отвечали политичесJкой линии Александра III, который в 1881 году утвердил знаменаJтельный документ – «Положение об охране». По выражениюсенатора А.А.Лопухина, этот образец полицейскоJканцелярскоймысли поставил «все население России в зависимость от личного усJмотрения чинов политической полиции». А сии чины не без основаJния видели в священниках РПЦ первейших своих осведомителей.Ведь церковное «священноначалие» издавна вменяло клиру в обязанJность доносить в полицию на своих прихожан – в нарушение тайныисповеди, но в согласии с «высшими интересами» государства.

В свете этих неоспоримых фактов большую тревогу вызываютнападки высокопоставленных служителей церкви на основополагаюJщий для подлинной демократии принцип верховенства прав человеJка. Вместо того чтобы требовать государственных и институционJ

нии молодого поколения и т.д., и т.п., – если они используются в каJчестве предлога или основания для отказа от принципа строгой добJровольности, следует рассматривать как недобросовестные уловки,призванные затемнить и запутать это совершенно ясное и недвуJсмысленное условие. Все это, как уже не раз говорилось, к существудела не относится, в том числе еще и потому, что социально значиJмые результаты реально могут быть получены только при последоваJтельном соблюдении законных прав всех граждан России, независиJмо от их мировоззренческой ориентации.

Кроме того, объективный анализ позволяет увидеть, что утвержJдения о «бездуховности» и «упадке морали» как наследии «эпохиатеизма», а равно и притязания церкви на роль высшего арбитра ввопросах культуры и нравственности сплошь построены на переJдержках и искажениях и почти всегда выдают желаемое за действиJтельное. Несмотря на весьма почтенный возраст дискуссии по этимвопросам, приходится вновь и вновь обращаться к фактам, доказыJвающим, что все умилительные разговоры об исключительно благоJтворном влиянии православия и благодетельной роли РПЦ в историиРоссии катастрофически расходятся с историческими реалиями.При непредвзятом подходе невозможно оспорить, что православноевероучение на протяжении веков обеспечивало легитимацию общеJственного и политического строя, сутью и стержнем которого быловсевластное самодержавие. Так что столь превозносимая «симфонияцеркви и государства» и вправду имела место, но это не дает ни маJлейших оснований считать столь же гармоническими отношениямежду властью и народом. Выше уже отмечалось, что на протяжениизначительной части истории России ее население в большинствесвоем состояло из крепостных крестьян. Уже одного только этогообстоятельства достаточно, чтобы увидеть полнейшую несостояJтельность рассуждений о благостных отношениях, якобы существоJвавших в «православной державе» между «отеческой властью» и ее«чадами». Чтобы принять на веру подобные утверждения, нужно усJтранить из поля зрения вопиющие к небесам факты чудовищнойэксплуатации, угнетения, жестокого и бесчеловечного обращенияс людьми, в сущности пребывавшими в рабстве и потому лишенныJми самых элементарных прав. Между тем и господа, и их крепостJные в большей части российских областей были православными.Поэтому более правильно говорить о том, что, направляя свои усиJлия на освящение и поддержание подобных порядков, РПЦ служиJла не столько интересам народа, сколько интересам «правящего


ственных прав. Нетрудно убедиться, что в этом случае никак не приJходится говорить об «эгоистическом индивидуализме», как раз наJпротив – неприкосновенность прав каждого становится лучшей га@рантией соблюдения права всех и, стало быть, прочным основаниемправопорядка в государстве в целом. Тем самым ясно, что опасенияцерковных кругов по поводу роста «индивидуалистических устремJлений» продиктованы не заботами об общественном благе, а пониJманием несовместимости идеи личной свободы с принципом нерасJсуждающего подчинения внешнему авторитету стоящей надчеловеком инстанции – будь то духовной или светской.

В то же время идеология авторитаризма зиждется именно напринципе примата государства над индивидом, предоставляя «власJтям предержащим» возможность в любой момент ограничить свобоJду человека по собственному благоусмотрению. И как раз в этом слуJчае пострадавшим только и остается верить, что они столкнулись несо злоупотреблениями и произволом, а с той самой пресловутой «гоJсударственной необходимостью», о которой, однако, никто не можетсудить, кроме самих обладателей власти. Поскольку в отличие отправового государства формализованных критериев здесь принциJпиально не существует, людям, в сущности, отводится роль послушJных и безгласных исполнителей заведомо мудрых предначертаний,исходящих от заведомо добродетельных государственных мужей.Понятно, что для приведения человека в подобное состояние болеевсего подходит та картина мира, на основе которой власть мыслитсякак божественное установление, а ее почитание, покорность и смиJрение перед ней при любых обстоятельствах объявляются высшимидобродетелями. Именно таковы идейные установки разрабатываеJмой церковными и государственными инстанциями программы усJтановления порядка и единомыслия в современной России. Еслидвигаться таким путем, то, скорее всего, и в этой сфере возобладаютпривычные российские обыкновения – уровень общественной нравJственности будет измеряться статистикой постоянно растущих посеJщений церкви и подтверждаемого справками соблюдения постов иотправления обрядов. Нельзя не видеть, что надежда на спасительJную роль этих мер не имеет под собой оснований – особенно в часJти морального облика правящей элиты. Трудно вообразить себе обJладающего абсолютной и бесконтрольной властью, но при томнравственно совершенного чиновника. Опять едва ли не автоматиJчески возникает аналогия с «бескорыстно служившими делу народа»вождями и аппаратчиками КПСС – те, как помнится, тоже свято исJ

ных гарантий обеспечения этих прав и противостоять любым попытJкам их ограничения без законного на то основания, многие деятелиРПЦ все чаще пускаются в туманные рассуждения об опасностикультивирования «эгоистического индивидуализма». Заявив для поJрядка о приверженности самой идее неприкосновенности личныхправ, они непременно делают затем оговорку о недопустимости«злоупотребления» ими. Смысл этих рассуждений достаточно очеJвиден – бывают, дескать, такие обстоятельства, что правами отдельJного человека не только можно, но и должно поступиться ради «высJших интересов народа». А поскольку «эгоистический индивид»озабочен якобы только своим собственным благополучием, но неспособен принимать во внимание интересы более высокого порядка,над ним должна быть поставлена властная инстанция, призваннаяпри необходимости принудительно направить такого индивида настезю «общего блага». Не приходится сомневаться, что при такомподходе «злоупотреблениями» будут считаться любые попытки люJдей добиться самоопределения, свободного от навязанной свыше гоJсударственной и церковной опеки. Однако здесь никак нельзя обойJти следующее соображение – любой народ представляет собойнекоторое множество индивидов. Если права каждого из них защиJщены и обеспечены (а именно такова цель создания политическогосоюза, именуемого правовым государством), возникает очевидныйвопрос – какие еще особые «права и интересы народа», отличные отправ и интересов образующих его людей, мы можем себе предстаJвить? Право свободно выбирать мировоззрение и мыслить и дейстJвовать сообразно сделанному выбору, пользоваться родным языком,приобщаться к ценностям культуры и заботиться об их сохранении,обеспечивать неприкосновенность и безопасность личности, распоJряжаться законно приобретенной собственностью – словом, все конJституционно гарантированные человеку права как раз и образуютсостав пресловутых «прав народа». Важно только понимать, что приJзнание за каждым человеком неотчуждаемых прав влечет для любогоих обладателя обязательность соблюдения тех же самых прав в отноJшении всех остальных (ст. 17, ч. 3 Конституции РФ). Это требоваJние непосредственно вытекает как раз из принципа верховенстваправ человека, реализуемого в демократическом правовом государстJве, поскольку все его граждане по определению обладают одними итеми же правами. Отсюда также следует, что только действия челоJвека, повлекшие нарушение чужого права, могут быть единственнымоснованием для законного судебного решения об ограничении его соб@


вероятностью спровоцирует развитие конфликтов на этнокультурJной и конфессиональной почве. Нелишне еще раз напомнить, чтопризывы вернуться к исконным ценностям и охранить Россию от«пагубных влияний корыстолюбивого Запада» звучали и прежде, поJрой воплощаясь в жестко проводимой внутренней политике. НичеJго, кроме нарастания изоляции, эти усилия не приносили. Порокиже всевластного чиновничества, равно как и его недееспособность,поJпрежнему цвели пышным цветом, а то и усугублялись. Так что, есJли мы не хотим, чтобы в России опять возобладала псевдопатриотиJческая идеология, всегда построенная на смешении Отечества и «выJсокопревосходительства», стоит задуматься, куда могут нас привестипризывы осуществить, наконец, «спасительный духовный поворот»,и не окажется ли это «спасение» сродни тем, что уже не раз наблюдаJлись в нашей истории.


1 См.: Каменский А.Б. От Петра I до Павла I. М., 2001; Миронов Б.Н. Социальная исJтория России. СПб., 2003, а также материалы дискуссии по этой книге: История РосJсии: quo vadis? // «ОдиссейJ2004». М.: Наука. С. 378–421.2 Среди наиболее значимых работ по этой тематике следует отметить следующие:Анохин П.К. Философские аспекты теории функциональной системы. М., 1978; Будон Р.Место беспорядка. Критика теорий социального изменения. М., 1998; Бхаскар Р. ОбJщества // Социологос. Вып. 1. М., 1991; Валлерстайн И. Миросистемный анализ.Введение. М, 2006; Луман Н. Тавтология и парадокс в самоописаниях современногообщества // Социологос. Вып. 1. М., 1991; Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаJоса. М., 1986; Тернер Дж. Структура социологической теории. М., 1984; Хайек Ф.@А.фон. Пагубная самонадеянность. М., 1992; Штомпка П. Социология социальных изJменений. М., 1996; Шумпетер Й. Теория экономического развития. М., 1982.3 Подробнее об этом см.: Пресняков А.Е. Образование великорусского государства.М., 1998; Зимин А.А. Витязь на распутье. М., 1991; Кобрин В.Б. Власть и собственностьв средневековой России. М., 1985. Миронов Б.Н. Социальная история России.СПб., 2003.4 Маркс К. Формы, предшествующие капиталистическому производству // ЭконоJмические рукописи 1857–1859 гг. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1. С. 462–464;Wittfogel K.A. Oriental Despotism. A Comparative Stady of Total Pоwer. New Haven,1957; Polanyi K. Primitive, Archaic and Modern Economies. N.Y., 1968.5 Подробнее об этом см.: Миронов Б.Н. Указ. соч. Т. 1. Гл. 2. С. 76–146. 6 Там же. С. 429–486 (особенно с. 439–443).

поведовали «Моральный кодекс строителя коммунизма» и, произноJся с трибун лозунги о труде, равенстве и социальной справедливосJти, прагматично приберегали для личного пользования закрытые ноJменклатурные распределители.

Следует особо оговорить, что все эти соображения не имеют в виJду сами по себе каноны православного вероучения и его исповедальJную практику. Суть проблемы в другом – используя имя православияв качестве символа, бюрократия – светская и церковная – стремится нестолько к утверждению религиозного миропонимания, сколько обоJзначает свои достаточно небескорыстные политические и идеологиJческие устремления. Для нашего анализа это положение имеет принJципиальный характер, ибо акцентирует внимание на очень важнойособенности происходящего. И в прошлом, и в настоящем многих имногих обществ довольно часто создавались и продолжают создаватьJся ситуации, когда религиозная символика и атрибуты конфессиоJнальной принадлежности, подчиняясь логике событий, утрачивалисвой чисто вероисповедный характер. Оставаясь по видимости все теJми же, они выражали уже не столько истины вероучения и солидарJность единоверцев, сколько столкнувшиеся экономические или полиJтические интересы различных социальных слоев или групп. Впонимании людей, мало искушенных в пропагандистских тонкостях,привычные символы и ритуалы оставались носителями сакральныхсмыслов, но в действительности выступали уже в совершенно иномкачестве – как средства легитимации притязаний определенных полиJтических группировок или общественных институтов. Обращаясь кчувствам незащищенности и ущемленности, широко распространенJным в период социального кризиса, лозунги «защиты веры» и «традиJционных ценностей» превращаются в эффективное средство манипуJляции массовым сознанием, принося рассчитанные дивидендыциничным политиканам. Этим и объясняется скепсис в отношениивозможности подобными путями и средствами прийти к духовномуи нравственному возрождению общества.

Поэтому нужно с полной определенностью заявить, что попыткипод благовидными предлогами изменить или попросту нарушитьдействующую Конституцию и тем или иным образом превратитьправославное вероучение в основу государственной идеологии неимеют под собой никаких иных оснований, кроме произвольных усJтремлений определенной части чиновников государственного аппаJрата и служителей РПЦ. Реализация этих планов не только не приJведет к стабилизации общества, но, напротив, с высокой


Новый контекст дискуссий

вокруг российской модернизации

В последние годы обращение академического и экспертного сообJщества к проблематике модернизации России в значительной мереопределялось попытками обосновать возможность реализации очеJредного авторитарноJмодернизационного проекта для успешнойтрансформации нашей страны в современное и быстро развивающеJеся общество. Тем более что усилия власти по централизации управJления и концентрации основных экономических ресурсов в рукахнескольких государственных и полугосударственных монополий всочетании с планами развития высокотехнологичных отраслей ипроведением дальнейших социальноJэкономических реформ даютформальные основания для подобных размышлений.

Однако в теоретическом плане такая постановка проблемы не каJжется продуктивной, поскольку весьма сомнительной представляетJся сама перспектива успешной трансформации индустриального иурбанизированного общества методами авторитарной модернизаJции в более современное, основанное на экономике знаний и высоJких технологиях. Да и результаты политического курса последнихлет не дают достаточно аргументов в пользу утверждения о том, чтов начале XXI века в России происходит системное и качественное соJциальноJэкономическое и техникоJтехнологическое обновление обJщества по пути модернизации. Поэтому более перспективной виJдится иная линия обсуждения, ныне только намечаемая в дискуссии.Ее появление вызвано реакцией экспертных и академических круговна очевидную противоречивость общественного развития страны в

Андрей Рябов

Разноуровневость общественныхизменений и проблема

модернизационного срыва в контексте современной

российской политики

7 Там же. Т. 2. С. 164–165. 8 См.: Эйдельман Н.Я. «Революция сверху» в России. М., 1989; Аврех А.Я. П.А.СтолыJпин и судьбы реформ в России. М., 1991; Троицкий Н.А. Россия в ХIХ веке. М., 1999.9 Вопрос о влиянии значительных сырьевых запасов на характер и темпы развития обJщества достаточно хорошо изучен. Резюмируя результаты ряда независимых исследоJваний в этой области, Е.Т. Гайдар отмечает, что «они демонстрируют статистическизначимую негативную корреляцию между долгосрочными темпами экономическогороста и ресурсным богатством». Среди факторов, в наибольшей степени затрудняюJщих или полностью блокирующих стабильное развитие, ученые особо выделяют инJституциональную слабость и возможность монопольного присвоения правящей элиJтой высокой сырьевой ренты, обеспечивающей ей безбедное существование.Подробнее см.: Гайдар Е.Т. «Гибель империи. Уроки для современной России». М.,2006. Гл. 3. С. 88–130.10 См. об этом: Аузан А. Переучреждение государства: общественный договор. М., 2006.;Крыштановская О. Анатомия российской элиты. М., 2004; Явлинский Г.А. ПерспекJтивы России. М., 2006; Ясин Е. Новая эпоха – старые тревоги: экономическая политиJка. М., 2004; Вниз по вертикали. Сборник статей. М., 2005, а также многочисленныепубликации в «Новой газете» и журнале «The New Times» за 2007 год.11 Brachium saeculare – светская власть. Вебер М. Национальное государство и народноJхозяйственная политика // Политические работы. М., 2003. С. 38.

88 I. Российская самобытность: в чем она?

«Угол зрения» на проблему

Наиболее эффективным инструментарием ее изучения, на нашвзгляд, может служить концепция догоняющей модернизации, а меJтодом – анализ российских модернизационных практик в историчеJской ретроспективе. При этом важно сделать две ремарки методолоJгического характера. Первая из них – о необходимости различатьнезавершенную модернизацию и модернизационный срыв. Под неJзавершенной модернизацией в этой статье понимаются такие преобJразования, которые, не будучи последовательными и затрагивающиJми все стороны социальной реальности, все же привели к такому ееизменению, которое характеризуется достижением некоторых устойJчивых результатов социального, экономического и научноJтехничеJского прогресса. Модернизационный срыв означает неудачу преобJразований, обусловившую общественный регресс по ряду ключевыхнаправлений развития.

Вторая ремарка касается понятия «разноуровневости», котороев контексте данной статьи означает не только то, что процессы модерJнизации на разных «этажах» социальной жизни могут иметь разносJкоростной характер. Оно может описывать и иную ситуацию, когда водних сферах изменения модернизационного характера происходят,а в других, напротив, господствуют охранительные или контрмодерJнизационные тенденции. Такой прием при анализе данной проблемыможет быть важным в инструментальном отношении, ибо он позвоJляет, в противовес распространенному взгляду на модернизацию какна цельный, управляемый из единого центра проект системного преJобразования общества, подходить к ее изучению более дифференциJрованно. Иными словами, рассматривать российские модернизациикак сложный, противоречивый, многоплановый и неравномерныйпроцесс, у которого есть разные источники происхождения и различJные траектории движения в тех или иных общественных средах.

Из истории российских модернизаций: архаикав макрополитике побеждает модернизационные

импульсы снизу

В исследовательской литературе традиционно подчеркивается мысльо неравномерности российских догоняющих модернизаций, котоJрые, преобразуя и осовременивая одни стороны социальной реальноJсти, не позволяли в целом преодолеть отсталость от Запада, никогда

первые годы XXI столетия, особенно после начала нефтегазового буJма, и на неясность дальнейших перспектив, обусловленных этойпротиворечивостью. Мнения, как часто бывает в таких случаях, разJделились. «Оптимисты», соглашаясь с тем, что односторонняя завиJсимость экономики страны от экспортноJориентированной нефтеJгазовой отрасли таит в себе серьезные угрозы для ее будущего, в тоже время обращают внимание на успехи модернизации на микроJуровне социальных и экономических процессов, в отдельных сектоJрах экономики, таких как развитие современной мобильной связи,финансовых услуг для населения, торговли, включающее быстрый иповсеместный рост торговых сетей, пищевой промышленности. Помнению «оптимистов», эти сдвиги в конечном итоге и являются заJлогом осуществления социальноJэкономической, политической итехникоJтехнологической модернизации России в целом, на макроJуровне, преодоления нынешних проблем и контрмодернизаторскихтенденций в современной российской социальной практике.

«Пессимисты» же, напротив, полагают, что консервация в ныJнешней российской действительности переходных посткоммунисJтических форм экономической организации и общественных отноJшений при очевидном регрессе демократических преобразований вполитической сфере делает общественную систему страны неспоJсобной к осуществлению ее назревшей модернизации. Более того,согласно этим подходам, столкновение России с новыми вызовами,негативные результаты неэффективных реформ могут не только поJгубить имеющиеся ростки модернизации, но и привести страну ктрагическим последствиям – либо к распаду, либо к контрмодернизаJторскому пути. Таким образом, фокус проблемы выходит за рамкипривычных рассуждений вокруг реалистичности очередного проекJта авторитарной модернизации в иную плоскость, где главным стаJновится вопрос о способности страны при сохранении ее нынешнейполитической системы и структуры экономики, и в более широкомплане – консервативных тенденций общественного развития, плавноперейти к качественно иному этапу развития. ПоJдругому этот воJпрос звучит так: возможно ли, опираясь на модернизаторские имJпульсы снизу, рассчитывать на то, что они в конечном итоге «проJбьют» консервативную экономическую и политическую систему иприведут к постепенному превращению нынешней России в совреJменное и динамично развивающееся общество? Размышлениям наэту тему и посвящена данная статья.

А. Рябов / Разноуровневость общественных изменений 9190 I. Российская самобытность: в чем она?

минирующую роль сильного централизованного государства, стреJмящегося жесткими авторитарными методами добиться необходиJмых изменений.

Ключевая роль этого государства в осуществлении модернизаJций в условиях ограниченности ресурсов для быстрого преодолеJния отставания от развитых стран неоднократно в истории Россииприводила к активному использованию перераспределительных имобилизационных моделей преобразований, предполагавших радидостижения их целей применение всех возможных методов, включаяархаичные, доиндустриальные способы эксплуатации. В то же времядиспропорции при реализации догоняющих модернизаций наряду сзадействованием таких методов постоянно создавали угрозу срывамодернизационных процессов. А полное подавление личных свободи подчинение общества государству в эпоху сталинизма, использоJвание элементов крепостнических отношений в сельском хозяйствеи промышленности и рабского труда заключенных в системе ГУЛАГадаже дают некоторым исследователям основания полагать, что регJресс оказался настолько глубоким, что его можно охарактеризоватькак контрмодернизацию5.

Неравномерность развития отчетливо прослеживается и в условиJях нынешней попытки российской модернизации. Наряду с созданиJем и правовым оформлением основ рыночной экономики, появлениJем современных отраслей, введением институтов политическойдемократии и продвижением в общество новой системы ценностейпроисходила деиндустриализация целых секторов народного хозяйJства, маргинализация значительных социальных групп. В этой связидля нашего анализа интерес представляют прецеденты тех незаверJшенных и неудачных модернизаций в российской истории, приосуществлении которых позитивные изменения на микроуровне, наJталкиваясь на сдерживающее влияние контрмодернизаторских тенJденций в макрополитике, в конечном итоге терпели неудачу. Преждевсего речь идет о драматической судьбе российской модернизации10Jх годов ХХ века, когда в результате осуществления столыпинскойаграрной реформы удалось создать модернизированный сельскохоJзяйственный сектор в восточных районах страны, основу которогосоставили фермерское крестьянское хозяйство и кооперация. Этопозволяло рассчитывать на дальнейший рост потребительского рынJка и постепенную трансформацию российского капитализма из полуJгосударственного, преимущественно ориентированного на реализаJцию интересов казенного военноJпромышленного комплекса, в более

не производили «капитализмов западного образца»1. Эта характерисJтика в равной степени относится как к незавершенной раннеиндустJриальной модернизации России конца XIX – начала XX века под руJководством С. Витте и П. Столыпина, к сталинской модернизации20–30Jх годов, так и к попытке модернизации страны в 90Jе годы проJшлого столетия, после падения коммунистической системы. По замеJчанию Б. Кагарлицкого, отличительная черта этих модернизаций соJстояла в том, что «быстрое развитие в отдельных отраслях, созданиесовременных предприятий сами по себе не могли компенсироватьобщей отсталости. Более того, в конечном счете, этот балласт отстаJлости “топил” передовые элементы экономики. Если западные общеJства развивались более или менее равномерно, “на одной скорости”,то в России каждая попытка ускорить “движение по пути прогресса”лишь увеличивала диспропорции и осложняла проблемы»2. Во мноJгом такие взгляды восходят к концепции И. Валлерстайна о миросиJстеме, разделяемой на ядро, периферию и полупериферию, в которойотстающие страны, стремящиеся воспроизвести достижения развиJтых, все равно обречены на отставание. В этом контексте особую знаJчимость имеет рассуждение И. Валлерстайна о мировой полуперифеJрии, к которой относится и Россия. По его мнению, государства этойгруппы находятся в самом трудном положении, в них «производстJвенные процессы ядра и периферии поделены примерно поровну.Они оказались меж двух огней: с одной стороны на них давят страныядра, с другой – они сами оказывают давление на страны периферии.Главная забота стран полупериферии – не скатиться в периферию, ногораздо лучше для них было бы приблизиться к ядру, и они делаютдля этого все возможное. Обе задачи не просты, и обе требуют серьJезного вмешательства государства…»3

Решение этих задач всегда создавало огромное перенапряжение вобществе, порождавшее ситуацию, при которой Россия стала страJной «постоянных исторических недоделок… Не завершив один исJторический этап, она бросалась вдогонку за лидерами, стремясь пеJрейти к следующему этапу. Отсюда проистекала разорванностьсоциального времени в России: она часто стремилась в будущее, пыJтаясь одновременно остаться в прошлом (реакция на слишком быстJрые перемены!) и как можно быстрее уйти из настоящего. ИзJза этоJго на протяжении ХХ века социальная ткань российского обществаразрывалась дважды»4. Сам факт возникновения этой разорванносJти, дефицита исторического времени для преодоления многовекоJвой проблемы отсталости постоянно актуализировал запрос на доJ


новой, большевистской властью задачу вернуться к осуществлениюиндустриальной модернизации. И хотя в 20–30Jе годы она решаласьуже в рамках совершенно иного политикоJидеологического проекта– построения социализма в стране, цели ее во многом совпадали с теJми, которые ранее формулировали царские министры С.Витте и П. Столыпин: догнать передовые страны на базе построения эконоJмики крупных индустриальных производств. Эта цель в конечномитоге была достигнута, но ценой закрепления архаичных внеэконоJмических общественных отношений, основанных на жестком адмиJнистративном принуждении к труду, в том числе с помощью примеJнения массового террора, и уничтожении элементов гражданскогообщества как самостоятельного и независимого субъекта социальноJго действия.

Даже отказ от части этой архаики, выразившийся в прекращениитеррора и либерализации интеллектуальной жизни страны, не позJволил преемнику И. Сталина Н. Хрущеву успешно провести позднеJиндустриальную модернизацию, главной задачей которой было соJздание общества массового потребления. Немаловажную роль вэтом сыграли укорененные в сознании правящих элит предшествуюJщими веками российской истории установки «догоняющих модерJнизаций», нацеленные в первую очередь на воспроизводство и преJвышение количественных показателей результатов экономического итехнологического развития, уже достигнутых передовыми странами.Общественные же отношения, основанные на административномраспоряжении собственностью, государственном патернализме иноменклатурной клановости, остались без изменений. В эпоху хруJщевских реформ были сделаны определенные шаги в направлениисоздания основ общества массового потребления (жилищное строиJтельство в промышленных масштабах и индивидуализация быта милJлионов людей) и очагов научноJтехнического прорыва в некоторыхотраслях науки и техники (космонавтика, атомная промышленJность)6. Однако для осуществления полномасштабной модернизаJции страны этого не хватило.

Последней попыткой встроить в эту систему модернизационныймеханизм на базовом уровне экономики стала косыгинская реформа1965 года, которая расширяла хозяйственную самостоятельность предJприятий. Эта реформа стала приносить позитивные результаты, однаJко к началу 70Jх годов она была свернута под давлением партийнойноменклатуры, опасавшейся потерять влияние, а затем и власть. СноJва, как и в начале ХХ века, позитивные изменения на нижних этажах

демократический, нацеленный на удовлетворение растущего потреJбительского спроса населения. Таким образом, продолжение успешJной модернизации в аграрном секторе могло бы создать предпосылкидля развития внутреннего рынка, среднего класса и перехода страны кфордистской стадии капитализма, одной из главных особенностейкоторой становится доминирование массового производства и преJвращение потребительского спроса большей части населения в локоJмотив развития экономики. Однако это оказалось невозможным попричине доминирования на макрополитическом уровне контрмодерJнизаторских тенденций.

Политическая система России того периода не обеспечивалапредставительство интересов различных слоев населения. Ввиду этоJго осуществлять политику, ориентированную на поиски балансовэтих интересов, было затруднительно. Отсутствие сдержек, ограниJчивающих монархическую власть, приводило к монополизации проJцесса принятия решений отдельными группами интересов, действоJвавших исходя из узкоэгоистических целей, что особенно негативносказалось по мере нарастания системного кризиса в обществе в периJод Первой мировой войны. В итоге при столкновении с новыми выJзовами социальноJэкономического и политического характера (наJраставшим кризисом управления народным хозяйством в условияхвойны, усилением давления на власть со стороны оппозиции) систеJма оказалась неспособной своевременно отреагировать, выработатьи реализовать оптимальные политические решения. Попытки переJхода к более гибкой системе с реальным разделением властей былипредприняты слишком поздно. В результате произошел модернизаJционный срыв, приведший к архаизации страны, выразившейся в еедеиндустриализации после революций 1917 года и Гражданской войJны и возрождении политических отношений, основанных на грубомадминистративном принуждении.

Одна из важнейших причин срыва модернизации состояла в том,что силы, заинтересованные в ее осуществлении, были разобщены ипо причине слабо развитой системы представительства интересов немогли в рамках сложившихся институтов и общественных отношеJний проводить быстрые и эффективные политические мобилизаJции. Таким образом, модернизационный срыв, начало которому быJло положено двумя революциями 1917 года, фактически «задавил»начавшиеся позитивные изменения на микроуровне.

Происшедшие в годы Гражданской войны деиндустриализацияэкономики и примитивизация социальной жизни поставили перед


сифицируют как постиндустриальные. Для осуществления такой моJдернизации к концу советской эпохи сформировался довольно мноJгочисленный городской средний класс, к тому же отличавшийся выJсоким образовательным уровнем.

На наш взгляд, есть основания предполагать, что эта попытка нетолько оказалась незавершенной, как предыдущая, позднеиндустриJальная, но и окончилась модернизационным срывом. Так, в странезакрепилась отсталая экспортноJсырьевая модель экономики, деградиJровали те сферы, которые необходимы для осуществления постиндусJтриальной модернизации – образование, наука, здравоохранение. Дляряда отраслей реальностью стала и деиндустриализация. В экономичеJской и управленческой деятельности начали доминировать «разнообJразные схемы распределения и перераспределения природной ренJты»7. В политической сфере позитивные изменения, происшедшиев 90Jе годы в результате введения практики конкуренции и принципаразделения властей наряду с созданием представительных институтов,в начале XXI века были свернуты. В этой сфере также начался регресс,ознаменовавшийся возрождением несколько обновленных «неосоветJских» форм политической организации общества. Эти изменения даJют основания полагать, что Россия стала постепенно перемещаться измировой полупериферии в периферию. Поэтому уместным представJляется определение современного российского капитализма как периJферийного8. Думается, что бурный экономический рост последнихлет и заметное усиление влияния России на мировую политику принJципиально не изменили его природы.

Трудно спорить с утверждением, что главной причиной срыва поJстиндустриальной модернизации стало отсутствие в стране гражданJского общества9. Позднесоветское общество было в достаточной стеJпени развитым в потребительском отношении, чтобы поддержатьрыночные преобразования в стране. Но в гражданском плане изJза 70Jлетнего господства тоталитарной политической системы оно оказалосьнесостоятельным и потому так легко делегировало власть новым правяJщим группам, нацеленным на решение лишь групповых и корпоративJных задач – превращения в класс крупных собственников и скорейшейинтеграции в мировую элиту. Эта комбинация из высоких потребиJтельских ориентаций и практически полного отсутствия гражданJского активизма и предопределила общее «непротивление» на уровJне национального «негативного консенсуса» эволюции страны попути социальноJэкономического и техникоJтехнологического регресJса. Потенциальный субъект модернизации – позднесоветский городJ

народнохозяйственной системы были уничтожены контрмодернизаJторскими тенденциями на уровне макрополитики. Таким образом, поJзднеиндустриальная модернизация 50–60Jх годов оказалась незаверJшенной. Ее главными достижениями стали складывание довольномногочисленного городского среднего класса, массовое распространеJние высшего образования и высокий уровень научноJтехническогоразвития в отдельных отраслях. Политическая же и социальная инJфраструктура общества осталась прежней, нереформированной.

Неудача постиндустриальной модернизации:

причины и последствия

Следующая модернизация, запрос на которую сформировался кконцу 80Jх годов в условиях нараставшего кризиса и усилившейсянеэффективности советской системы, по типу должна была кардиJнально отличаться от предыдущих попыток системных преобразоваJний в истории России. Ее основная цель состояла не столько в нараJщивании материальной составляющей производительных сил,сколько в создании максимально благоприятных условий для расJкрытия творческого потенциала человеческой личности, в развитии«человеческого капитала». Для этого стране предстояло решать задаJчи совершенно иного порядка.

Прежде всего, нужно было создать современные институты конJкуренции в политической и социальной жизни, которые обеспечилибы устойчивость каналов вертикальной мобильности в обществе. Вовсех предшествующих модернизациях эти каналы, как правило, заJкрывались по завершении преобразований и обновления авторитарJноJбюрократической (как при Петре Великом) или тоталитарной (всоветскую эпоху) системы. Предстояло также создать и иного, инноJвационного типа экономику, ориентированную не на достижениепривычных ориентиров «догнать и перегнать» передовые страны, ана постоянные поиски и реализацию новых решений по преобразоJванию среды обитания человека. Такого рода задачи требовали приJоритетного развития прежде всего гуманитарной и социальной сфер,где, собственно, и производится сам человек, – образования, здравоJохранения, культуры. И разумеется, создание инновационной экоJномики могло осуществляться лишь на основе мощного развития иосвоения высоких технологий, фундаментальной и прикладной наJуки. В научной литературе модернизации данного типа часто класJ


Возможна ли новая модернизация?

Проведенный ретроспективный анализ, на наш взгляд, позволяет утJверждать, что накопленного в последние годы модернизационного поJтенциала в отдельных отраслях экономики и на микроуровне эконоJмической системы в обозримой перспективе окажется недостаточнодля плавного и постепенного, без глубоких предварительных изменеJний в политической системе страны и социальноJэкономических отJношениях, перехода к политике постиндустриальной модернизацииРоссии. Правящие элиты страны ориентированы на status quo и потоJму заинтересованы в ограничении конкуренции во всех сферах – поJлитике, бизнесе, административном управлении. Своим происхождеJнием они обязаны процессам раздачи бывшей государственнойсобственности под протекцией государственной власти11 и коммерциJализации административноJраспорядительных функций бюрократиJческого аппарата12. Поэтому их представления об организации хозяйJственной деятельности и о собственности ближе к неофеодальнойтрактовке условного владения на правах дарованной властью привилеJгии, а не к современным принципам конкуренции. А целью российJских элит становится сохранение, насколько это возможно, нынешJней, переходной по сути, общественной системы, дающей имвозможность для безграничного доминирования13. В их интересах исохранение нынешней топливноJэкспортной модели экономики сприсущим ей рентным характером властных и социальных отношеJний. Осуществление постиндустриальной модернизации объективнопротиворечит интересам этих элит, поскольку в модернизированномобществе лидирующие позиции не обусловлены доступом к извлечеJнию ренты и не могут быть раз и навсегда данными. Их нужно постоJянно подтверждать в результате острой конкуренции. В то же времяконкуренция является не только целью создания необходимых услоJвий для повсеместного запуска модернизационных процессов, но в сиJтуации современной России еще и единственным инструментоможивления социальной динамики и «раскупоривания» каналов вертиJкальной мобильности, важным способом активизации политическоJго участия.

Как уже отмечалось выше, ключевая причина срыва предшествуJющих модернизаций в российской истории, неспособности модерJнизационных импульсов снизу инициировать системную трансJформацию общества состояла в том, что силы, заинтересованныев преобразованиях, не обладали такими институциональными возJ

ской средний класс – в гражданском плане также оказался неразвитым.К тому же сказалось отсутствие у него навыков управления страной.Эти причины и позволили прежним правящим слоям советского обJщества («номенклатуре») перехватить инициативу в осуществленииизменений и закрепить лидерские позиции в этом процессе.

В отличие от стран Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ),примерно в то же время, как и Россия, порвавших с прежней коммуJнистической системой, ни в бывшем Советском Союзе, ни в РоссийJской Федерации так и не сложилось широкого общественного конJсенсуса вокруг целей дальнейшего развития. В государствах ЦВЕтакой консенсус возник на базе революции ценностей, которая намассовом уровне произошла еще в 50–60Jе годы после крупных конJфликтов демократических и гражданских сил в этих странах с правивJшими там коммунистическими режимами. Эта революция, несмотряна проигрыш демократических сил в политике, привела к окончательJному утверждению в массовом сознании в качестве базовых ценносJтей идей демократии, свободы выбора, политического и экономичесJкого плюрализма, обеспечения прав человека. После победыантикоммунистических революций 1989 года в странах ЦВЕ на осноJве этих ценностей и сформированного вокруг их признания нациоJнального консенсуса была выработана и политическая программа поJсткоммунистической трансформации («транзита»), целью которойстало возвращение в европейскую цивилизацию через вступление винституты, ее представляющие, – Европейский союз и НАТО. В РосJсии, даже в эпоху подъема и максимального политического влияниядемократического движения в конце 80Jх – начале 90Jх годов прошлоJго века, на массовом уровне ценности демократии никогда не восприJнимались как базовые. Первоначальное массовое увлечение ими ноJсило в основном инструментальный характер, когда в условияхнаступившей информационной открытости значительные слои насеJления неожиданно для себя узнали, что организация жизни общестJва, принятая в странах Запада, оказывается более эффективной, чемпри советской системе, и обеспечивает существенно более высокийуровень жизни для «обычного» человека10. Но как только выяснилось,что реализация «демократического проекта» сопряжена с большимитрудностями и издержками, популярность демократических ценносJтей стала угасать, столкнувшись с неудовлетворенными завышенныJми ожиданиями основной массы населения. Вместо них снова сталоживать интерес к традиционным для России авторитарноJбюрокраJтическим моделям общественной организации.



1 Модернизация и глобализация: образы России в XXI веке. М.: Институт философииРАН, 2002. С. 23. 2 Кагарлицкий Б. Периферийная империя. Россия и миросистема. М.: Ультра. КультуJра, 2004. С. 381. 3 Валлерстайн И. Миросистемный анализ: Введение. М.: Изд. дом «Территория буJдущего», 2006. С. 96. В этом контексте следует отметить, что название цитируемойкниги Б. Кагарлицкого, несомненно написанной под влиянием концепции И. ВаллерJстайна, неточно, поскольку Россия никогда не относилась к мировой периферии. ПоJдобная угроза реально возникла перед страной лишь в 90Jе годы прошлого века. О поJлупериферийном характере Российской империи см. также: Hossbaum E. The age ofEmpire. 1875–1914. New York: Vintage Book, 1989. P. 22J26. 4 Красильщиков В. Вдогонку за прошедшим веком. Развитие России в ХХ веке с точJки зрения мировых модернизаций. М.: РОССПЭН, 1998. С. 249. 5 См.: Красильщиков В. Модернизация: зарубежный опыт и Россия. М.: Агентство«Инфомарт», 1994. С. 70. 6 См.: там же. С. 73. 7 Неклесса А. Опыт второй модернизации России [http://www.rusrev.org/content/review/print.asp?ids=137&ida=1522].8 См.: Явлинский Г. Периферийный капитализм. М.: ЭПИцентр, 2003. 9 См.: Неклесса А. Указ. соч. 10 Between Democracy and Dictatorship; Russian PostJCommunist Political Reform.Washington, DC: Carnegie Endowment for International Peace, 2004. P. 270–271. 11 См.: Пивоваров Ю. Русская политическая традиция и современность. М.: ИНИОНРАН, 2006. С. 234–235.12 См.: Афанасьев М. Невыносимая слабость государства. М.: РОССПЭН, 2006.С. 108–111. 13 См.: Рябов А. Могущество и бессилие «бензинового» государства [http://www. gazeta.ru]. 2006. 17–18 января.

можностями, которые позволяли бы им, с одной стороны, получатьнеобходимое представительство во властных институтах, а с другой– проводить эффективные политические мобилизации. Что касаетJся перспектив развития России в ближайшие годы, вряд ли следуетожидать, что у нового потенциального субъекта модернизации поJявятся такие возможности. В роли же этого субъекта, скорее всего,выступят иные, по сравнению с предшествующей попыткой постинJдустриальной модернизации, слои. Это, в первую очередь, средний,преимущественно региональный, бизнес, не обязанный своим проJисхождением государству, и часть новых городских средних слоев,которые сформировались в результате рыночных реформ и для котоJрых оказались закрытыми каналы дальнейшего продвижения вверхпо социальной лестнице. Поэтому в политическом плане развертыJвание изменений, открывающих путь к модернизации, может осуJществляться лишь через плюрализацию властной элиты. ВероятJность этого видится весьма высокой изJза персоналистскогохарактера политических режимов в посткоммунистической России(впрочем, подобные черты характерны для политики других стран,образовавшихся на развалинах Советского Союза, кроме государствБалтии). Уход из власти политического лидера неизбежно влечет засобой реструктуризацию элиты и властных отношений. В условияхпродолжающейся борьбы за контроль над экономическими ресурсаJми это в свою очередь ведет к появлению противоречий и плюралиJзации элиты в публичной сфере, что и открывает «окно» для развиJтия конкуренции. Следующим шагом может стать консолидация«коалиции в пользу модернизации» и ее постепенное подключениек процессам принятия решений. При иных вариантах развития суJществующая общественноJполитическая инерция будет устойчиJвой, а столкновение системы с кризисными явлениями может усиJлить регрессивные тенденции в развитии страны – через запросснизу от маргинализованных социальных слоев на диктаторскийполитический режим, скорее всего, ультранационалистическоготолка, – и, как следствие, региональный сепаратизм и угрозу терриJториальной дезинтеграции России.


лиза были избраны четыре предметные сферы: образ «внутреннегогосударства» (круг представлений о политическом устройстве и отJношениях между властью и обществом), образ «внешнего государстJва» (совокупность представлений о месте и роли государства в мироJвой политике), образы «других» и, наконец, система массовыхпредставлений о политических образцах и ориентирах4.

«Генерализованные» представления о власти

В конце 1990Jх – начале 2000Jх годов «обобщенный» уровень предJставлений о политической системе подвергся существенному влияJнию традиционалистских установок. Широкое распространение в обJществе получили апелляция к «сильному лидеру», одобрениеконцентрации власти, единоначалия, «сильного государства», предпоJчтение (не без элементов демонстративности) «порядка» в противовес«демократии». По данным ВЦИОМ, в 2000 году 72% опрошенных соJгласились с утверждением, что «русский человек не может обойтисьбез властных лидеров, сильной руки, которая бы направляла его дейстJвия». Отличительными особенностями традиционалистских предJставлений о власти стали: слабая дифференциация (образ единого«властного монолита»), отождествление государства с исполнительJной властью (вся совокупность властных и «околовластных» политиJческих институтов понимается как расширенный вариант исполниJтельной власти, ее филиалы и подразделения), иерархичность (вмассовом сознании власти не равновелики и рядоположены, а выстроJены по иерархическому принципу).

Новый политический институт «разделения властей» плохо впиJсывается в комплекс традиционалистских представлений. По даннымВЦИОМ, в июле 2000 года 60% респондентов выразили убежденJность, что «решение проблем, стоящих перед Россией», может обесJпечить «сосредоточение всей полноты власти в одних руках». В подJдержку «обеспечения независимости всех ветвей власти» длядостижения указанной цели высказалось 27% опрошенных. ТрадициJонализация обобщенных представлений о государстве не позволяетмассовому сознанию «увидеть», что «разделение власти» необходимо,чтобы обезопасить граждан от государства. «Разделение властей» восJпринимается массовым сознанием в значительной степени в соответJствии с традиционалистскими установками – как «разлад во власти».Представления о масштабах властных полномочий также отмечены

В последнее время ситуация в российском массовом сознании опиJсывается преимущественно в терминах разочарования в новых образJцах, их девальвации и традиционализации. По этому поводу сказаноуже очень много и со многим можно согласиться1. ТрадиционализаJция проявляется и в снижении уровня вербальной поддержки совреJменных ценностей, и в растущем разрыве между современным верJбальным и традиционалистским поведенческим уровнем, и взамещении современных ценностей традиционными. ТрадиционалиJзация массового сознания – очевидный социологический и политиJческий факт. Исходя как из теоретических соображений2, так и из соJстояния массового сознания во второй половине 1990Jх годов, можносчитать этот этап в его развитии естественным и закономерным3.

Тем не менее возникает ряд вопросов. Исчерпывает ли понятие«традиционализация» все перемены, которые произошли в массовомсознании? Каков реальный статус политических инноваций (новыхинститутов и ценностей)? Что происходит с самой «традицией»? Кнастоящему времени накоплено достаточно данных и оценок, харакJтеризующих основные тенденции в развитии массовых политичесJких представлений. На этой основе можно попытаться определить(хотя бы в первом приближении), в какой мере «модернизационные»и «традиционалистские» концепты организовывают массовое полиJтическое сознание в нескольких ключевых областях. Объектом анаJ

Алексей Зудин

Традиционализация и укоренение политических

инноваций: к постановке проблемы*

* Вариант статьи, опубликованной в: Пути России: преемственность и прерывистостьобщественного развития, 2007. Под общ. ред. А.М. Никулина. Т. XIV. М., 2007; ЭкоJномические и социальные перемены: Мониторинг. 2007. № 3; Общественные наукии современность. 2007. № 4.

А. Зудин / Традиционализация и укоренение политических инноваций 103

опрошенных (45%) рассматривалось через призму занимаемой должJностной позиции и выполняемых должностных обязанностей. ТраJдиционалистское восприятие фигуры президента было характернолишь для 8% опрошенных («хозяин», «царь», «бог»). Широко признаJется, что составной частью должностной позиции президента служитне только власть, но и политическая ответственность. Так, например,в марте 2001 года 77% опрошенных считали, что В. Путин несет отJветственность за правительство М. Касьянова.

Обязательная часть современных массовых представлений о преJзидентской власти – демократическая легитимация: «первое лицо»получает власть из рук «народа». Причастность «народа» к процедуJре наделения первого лица властью выступает центральной частьюпредставлений о правильном политическом порядке (предполагаетJся, что это налагает определенные обязательства перед «народом»).Это обстоятельство наглядно проявляется в ситуации, когда искушеJние традиционализмом особенно велико, а именно на примереоценок желаемого политического будущего популярного В. Путина(вне зависимости от конкретных механизмов формирования этойпопулярности). По данным ЛевадаJЦентра, массовое сознание в наJибольшей и практически одинаковой степени отторгает два варианJта – пожизненное президентство и выборы президента депутатамипарламента. Первый отвергается почти 80%, второй – 83% респонJдентов. Вплотную примыкает к наиболее неприемлемым для общестJвенного мнения вариантам и назначение В. Путина на пост премьерJминистра: против этого выступает 2/3 опрошенных. Общественноемнение стремится сохранить контроль над постом президента в своJих руках. Прямые выборы «первого лица» принадлежат к числу поJлитических ценностей, в отношении которых наблюдается наиболееширокое согласие в обществе.

Парламент

Сильное влияние политического традиционализма проявляется и вотношении российского общества к парламенту. Значительная частьмассового сознания испытывает серьезные сомнения в необходимоJсти существования парламента и воспринимает его как «лишний»институт. По данным ФОМ, в октябре 2001 года с предложением огипотетическом устранении Государственной думы и передаче еефункций правительству согласились 40% опрошенных. Против «упJ

сильным влиянием традиционализма (миф о «всемогуществе»:«власть может все»)5.

Однако по более конкретным проблемам, связанным с функциоJнированием системы власти, происходит выход из привычных стереоJтипов. В этих областях традиционалистские образы «властного моноJлита» и «всемогущей власти» начинают постепенно размываться.Расширение понимания ограниченных возможностей исполнительJной власти создает благоприятные условия для более реалистическихоценок функций и роли власти. В то же время начавшееся «отмираJние» традиционализма проходит достаточно болезненно и порождаетпостоянные упреки, что «власть ничего не делает». Это приводит кпринципиальной неустойчивости неотрадиционалистского политиJческого сознания: оно создает опасность не только для граждан, но идля государства и правящей группы. По свидетельству Г. Кертмана,«склонность к недифференцированному восприятию власти, связанJная… с установкой на государственное покровительство, являетсяфактором, стимулирующим критическое отношение к ней»6.

Следы модернизации можно обнаружить и в системе «обобщенJных» представлений о власти. Составной частью ее восприятия больJшинством общества стала демократическая легитимация, полученJная на выборах. Это модифицировало критерии иерархии властныхинститутов в массовом сознании. В центр общественно одобряемойполитической системы ставятся институты, которые формируютсячерез выборы и регулярно обновляются, – избираемый президент иизбираемая Государственная дума. Место конкретного института вовластной иерархии определяется мерой демократической легитимJности. По данным ЛевадаJцентра, в январе 2004 года подконтрольJность Государственной думы Администрации президента считалинормальной и необходимой 73% респондентов, а подконтрольностьправительства нижней палате парламента – 75%.

Президентская власть

В массовом сознании президентская власть воспринимается как обJновленный вариант власти царя и генсека. При этом произошла десаJкрализация власти: «первое лицо» – не «царь» и не «вождь». В восприJятии фигуры президента России вполне современные представленияо власти доминируют над традиционными. По данным ФОМ, в декаJбре 2000 года понятие «президент России» преобладающей частью

А. Зудин / Традиционализация и укоренение политических инноваций 105104 I. Российская самобытность: в чем она?

Референдум

С противоречивой оценкой выборов тесно связано отношение к реJферендуму. Из всех демократических институтов, связанных с волеJизъявлением, он пользуется наибольшей поддержкой. По даннымЛевадаJЦентра, в августе 2006 года из предложенных вариантов обесJпечения личного влияния на жизнь страны референдумы предпочлонаибольшее число опрошенных (31%). Доля тех, кто высказался впользу политических партий и выборов, «свободных» от манипулиJрования со стороны властей, оказалась в два раза меньше (16%)11.При этом массовое сознание наделяет референдумы преимущественJно консультативной ролью, в гораздо большей степени, чем выборы12.

Более высокую субъективную ценность референдумов отчастиможно объяснить влиянием политической традиции, которая сказыJвается и на отношении к выборам, – предпочтением воздействоватьна власть через «мнение», а не через представителей. В этом случаеполитическая традиция заявляет о себе двояким образом. С однойстороны – как консервативная сила, санкционирующая выбор болеепрямых (элементарных и примитивных) каналов воздействия навласть и сдерживающая укоренение более сложных институционаJлизированных форм политического представительства. С другойстороны, традиция выступает и как хранитель наследия «архаическойдемократии», поскольку референдум, в еще большей степени, чемвыборы, опирается на высокую оценку мнения большинства – важJнейшую предпосылку демократического устройства власти13. ИнстиJтуты народного волеизъявления (выборы, референдумы) укореняJются в своей первичной форме – как плебисцит («вече»).

Закон и законность

Российское массовое сознание отличает высокая вербальная оценка«закона» и «законности». В принципе это может свидетельствовать оширокой потребности в стабильных и универсальных «правилах игJры». Правда, высокий ценностный статус сочетается с безразличием кпроисхождению этих правил и готовностью передать их производстJво исполнительной власти. Это обстоятельство в значительной степеJни обессмысливает высокую вербальную оценку «закона»: «массовоебезразличие к происхождению этих правил и тем более широко расJпространенная готовность передать право генерировать их исполниJ

разднения» российского парламента как ненужного высказался 41%(еще 20% не смогли сформулировать свою позицию по данному воJпросу). Только среди лиц с высшим образованием удельный вес проJтивников упразднения Госдумы существенно превысил долю стоJронников7.

В системе массовых представлений российский парламент заJкрепляется преимущественно как «совещательный» орган, некое«подразделение» единого властного монолита. (Есть свидетельства,что похожим образом воспринимается и региональный парламент8.)При этом появилось определенное понимание необходимости автоJномии законодательной власти, однако оно не является преобладаюJщим: на долю такого рода «стихийных» сторонников «разделениявластей» приходится примерно 26%9. Начавшееся наделение образавласти специализированными функциями и частичной автономиейсвидетельствует о разложении политического традиционализма. Обэтом же говорит тот факт, что место парламента в системе власти опJределяется мерой его демократической легитимации.

Выборы

Массовые оценки института выборов отличаются двойственностью.По данным ФОМ, в октябре 2002 года в пользу принципиальной необJходимости проведения выборов высказались 73% опрошенных. ПроJтивоположную точку зрения поддержали только 14%, и еще 13% усомJнились в необходимости этого института10. Принятие институтавыборов определялось сложным комплексом мотивов, как традиционаJлистских, так и вполне современных: политический ритуал (приблизиJтельно 25%), инструмент народовластия (более 33%), совещательныефункции (10%), механизм селекции и ротации кадров во властныхструктурах (соответственно 7 и 4%).

Вместе с тем прагматическая ценность выборов в массовом сознаJнии невысока. Оно весьма скептически относится к возможностиэффективного влияния на власть при помощи выборов. Выборы поJка интерпретируются скорее как особый способ выразить свое мнеJние, чем как механизм выдвижения своих представителей в системувласти.


симости от президента страны. При этом 58% высказывались за то,чтобы прокуратура стала независимой от президента. Среди тех, ктопризнавал факт зависимости прокуратуры от президента, удельныйвес сторонников наделения ее самостоятельным статусом возрасталдо 63%. Тем самым на практике общественное мнение выступало вподдержку демократического принципа «разделения властей», котоJрый оно отвергало на уровне обобщенных суждений, высказываясьподавляющим большинством в поддержку «сосредоточения всейполноты власти в одних руках».

Плюрализм и многопартийность

Идеологическое и политическое разнообразие (плюрализм) в обJществе признается массовым сознанием в качестве новой нормы. Вто же время оценки института политических партий – важнейшегоинституционального воплощения плюрализма – отличаются больJшим скептицизмом. По данным ФОМ, в ноябре 2000 года 55% ресJпондентов были убеждены, что политические партии не приносятРоссии пользы. Противоположной точки зрения придерживались25% опрошенных. Есть еще одно противоречие. Признание «нормаJтивности» плюрализма сочетается с явно выраженными опасениямив отношении его неизбежного следствия – соперничества и конJфликтов. По данным ФОМ, 54% опрошенных считали, что партийJная борьба мешает власти работать, противоположного мнения приJдерживались 24%.

Значительная часть общественного мнения долгое время отторJгала сам принцип партийного плюрализма. По данным ЛевадаJЦенJтра, в 1990Jе годы многопартийную систему отвергали от 41 до 48%опрошенных. К концу 1990Jх годов стали возвращаться и симпатиик однопартийной системе, знакомой по советскому прошлому. Еслив 1994 году в поддержку «одной сильной правящей партии» выскаJзывался 31% респондентов, то в 1998 – уже 41%, а в 1999 году – 43%.Однако в начале 2000Jх годов на передний план вышла противопоJложная тенденция – предпочтение системы, состоящей из двух илитрех политических партий. Укрепление общественной привлекаJтельности «укрупненной многопартийности» происходило медленJно, но носило линейный характер. По данным ЛевадаJЦентра, в1994 года в ее поддержку высказывались 30% опрошенных, а в 1999году – 35%.

тельной власти дают основания полагать, что “закон” для значительJной части – вполне вероятно, что для большинства – наших соотечеJственников тождественен “порядку”. А такое его понимание вполнеорганично вписывается в традиционное для российской политичесJкой культуры представление об оптимальной модели взаимоотношеJний власти и общества, предусматривающей более или менее тотальJную регламентацию социальных отношений “сверху”»14.

В то же время известна и приверженность массового сознания«универсалистской» интерпретации «закона» («один для всех»), в соJответствии с которой представители власти также должны подчинятьJся его требованиям. Это означает, что если и уподоблять господствозакона «порядку», то это не традиционалистский, а универсалистJский, т.е. вполне «современный» порядок. Более того, подчеркнутовысокая оценка роли закона может быть проявлением своего родакомпенсации: если учесть, что такая трактовка закона дается в контекJсте широко распространенного ощущения социальной слабости вовзаимоотношениях с властью, то в отсутствие иных ограничителейзакон выступает как особенно ценный ограничитель.

Правоприменение (прокуратура, суды)

Столкновение традиционализма и политических инноваций в отJношении институтов правоприменения (прокуратура, суд) раскалыJвает массовое сознание. По данным ФОМ, в октябре 2004 года впользу независимости суда от власти высказывались 40% респонденJтов, а за подконтрольность властям – 38% (еще 22% затруднились сответом). Но в целом суды редко воспринимаются как особый инJститут власти, существующий отдельно от остальных ее ветвей15.Массовые оценки места судов в значительной мере подчинялись лоJгике слабо дифференцированных представлений о власти, уже знаJкомых на примере восприятия парламента: сторонники госконтролянад судами часто обосновывали свою позицию ссылками на то, чтосудопроизводство – это функция государства, и поэтому последнеедолжно контролировать, как исполняется эта функция16.

В отношении к другому институту правоприменения, прокуратуJре, традиционалистские установки также контрастно соседствовали с«модернистскими» и сочетались с реалистическими оценками текуJщего статуса этого института. По данным ФОМ, в феврале 2001 гоJда 65% опрошенных признавали, что прокуратура находится в завиJ


Оппозиция

В массовом сознании доминирует позитивное отношение к полиJтической оппозиции. По данным ВЦИОМ, в октябре 2000 года 49%опрошенных согласились с тем, что в настоящее время нужна оппоJзиция В. Путину и его правительству. Мнение о ненужности полиJтической оппозиции получило поддержку только 29%. За времяправления В. Путина, пользующегося широкой общественной подJдержкой, масштабы позитивного отношения к политической оппоJзиции как институту увеличились. По данным ЛевадаJЦентра, в окJтябре 2004 года 66% респондентов согласились с утверждением, чтов России нужны общественные движения, партии, находящиесяв оппозиции президенту и могущие оказывать серьезное влияниена жизнь страны. Противоположного мнения придерживался 21%.Расширение поддержки общественным мнением необходимости опJпозиции сочеталось с другой тенденцией: растущим осознанием отJсутствия влиятельных оппозиционных движений и партий. По данJным ЛевадаJЦентра, в октябре 2000 года такое мнение разделяли 25%опрошенных, а в октябре 2004 года их число увеличилось до 47%.Общественное мнение все больше склонно воспринимать политичеJское развитие страны через призму «сдержек и противовесов» и поJлитической конкуренции.

В то же время процесс легитимации оппозиции нельзя считать заJвершенным. В обществе оппозиция воспринимается преимущественJно как институт постоянной критики власти, а не как законный преJтендент на власть. По данным ВЦИОМ, в 2005 году утверждение,согласно которому «задача оппозиции состоит в том, чтобы указыватьвласти на ее ошибки», поддержали 53,8% опрошенных. С адекватнойинтерпретацией задач оппозиции, которая предписывает ей «вырабаJтывать альтернативный курс и стремиться к приходу к власти», согласиJлись лишь 28,7%. Другими словами, массовому сознанию все еще чужJда мысль, что оппозиция может прийти к власти. Оппозиция взначительной степени воспринимается инструментально: в том случае,«когда в стране нормальная политическая, социальная и экономическаяситуация» и власти не делают явных ошибок, 48,4% не видят необходиJмости в существовании оппозиции. (Мнение, что политическая оппоJзиция является обязательным атрибутом демократии, поддержали32,9%.)19 Отношение к оппозиции в значительной степени повторяетотношение к критике: она точно так же признается необходимой и опJравданной и точно так же интерпретируется как неэффективная.

В начальный период правления В. Путина общественная привлеJкательность этой модели скачкообразно увеличилась (в 2001 году –41%). С этого времени показатель поддержки системы из двух илитрех политических партий сохраняется на данном уровне. УстойчиJвый рост предпочтений «укрупненной многопартийности» сочеталJся со снижением общественной привлекательности однопартийнойсистемы: с 43% в 1999 году до 34% в апреле 2004 года17. Оценка мноJгопартийности как «необходимого» политического института былагораздо более позитивной, чем института политических партий, хоJтя и здесь противников было несколько больше, чем сторонников.По данным ФОМ, в апреле 2001 года 41% опрошенных согласился стем, что «в нашей стране нужна многопартийность». ПротивопоJложное мнение поддержали 46% респондентов.

Критика власти

Массовое сознание позитивно оценивает различные формы несоJгласия с властью, как традиционные, так и современные. Критикавласти в СМИ прочно зачисляется в разряд социально одобряемыхявлений. По данным ЛевадаJЦентра, в 2000 году 56% опрошенныхсчитали, что «критика власти в СМИ идет сейчас на пользу положеJнию в стране». Противоположной точки зрения придерживались27%. За время правления В. Путина социальное одобрение критикивласти в СМИ стало еще более масштабным.

В 2004 году удельный вес позитивных оценок критики власти вСМИ вырос до 65%, а негативных – сократился до 21%. (Позицияобщественного мнения по данному вопросу стала более определенJной: количество затруднившихся с ответом уменьшилось с 17 до14%.) По данным ЛевадаJЦентра, в декабре 2006 года «свободнуюкритику власти» оценили как «полезную для России» 64% респонJдентов. (Противоположного мнения придерживалось 18%, и еще18% затруднились сформулировать свою позицию.) Однако эффекJтивность такой критики оценивалась низко: только 22% соглашаJлись, что она приносит «какиеJнибудь существенные результаты»,а 58% полагали, что не приносит18.


ционалистские («патерналистскоJпопулистские»), но и современные(«гражданские») корни.

В массовых представлениях об отношениях власти и общества приJсутствуют и демократические ценности. Преобладание «универсалистJской» интерпретации «закона» («один для всех») свидетельствует о том,что политическое равенство признается нормой, а это – важнейшаяпредпосылка демократического правления24. Можно предположить, чтои «универсалистская» интерпретация «закона», и высокая оценка принJципа политического равенства тесно связаны с эгалитаристским идеаJлом, имеющим глубокие корни в российском массовом сознании (покрайней мере, не менее глубокие, чем ценности «социальной иерарJхии», «подданничества» и «патернализма»). Присутствует и понятиеполитических прав, но преимущественно на вербальном уровне: свобоJда самовыражения (свобода слова и право на получение информации)оценивается в целом выше, чем право избирать своих представителей25.Другими словами, право на собственное, независимое мнение признаJется в большей степени, чем право на автономное политическое дейстJвие (даже элементарное, например голосование на выборах).

Наконец, составная часть отношений между государством и обJществом – одобряемые, хотя и несовершенные и не окончательно леJгитимизированные институты критики, политических прав, оппоJзиции и протеста. В итоге можно сказать, что в массовом сознанииместо общества в отношениях с государством определяется сочетаJнием автономии и комплекса слабости. Граждане пока предпочитают«параллельное» существование с властью, ограничивая свое воздейJствие на нее преимущественно словом. Отношения между государJством и обществом вышли за рамки традиционализма, но еще не пеJреместились в полосу современных («гражданских») представлений.

Образ «других»

Во второй половине 1990Jх годов в массовое сознание вернулся«образ врага». По данным ЛевадаJЦентра, в мае–июне 2006 года навопрос «Есть ли основания у России опасаться стран Запада, входяJщих в блок НАТО?» утвердительно ответили 62% респондентов(среди лиц с высшим образованием – 57%). С тем, что «США польJзуются нынешней слабостью России, чтобы превратить ее во второJстепенную страну, сырьевой придаток Запада», согласились 74%(среди лиц с высшим образованием – 70%). Обычно это оцениваетJ

Протест

Началась легитимация протестных действий в массовом сознании. Поданным ЛевадаJЦентра, в декабре 2006 года, отвечая на вопрос о предJпочтительных подходах к проблеме прав человека, с утверждением, соJгласно которому «люди имеют право бороться за свои права, даже еслиэто идет вразрез с интересами государства», согласились 48% опрошенJных20. Это подтверждается и результатами других исследований. Посвидетельству И. Климова, «…в этот период (2000–2004 годы. – А.З.)протестная активность как форма социального действия оказалась усJтойчиво легитимированной в общественном сознании: протестоватьдопустимо и “нормально”, участие в митингах, демонстрациях и пикеJтах не является поведенческим отклонением»21. Активное несогласие сполитикой властей оценивается как крайнее, но законное средство возJдействия на власть. Начавшаяся легитимация протестных действийпротиворечиво переплеталась с широко распространенным скептицизJмом в их успешности22. По показателям полезности, оправданности иэффективности восприятие протеста обнаруживает черты сходства смассовым отношением к критике и оппозиции.

Отношения между властью и обществом

Центральное место в традиционалистских представлениях об отноJшениях власти и общества занимают концепты «патернализма» и«подданничества». В массовом сознании эти отношения сохраняютмногие атрибуты «вертикального контракта». В то же время исследоJвания «идеального» образа власти показывают, что традиционализмне является определяющим для восприятия массовым сознанием отJношений между властью и обществом. Патерналистская модель«властьJотец» соседствует с технократическиJлегалистской моделью«властьJменеджер»23 (в политическом смысле последнюю можносчитать весьма консервативной, но вряд ли – традиционалистской).Разрушающийся традиционализм – не единственная причина упреJков власти. Часть недовольства носит вполне «современный» харакJтер: она связана не с тоской по опеке и государственным социальнымблагам, а с неспособностью власти в 1990Jе годы выполнять свои элеJментарные функции – поддерживать общественный порядок, а такжеобеспечивать реализацию законных прав граждан. Другими словами,неудовлетворенность и недовольство властью имеет не только традиJ


«Империя» или «великая держава»

Стержнем традиционалистских интерпретаций образа «внешнегогосударства» служит концепт «империи». Как правило, обращаютвнимание на то, что при оценке положения страны в мире возросласубъективная ценность военной мощи. Но при этом не придаютдолжного значения тому, что структура представлений о статусе веJликой державы не изменилась.

В массовых представлениях о национальноJгосударственныхприоритетах экономика занимала доминирующие позиции. По данJным ФОМ, в январе 1999 года 73% опрошенных предпочли в блиJжайшие 5–10 лет «налаживать нормальную, стабильную жизнь». Впользу «возрождения России как великой державы» высказалосьтолько 18%. В то же время относительно возможности достиженияэтих целей общество было настроено пессимистически. 49% опроJшенных полагали, что в указанный срок наладить нормальную жизньне удастся, и 58% придерживались аналогичного мнения в отношеJнии возрождения России как великой державы (противоположнуюточку зрения в первом случае разделяли 40%, а во втором – 28%).

По мере укрепления нового подозрительного отношения к ЗапаJду происходит и переосмысление представлений о составляющихстатуса «великой державы» (или «сверхдержавы»). Здесь, как и в больJшинстве подобных случаев, настроения также начали меняться заJдолго до военных действий стран НАТО в Югославии. По даннымФОМ, еще в феврале 1998 года подавляющее большинство респонJдентов (76%) высказывались в пользу приоритетного значения военJной мощи для сохранения статуса России как великой державы. ПоJсле военных действий в Югославии доля сторонников такой точкизрения увеличилась до 86%.

Растущее признание роли «военной мощи» при оценке положениястраны в мире не повлияло на массовые представления о статусе «велиJкой державы». Эти представления сохраняются в поле притяжения моJдернизационных образцов и продолжают оставаться вполне современJными. Фактору военной мощи принадлежит здесь достаточно скромноеместо. По данным ВЦИОМ, в октябре 2000 года в перечне признаков«великой страны» первое место заняли «высокоразвитая промышленJность» и «высокий уровень благосостояния граждан», которые были отJмечены 69 и 64% опрошенных, соответственно. На втором месте сбольшим отрывом оказалось «соблюдение прав человека» (39%). Третьеранговое место поделили «ядерное оружие» (27%), «великое культурное

ся как одно из наиболее ярких проявлений традиционализации. Нотак ли это? Восстановление образа врага и враждебного окружениясочетается с устойчивой ориентацией на укрепление отношений сЗападом. Это больше свидетельствует не о враждебности, а о беспоJкойстве, вызванном ощущением своей слабости под боком у сильJных и благополучных соседей. В той мере, в которой возрождение«образа врага» выступает откликом массового сознания на соперниJчество других государств с Россией, его можно рассматривать и какпроявление способности к реалистическим оценкам.

Еще одним проявлением возросшей рациональности массовогосознания становится утверждение дифференцированных представлеJний и оценок. Раньше образ Запада был более однородным. С конца90Jх – начала 2000Jх годов общественное мнение начинает разделятьСША и Европу, оценивая их поJразному. Негативное восприятиеСША сочетается с положительным или нейтральным отношением кЕвропе. (В полной мере это новое отношение к Западу заявило о себево время военной акции НАТО в Югославии.) Европа также восприJнимается достаточно дифференцированно: сама Европа отделяется отЕвросоюза, а «старая» Европа – от «новой». Дифференциация образа– не единственный показатель усложнения отношения к Западу.

Новая подозрительность соседствует с весьма прагматичными поJведенческими установками. Приписывая Западу враждебные намереJния и поддерживая возрождение военной мощи России, общественJное мнение в то же время практически в каждой конфликтнойситуации выбирает неконфронтационную модель поведения. Болеетого, исследования показывают, что российское общество испытываетэтнические симпатии к гражданам наиболее развитых стран и цивилиJзационное притяжение Запада26. Вернувшийся образ врага не носиттотальный характер: чужая культура, чужие образцы не воспринимаJются с заведомой предвзятостью. Настороженность и негативизм в отJношении к «другим» появляется только там, где эти «другие» опознаJются как соперники, как источник недружелюбных действий.Сочетание реалистических и прагматических установок в восприятиивнешнего мира вряд ли может свидетельствовать о том, что эта сферамассового сознания находится под преимущественным влиянием траJдиционалистского комплекса превосходства/страха перед всем «чуJжим». Неизвестно, где было больше традиционализма: в наивной пеJрестроечной и раннедемократической «открытости» Западу или внынешнем более сложном отношении, преобладающем в массовомсознании.


рошенных согласились с утверждением, что «за годы советской власJти наши люди стали другими, чем в странах Запада, и этого уже неизменить». (Несогласие с данной точкой зрения выразил только 21%респондентов.) Массовые предпочтения относительно пути развиJтия страны резко отклоняются от модернизационного эталона. Поданным ВЦИОМ, в марте 2000 года 60% опрошенных высказываJлись за то, что Россия «должна идти по своему собственному особоJму пути». Остальные варианты развития заняли сугубо периферийJное место в массовом сознании. Сторонниками «общего длясовременного мира пути европейской цивилизации» объявили себя15% респондентов, а возвращение на «советский путь развития» наJшло поддержку 18%. В начале ноября 2001 года 71% опрошенных соJглашался с тем, что Россия принадлежит к особой, «евроазиатской»цивилизации и поэтому ей не подходит западный путь развития.Противоположное утверждение, согласно которому Россия являетсячастью западной цивилизации, поддержали только 13%.

В то же время есть основания полагать, что демонстрируемые обJщественным мнением внешнеполитическое недоверие, дистанция отзападных институтов, а также предпочтение «особого пути» развитияследует интерпретировать не как свидетельство «чуждости» и «неприJемлемости» современных цивилизационных стандартов, а как реакJцию на реалистическое в своей основе понимание большого отставаJния от уровня и стандартов жизни на Западе. По данным ВЦИОМ, вначале ноября 2001 года общественное мнение по этому вопросу выJглядело крайне фрагментированным. Если измерять продолжительJность «пути на Запад» величиной человеческой жизни, то все позиJции можно объединить в четыре основных группы. «Крайниеоптимисты» (10%) верили, что если Россия «пойдет путем западныхстран», то ей понадобятся «считанные годы», чтобы достичь нынешJнего состояния западных стран. «Умеренные оптимисты» (35%) полаJгали, что на это «потребуются десятки лет». Здесь привлекательность«западного пути» уже начинает слабеть. В совокупности доля «оптиJмистов» составила 45%.

Но наряду с ними присутствовала и значительная группа «пессиJмистов». «Умеренные пессимисты» считали, что в случае, если РосJсия пойдет путем западных стран, ей потребуется «100 лет», чтобыдостичь нынешнего состояния Запада. Удельный вес этой категорииопрошенных составил 13%. «Крайних пессимистов» было почти вдва раза больше – 24%. Для них «западный путь» не представлял ниJкакого практического интереса: поскольку они либо были убеждены,

наследие» (27%) и «богатые природные ресурсы» (29%). «Обширнаятерритория» заняла скромное четвертое место (11%).

Современные «эталонные представления» о составляющих статуса«великой страны» сохранили ведущую роль в формировании массовыхпредставлений о национальноJгосударственных приоритетах. По данJным ВЦИОМ, в феврале 2001 года 60% опрошенных на первое местоставили «развитие отечественного производства», которое, впрочем,понималось ими поJразному, в зависимости от разделяемых политичеJских ориентаций. Второе ранговое место, с отрывом на 13 процентныхпунктов, заняло «укрепление обороноспособности» (47%). ПовторJный опрос, проведенный в апреле 2001 года, подтвердил устойчивостьведущих национальноJгосударственных приоритетов.

Правда, для общественного мнения эти «эталонные представлеJния» о «великой стране» не во всех случаях были применимы к ныJнешнему состоянию России и ее положению в мире. (Как уже отмеJчалось, более половины опрошенных не причисляют ее сегодня кразряду «великих стран».) Похоже, в своей позиции по некоторымконкретным вопросам общество исходит из того, что в настоящеевремя России приходится решать более насущные и элементарныепроблемы, связанные с восстановлением военной мощи, защитойтерритории и укреплением границы.

По этим причинам заметное влияние на массовые представленияо приоритетных национальноJгосударственных задачах оказывает ифактор «внешней угрозы», так, как он воспринимается в обществе.В феврале 2001 года 51,6% опрошенных высказались за то, чтобыРоссия резко увеличила финансирование армии и военных разрабоJток в связи с отказом США от договора по ПРО и намерением строJить национальную систему противоракетной обороны. Только 31%респондентов заявил о необходимости отказаться от новой гонки воJоружений с США, оценив потенциал российских ракетноJядерныхсил как «вполне достаточный».

«Особый» (или «третий») путь

Концепт «особого» (или «третьего») пути превратился в настоящуюэмблему традиционализации массового политического сознания вРоссии. Действительно, растущая популярность этого концепта совJпадает – и по времени, и во многом по содержанию – с «антимодерJнизационной» реакцией. По данным ВЦИОМ, в 2000 году 68% опJ


для поддержания национального самоуважения на необходимомуровне. Сознание «социальной дистанции» также вполне обосноJванно воспринимается как признак слабости России в качестве внешJнеполитического партнера наиболее развитых стран, которая обреJкает ее на несамостоятельное и зависимое положение. Последнееобстоятельство ставит под вопрос осмысленность и оправданностьколлективного существования.

Поэтому появляется более масштабное обоснование различиймежду Россией и Западом, на этот раз идеологическое, которое надJстраивается над механизмами психологической защиты. Судя по всеJму, таков генезис идеи «особого пути», которая в последнее времястала доминирующей в массовом сознании. «Особый путь» занимаJет центральное место неслучайно. В своем нынешнем виде он отвеJчает только на один вопрос – «как?» И этот ответ построен на демонJстративном отрицании уже известных исторических маршрутов:«особый» означает и «не советский», и «не западный». Таким обраJзом, идея «особого пути» позволяет части общества сохранить внутJреннее равновесие после всех перенесенных потрясений, шоков итравм. Она помогает избежать соблазна повернуть назад, в советскоепрошлое, и тем самым спасает от еще больших, и не только психолоJгических, потрясений.

В то же время вера в «особый путь» дает возможность обществупродолжать движение вперед и при этом не признавать, что такоедвижение происходит. Отсутствие указания на конечный пункт «пуJти», очевидно, неслучайно. «Особый путь» в скрытой форме содерJжит ориентацию на западные «эталоны». Открытое признание этогофакта невозможно, поскольку сразу ставит травмирующий вопрос оразмерах дистанции, которая отделяет от западных эталонов. ПриJзнание Запада как пункта назначения «табуируется». ПровозглашеJние своего пути развития «особым» снимает вопрос о конечной точJке движения и тесно связанную с этим проблему дистанции.

Для значительной части опрошенных «особый путь» – это вреJменное состояние. Среди его сторонников модернизационные обJразцы продолжают сохранять свою притягательность, только меняJется способ их существования. По данным ВЦИОМ, в марте 2001года лишь половина желающих видеть страну государством западноJго типа считала, что идти к этой цели она должна «по общему длясовременного мира пути европейской цивилизации». Другая полоJвина полагала, что двигаться надо «по своему собственному, особоJму пути».

что для достижения на этом пути нынешних западных стандартовРоссии потребуется от 200 и более лет, либо вообще отрицали самувозможность сделать это когдаJлибо. На долю последней группыприходилась почти половина «крайних пессимистов» (10%).

Другими словами, значительной частью общества эта дистанциявоспринимается даже не как «социальная», а как «историческая», какразрыв в «разы», на преодоление которого потребуется жизнь не одноJго поколения. Измеренный продолжительностью человеческой жизни,«западный путь» утрачивает практическую привлекательность для знаJчительной части российского общества: снижаются его мобилизациJонные возможности, включая способность определять жизненныестратегии и ориентации массовых групп, а также влиять на предпочиJтаемый тип отношений с Западом.

Величина разрыва в уровне и качестве жизни между Россией иСША может оказывать травмирующее впечатление и порождатьощущение личной безысходности и национального тупика. МатериJалы качественных исследований ФОМ дают красноречивые иллюстJрации на этот счет.

«У меня в свое время внучка туда [в США] летала. Она была там всеJго две недели, и она приехала оттуда – она была в депрессии. Она гоJворит: бабушка, ты не представляешь, в какой помойке мы живем».

«И все так говорят, кто оттуда [из США], поэтому я бы ни за что тудабы не уехала, потому что я бы не могла возвратиться оттуда, я бы поJкончила с собой здесь [т.е. в России], приехав сюда» (дискуссионнаяфокус@группа, Москва).

В этих случаях продолжение «национальной самокритики» создаетопасность массовой декомпенсации. Инстинктивное стремление изJбежать этого тягостного состояния рождает острую потребность вмеханизмах «защиты». Общество прибегает к различным механизJмам такого рода. Это может быть стратегия «избегания», когда исJточник травмирующих переживаний стараются не упоминать и необсуждать. Если «встречи» избежать не удается, на помощь приходитдемонстративное безразличие. Включается и психологическая комJпенсация, когда впечатление от благосостояния пытаются уравновеJсить или девальвировать ссылками на низкий интеллектуальный икультурный уровень («бездуховность»).

Однако использования механизмов психологической защиты для«снятия» фрустрирующей ситуации оказывается явно недостаточно


части общества с низкой самооценкой. В остальной части обществапри неблагоприятном варианте развития может произойти не стольJко их девальвация, сколько отчуждение. Они не утратят своих «этаJлонных» качеств, но превратятся в труднодостижимый идеал, лишивJшись адекватных поведенческих установок. В этом новом состоянииони продолжат существование в российском обществе в качестве«абстрактных образцов». Другими словами, произойдет восстановJление в более или менее травматической форме сосуществования заJпадных образцов и отечественного образа жизни, которое было хаJрактерно для позднесоветского периода.

Несколько сложнее дело обстоит с геополитическим самоопределеJнием в рамках «особого пути». Здесь способность Запада поставлятьэталонные представления значительно снижается. Россия не может поJменять свое положение между Европой и Азией. Цивилизационныйвыбор в пользу Запада непосредственно не транслируется во внешнююполитику. Ближайшие соседи в Азии не вызывают желания подражать,но внушают опасение и побуждают к повышенной осторожности. К необходимости учета интересов потенциальных союзников в Азии ив ближнем зарубежье общественное мнение подталкивают два обстояJтельства: общее ощущение национальноJгосударственной слабости, атакже приобретенное за истекшее десятилетие понимание того, что вовнешней политике на Запад полностью полагаться нельзя, по крайнеймере до тех пор, пока в России не завершены реформы и не утвердиJлись современные формы жизни. До этого времени Россия будет восJприниматься Западом как «чужая», со всеми вытекающими отсюда поJследствиями.

Но речь идет именно о балансе в системе внешнеполитическихсоюзов России. Общественное мнение не санкционирует однозначJную переориентацию внешнеполитических союзов ни на Запад, нина Восток. Китай, на выгоды союза с которым любят ссылаться стоJронники «особого пути», оценивается весьма сдержанно. Напротив,ситуация, при которой основными союзниками России оказываютсяпреимущественно страны ближнего зарубежья и государства, распоJложенные в Азии, вызывает в массовом сознании чувство дискомJфорта. Как было показано, общественное мнение не без основанийчувствует слабость нынешних потенциальных союзников России истремится иметь в качестве союзников сильные и передовые страны.

Вместе с тем общественное мнение опасается сильных союзников(будь то США или Китай), остро ощущая экономическую и военJную слабость России. Таким образом, и по вопросу о пути развития,

Факт сохранения цивилизационного притяжения Запада удостоJверяется еще одним обстоятельством. Ощущение дистанции, отделяJющей от цивилизационного эталона, как непреодолимой остаетсяуделом относительного меньшинства в общественном мнении. ОтJносительное большинство продолжает воспринимать западные этаJлоны как достижимые. Это становится понятным при принципиальJной постановке вопроса и отсечении всех других гипотетическихальтернатив развития. Как и в предыдущих случаях, общественноемнение раскалывается в своем отношении к западному пути. Тем неменее оценка перспектив развития России по западному пути полуJчается сдержанно позитивной.

По данным ВЦИОМ, в начале ноября 2001 года 45% опрошенJных согласились с утверждением, что в случае, если Россия пойдетпутем западных стран, она сможет «когдаJнибудь» их догнать и переJстанет плестись у них в «хвосте». Противоположную точку зренияподдержали 35%. Правда, удельный вес «затруднившихся с ответом»оказался значительным (20%). Несколько иная редакция вопроса втом же опросе ВЦИОМ, психологически облегчавшая восприятиезападного пути, дала близкий результат. С утверждением, согласнокоторому Россия сможет пройти путь западных стран быстрее, чем за300 лет, и «обойдя самые болезненные точки», согласилось 47% ресJпондентов. Противоположное мнение собрало поддержку 38% опJрошенных. При этом доля «затруднившихся с ответом» сократиласьдо 15%.

Другими словами, для значительной части общества «особыйпуть» – это, скорее, не «новый эталон», а особый, «щадящий» способпризнания невозможности приблизиться к эталону в желаемое время.Недосягаемость эталона травмирует, поэтому от него демонстративJно отказываются и по видимости замещают «особым путем». Тем неменее подлинным эталоном для ориентированного на «особый путь»массового сознания продолжают оставаться «западные образцы». ТаJким образом, «особый путь» на деле означает «русский путь на Запад».Россия слишком «вросла» в траекторию своего исторического движеJния, чтобы выпасть из нее.

Правда, длительное нахождение в оболочке «особого пути» моJжет быть небезопасно для западных эталонов. Их притягательностьможет ослабнуть в случае, если общество начнет постепенно привыJкать к снижению уровня массовых притязаний. Но полная девальваJция западных эталонов вряд ли возможна. Скорее всего, она проJизойдет – и уже происходит – лишь для наиболее социально слабой


тами29. Не переставая быть преимущественно «традиционалистскиммонолитом», власть одновременно воспринимается и как сложная сисJтема, работа которой невозможна без внутренней специализации, азначит – и определенной автономии специализированных звеньев.Модернизация системы массовых ценностей лишила «властный моноJлит» самодостаточности: его существование невозможно без демокраJтической легитимности. Политические инновации начинают прорасJтать в традиционалистский монолит, порождая перемены. В массовомсознании место в иерархии властных институтов определяется не блиJзостью к ядру традиционалистского политического монолита – исполJнительной власти, а мерой демократической легитимности. В полномсоответствии с политической традицией президент (через свой филиJал в лице администрации президента) наделяется в обществе правомконтролировать Государственную думу. В то же время в противоречиис логикой традиционализма, но в соответствии с современными полиJтическими принципами (и несмотря на неясность своего статуса) парJламент наделяется правом контроля над правительством (если следоJвать традиционалистской логике, правильным было бы обратное).

2. Модернизация массовых политических ценностей и модернизаJция поведенческих моделей развиваются автономно. В одних случаяхвполне современные политические представления наслаиваются натрадиционалистский образ действий, в других – напротив, «отстаJлые» ориентации сочетаются с овладением «передовым» репертуаромдействий. В последнем случае практическое знакомство с политичесJкими инновациями опережает модернизацию политических предJставлений: часть тех, кто на словах выражает приверженность традиJционным ценностям, на деле реализуют вполне современные моделиповедения. «Порядок и демократия “в России невозможны друг бездруга”, заявляет ровно половина лиц, только что ответивших интерJвьюеру, что для России первое нужнее второго. Так же в других воJпросах, где выясняется, что такое демократия, ее не только хулят, но иприписывают ей зачастую порядок, законность и экономическое проJцветание как наиглавнейшие отличительные признаки. Среди видовгосударственного устройства россияне не всегда предпочитают соJветский вариант или «особый путь», но иногда выбирают и тот, гдеглавное – демократия и гарантии прав человека. Итак, свидетельствадругого рода говорят, что реальных сторонников демократическогостроя сегодня больше, чем декларативных»30.

3. Когнитивный блок массового сознания сам по себе также отлиJчается асимметричностью, в значительной степени связанной с протиJ

и по проблеме внешнеполитических союзов общественное мнениеоказывается в своеобразной «фрустрационной ловушке». В нем одJновременно действуют два примерно одинаковых по своей силе, нопротивоположных по направленности мотива. Этнические симпаJтии к гражданам наиболее развитых государств и фактор «цивилизаJционного притяжения» подталкивают к ориентации на Запад и союJзу с ним. В то же время осознание величины дистанции, отделяющейот современных стандартов жизни, и понимание собственной слабоJсти в качестве внешнеполитического партнера Запада максимальнозатрудняют поддержку практических шагов в этом направлении27.

Предварительные выводы

Имеющиеся в настоящее время данные и оценки позволяют утвержJдать, что описывать ситуацию в массовом сознании исключительно –или даже преимущественно – в терминах неотрадиционализма и «реJванша» советского прошлого – большое упрощение. Дело не тольков том, что российский неотрадиционализм представляет собой внуJтренне противоречивое, разлагающееся и неустойчивое образоваJние, не способное обеспечить культурную интеграцию общества28.Современный этап эволюции российского массового сознания хаJрактеризуется не только традиционализацией, но и появлением ноJвых феноменов. Наблюдаемая в последнее время «традиционализаJция», по крайней мере отчасти, представляет собой первичнуюстадию укоренения новых ценностей, представлений и институтов,импортированных в первой половине 1990Jх годов. Можно выделитьнесколько особенностей этой стадии.

1. «Обобщенные» массовые представления о власти остаются цитаJделью политического традиционализма. Принцип «разделения власJтей» опознается преимущественно как «непонятный» и «неправильJный». Дифференциация образа власти находится в начальной стадии.(Правда, следует учитывать, что концепт «власти» – в отличие от поняJтий «государства» или «правительства» – сам по себе является традициJоналистским.) Применительно к парламенту пока можно говоритьлишь о начале первого этапа дифференциации (в форме специализаJции). В то же время в традиционалистском образе власти появилисьтрещины. Их возникновение можно объяснить «диффузными» эфJфектами общей модернизации когнитивной сферы массового сознаJния и первым опытом знакомства с новыми политическими институJ


во, но один из наиболее выразительных – проникновение ряда соJвременных ценностей в цитадель традиционализма, ядерную «советJскоJкоммунистическую культуру» (право собственности, свободаслова), в которой в результате «гибридизации» возникла зона соприJкосновения с демократической культурой. «На праве собственности,на свободе слова избиратели КПРФ, между прочим, настаивают поJсильнее, чем “люди прошлого” в целом, а в случае со свободой слова– сильнее, чем бедный и малообразованный класс, чьи интересы заJщищает эта партия. Иначе говоря, иной “демократ”, ищущий собеJседника и даже единомышленника по отдельным “демократическим”вопросам, теперь найдет его скорее в избирателе КПРФ, чем простов “обществе”»32. В «гибридных» политических представлениях нетничего необычного. Равным образом «гибридность» не равнозначнанеустойчивости или невозможности создания адекватных этимпредставлениям политических институтов и практик. ПротиворечиJвое сочетание признания плюрализма со страхом перед соперничестJвом и конфликтами не уникально для постсоветской России. Эта жеособенность длительное время была характерна для стран «консоциJальных» (или «сообщественных») демократий и различных разноJвидностей неокорпоративизма. Она способствовала утверждениюмоделей политического управления, которые предусматривали выJтеснение конфликта на периферию33.

6. Основная часть политических инноваций еще не прошла полJного цикла институционализации. В первом приближении можноутверждать, что по своему реальному статусу политические инноваJции располагаются в зоне между вербально одобряемыми и утилиJтарными ценностями. Одним из примеров может служить статус поJлитической оппозиции, отношение к которой испытывает серьезноевлияние утилитаристских установок. Большая часть массового соJзнания принимает оппозицию как политический институт. Но этопринятие не носит безусловного характера (в случае нормализацииполитической ситуации для части сторонников смысл существоваJния оппозиции исчезает) и сопровождается «перетолковыванием»функций (не претендент на власть, а критик власти). Другими словаJми, для значительной части массового сознания оппозиция пока нестала «самоценной», т.е. не обрела главного свойства полноценногополитического института.

7. Внутренний механизм начальной фазы укоренения политичесJких инноваций схематично можно описать следующим образом.Российская политическая традиция (впрочем, как и любая другая)

воречиями между «генерализованными» и конкретными представлеJниями в массовом сознании. Довольно часто представления о «праJвильных» (нормальных и нормативных) принципах организацииобщества и государства более отчетливы и современны, чем представJления о том, какие институты призваны эти принципы реализовывать.Идеологический плюрализм и многопартийность в общем признаютJся в качестве нормы, но их институциональное воплощение вызываетнедоверие – ограниченное в случае со СМИ и большое применительJно к политическим партиям. Аналогичным образом закон как ведуJщий регулятор отношений воспринимается в качестве нормы, а судывызывают недоверие. В обществе весьма низко оцениваются инструJменты и посредники, необходимые для практической реализации ценJностей и представлений, признаваемых «правильными» или «нормаJтивными». Для массового сознания характерен «институциональныйдефицит»31. Вопрос в том, что это означает. Как правило, подобная реJакция массового сознания оценивается как свидетельство силы полиJтического традиционализма. Но возможна и альтернативная интерJпретация: с учетом всего того, что нам известно о реальномфункционировании СМИ, судов и политических партий, устойчивоемассовое недоверие к этим институтам просто фиксирует их неспоJсобность адекватно справляться с функцией реализации демократичеJских нормативов и ценностей. Другими словами, атрибуты «традициJонализма» оказываются оболочкой для реалистических оценок.

4. Способность к реалистическим оценкам несовершенных демоJкратических институтов и практик – не единственная возможнаяпричина внутренней раздвоенности массового сознания. Традицияне только препятствует модернизации, но и накладывает отпечатокна процесс укоренения ее атрибутов. Влияние традиции на освоениеполитических инноваций может проявляться в том, что массовыепредставления о свойствах новых (современных) институтов и ценJностей оказываются явно «завышены». В постсоветской России чрезJмерная идеализация возможностей политических инноваций можетбыть связана с тем, что знакомство с ними происходило преимущеJственно в абстрактной форме и было сильно оторвано от «живого»демократического опыта. Возможно, что здесь явным или неявнымобразом сказалось и влияние «абсолютизма» традиционалистскогопласта русской культуры – устремленность к заведомо недостижиJмым (по крайней мере, в этом мире и в этой жизни) образцам.

5. Важная особенность первичной стадии укоренения политичеJских инноваций – «гибридизация» ценностей. Примеров множестJ



1 Гудков Л., Дубин Б. Все едино. Российскому обществу жить стало хуже, жить сталоскучнее // Итоги. 2001. 25 января. № 3 (241).2 Гофман А. От какого наследства мы отказываемся? Традиции и инновации в постсоJветской России // Россия реформирующаяся. Ежегодник – 2004. Отв. ред. Л.М. ДроJбижева. М.: Институт социологии РАН, 2004. С. 369–370.3 Об этом см.: Зудин А. Россия, 1998–2001 гг.: путь к новой идеологии // Полития.2001. Декабрь. № 5 (23). С. 26–65. 4 В работе были использованы преимущественно данные «старого» ВЦИОМа,ЛевадаJЦентра, Фонда «Общественное мнение» (ФОМ), а также публикации исслеJдователей, связанных с этими центрами. Предложенный обзор является постановочJным и не претендует на полноту раскрытия темы. 5 Кертман Г.Л. Разделение властей или властный монолит? (Принцип разделениявластей в российском массовом сознании). Отчет по результатам опроса 6–7 октября2001 года [http://www.fom.ru/survey/dominant/295/729/2389.html].6 Там же.7 Там же. 8 Панов П.В., Фадеева Л.А. Региональная полития: институционализация, трансJформация, традиции // Мировая политика: проблемы теоретической идентификациии современного развития. Ежегодник – 2005. М.: РОССПЭН, 2006. С. 321–348.9 Кертман Г.Л. Разделение властей или властный монолит? 10 Кертман Г. Статус выборов в российской политической культуре // СоциологичеJские наблюдения (2002–2004). М.: Институт Фонда «Общественное мнение» 2005. С. 74.11 Савельев О. Между «кто виноват?» и «что делать?» Россияне не столь деполитизиJрованы, как принято считать // Независимая газета. 2006. 8 сентября [http://www.ng.ru/ideas/2006–09–08/10_ktovinovat.html].12 Кертман Г. Статус выборов в российской политической культуре. 13 См.: Даль Р. Демократия и ее критики. М.: РОССПЭН, 2003.14 Кертман Г.Л. Разделение властей или властный монолит? 15 Там же. 16 Климова С. Оценка работы российских судов: предубеждения или горький опыт?// Социологические наблюдения (2002–2004). М.: Институт Фонда «Общественноемнение», 2005. С. 62–72.17 Зудин А. «Консервативная демократия»? Политическая реформа и общественныеожидания // Итоги двадцатилетия реформ (Сборник статей по материалам конференJции). Отв. ред. К.Г. Холодковский. М.: ИМЭМО РАН, 2006. С. 90–94. 18 Седов Л. Оппозиция. Критика власти. Экстремизм (по данным декабрьских опроJсов) [http://www.levada.ru] (опубликовано 15.01.07).19 Бызов Л. Оппозиция: особенности отсутствия // Ведомости. 2005. 15 июля. № 129(1410).20 Седов Л. Указ. соч.

неоднородна: наряду с иерархическими, авторитарными и партикуJляристскими началами она содержит и эгалитарные, демократичесJкие и универсалистские ценности. Скорее всего, поиск «избирательJного сродства», который начинается после появления политическихинноваций, происходит именно в этом, наиболее близком по содерJжанию, секторе политической традиции. Новые ценности и инстиJтуты трансформируются. Они сращиваются с традиционными (наиJболее близкими по принципу «избирательного сродства»), порождаяценностные, когнитивные и институциональные «гибриды». ВнутJри этих «гибридных» форм происходит примитивизация инноваций(примеры: выборы редуцируются до плебисцита, а институт политиJческой оппозиции – до критики правительства). Нечто сопоставиJмое имеет место и тогда, когда современные ценности мимикрируJют под традицию, т.е. принимают традиционалистскую оболочку(«свой» или «третий путь»). Но что происходит с другой «половинJкой» – с традицией, вступившей в диалог или симбиоз с современноJстью? В новом контексте перестраивается структура и изменяютсясвойства традиции. Начинается мутация традиционалистских комJпонентов: в части своих характеристик они постепенно сближаютсяс противоположной «половинкой» гибридной формы. Традиция«перетолковывается» на новый лад. Если усвоение нового идет черезредукцию, то адаптация старого осуществляется через мутацию: траJдиция обнаруживает новые свойства. Массовые представления о «веJликой державе» – наиболее рельефный пример того, как рационалиJзация происходит внутри традиционных форм.

8. Большую часть процессов в массовом сознании следует квалифиJцировать с учетом их «двойного» статуса, а именно – соприсутствия вразличных формах инноваций и традиции. Повышение психологичеJской значимости таких признанных атрибутов традиции, как «государJство», «граница», «территория», «прошлое», в равной мере может бытьоценено и как проявление неотрадиционализма34, и как свидетельствопродолжающейся модернизации35. Можно утверждать, что традициоJнализация «генерализованных» политических представлений сопроJвождается когнитивными и ценностными приобретениями. Массовоесознание в определенной части становится более дифференцированJным (образ Запада) и более реалистическим (критическая оценка месJта и «качества» демократических институтов, возвращение «образа враJга»)36. Если укрупнить масштаб оценки, не окажется ли, чтотрадиционализация подчиняется общей модернизационной логике?


II

Отраслевые ракурсы российской модернизации

21 Климов И. Деньги вместо льгот. О социальной предыстории одной реформы // СоJциальная реальность. 2006. № 2. C. 20. 22 См.: Голов А.А. Забастовки для россиян: от 1989 к 2003 [www.wciom.ru]; Гвоздева Е. Акция протеста бюджетников: митинговать не эффективно, но нужно…// Доминанты. Поле мнений. 2003. 13 марта. № 10. [http://bd.fom. ru/report/map/d031032]; Климов И. 2004 год: протестные настроения российских граждан[http://bd.fom.ru/report/cat/societas/culture/science/sotsiologiya/klimov_paper/ d042526];Климов И. Деньги вместо льгот. История и значение протеста // Социальная реальJность. 2006. № 4. C. 25–45. О политических последствиях массовых протестовпротив монетизации 2005 года см.: Зудин А. Новая политическая среда. Протестпротив монетизации и возрождение политической оппозиции в России[http://www.politcom.ru] (опубликовано 13.09.05).23 См.: ЦИРКОН. Качество и качества власти: восприятие населения // Полития.2005. № 2 [http://www.zircon.ru/russian/publication/5_1.htm].24 См.: Даль Р. Демократия и ее критики. М.: РОССПЭН, 2003.25 Левинсон А. Народная демократия // Неприкосновенный запас. 2003. № 1 (27).26 См.: Зудин А. Новая система координат. Запад в общественном мнении россиян дои после 11 сентября [http://www.politcom.ru] (опубликовано 05.02.02).27 Там же. 28 См.: Гудков Л. Русский неотрадиционализм // Экономические и социальные переJмены: мониторинг общественного мнения. 1997. № 2. С. 25–33; он же. Русский неотJрадиционализм и сопротивление переменам // Отечественные записки. 2002. № 3. С. 87–102.29 Масштабная модернизация массовых вербальных ценностей, проанализированнаяв работе И. Клямкина и Т. Кутковец «Русская самобытность» (М.: Институт социоJлогического анализа, 2000), играет важную роль даже в тех случаях, когда лишенапрямых «выходов» на массовое поведение. Она порождает «иррадиирующие» эффекJты, модифицирующие массовое восприятие.30 Левинсон А. Указ. соч. 31 Гудков Л., Дубин Б. Институциональные дефициты как проблема постсоветскогообщества. 2003 [http://www.polit.ru/docs/620240.html].32 Левинсон А. Указ. соч. 33 См.: Лейпхарт А. Демократия в многосоставных обществах. Сравнительное исслеJдование. М.: Аспект Пресс, 1997.34 Гудков Л. Русский неотрадиционализм; он же. Русский неотрадиционализм и соJпротивление переменам. 35 Подробнее см.: Зудин А. Россия, 1998–2001 гг.: путь к новой идеологии. 36 Там же.

128 I. Российская самобытность: в чем она?

ХХ век стал для России веком демографической модернизации1.В ряду других социальноJисторических процессов она предстает пеJред нами как демографический срез общей модернизации. Но длядемографа современная демографическая модернизация – это поJпросту синоним того, что в литературе обычно называют демограJфическим переходом.

Демографическую модернизацию в России можно видеть в двухпланах. С одной стороны, это часть всемирного демографическогоперехода, универсального процесса, через который должны пройтивсе страны. Иными словами, российская демографическая модерниJзация – часть мировой демографической модернизации. С другойстороны, российская демографическая модернизация – часть общей,всесторонней российской модернизации, ее «демографический срез».

Под демографическим переходом понимают обычно переход отравновесия высокой рождаемости и высокой смертности, господстJвовавшего на протяжении почти всей человеческой истории, к равJновесию низкой рождаемости и низкой смертности.

Этот переход стал неизбежным после того, как в конце XVIII веJка в некоторых странах Европы началось небывалое снижение смертJности. В XIX веке оно шло медленно и почти не выходило за предеJлы Европы, но в XX веке резко ускорилось и распространилось навесь мир. Оно сыграло в истории примерно ту же роль, что промыJшленная революция, хотя, как правило, эти события не соседствуютв привычном нам понятийном ряду. Промышленная революция быJла осознана и осмыслена намного раньше, в те времена, когда не меJнее важная демографическая революция, тоже уже происходившая,оставалась незамеченной, а потому и не оцененной по заслугам.

Анатолий Вишневский

Демографическая модернизация России

тем, что происходило в экономике, но не просто как следствие экоJномических перемен, а одновременно и как их предпосылка. Оба пеJреворота совершались одновременно, параллельно, взаимодействуядруг с другом. Они конструировали этот новый мир сообща, на равJных основаниях.

Пусковым механизмом демографической революции стало огJромное снижение смертности. До конца XVIII века средняя продолJжительность жизни (корректный измеритель уровня смертности),как правило, нигде не превышала 35 лет, обычно же была ниже этогоуровня. В России в конце XIX века, в момент проведения переписи1897 года, ожидаемая продолжительность жизни населения составляJла 32 года. А сейчас Россия, несмотря на то, что она отстает от всехразвитых стран по этому показателю, имеет продолжительность жизJни 65 лет, то есть вдвое большую. Произошел колоссальный и оченьбыстрый скачок, и это изменило все.

Прежде вся жизнь человека была ориентирована на низкую проJдолжительность жизни и к ней приспособлена. В России, например,еще в конце XIX века треть детей умирала, не дожив до года, и тольJко половина доживала до 20 лет. Отсюда императив: чтобы населеJние не вымирало, нужно рожать как можно больше детей. Весь укладчеловеческой жизни, все религиозные правила, светские предписаJния, законы, запреты, разрешения учитывали это фундаментальноетребование, вытекавшее из очевидного факта – очень быстрого выJмирания поколений. Но даже и очень высокая рождаемость в проJшлом обеспечивала воспроизводство населения лишь с небольшимзапасом. Число людей во все прошлые эпохи и во всех странах, за исJключением некоторых кратких периодов, росло очень медленно, аиногда и сокращалось.

Снижение смертности сделало всю нормативноJинституциональJную систему, приспособленную к высокой смертности прошлыхэпох, бессмысленной. По меркам XXI века младенческая смертностьв России все еще высока, выше, чем в большинстве промышленно разJвитых стран. Но все равно у нас сейчас (и уже довольно давно) дожиJвают до одного года почти все. На первом году жизни умирают 10–11человек на тысячу, тогда как раньше – 250–300 на тысячу. Переменыразительны, это относится и к старшим детям, подросткам. Можносказать, что в молодом возрасте сейчас почти никто не умирает.

Снижение смертности сделало многие прежние ограничения неJнужными, избыточными, и люди поняли это очень быстро. Вместотого чтобы рожать много детей, мирясь с их последующей высокой

В соответствии с тем, что в советское время считалось у нас маркJсизмом, демографические и социальноJэкономические процессыимели совершенно различный вес в истории: экономические проJцессы – определяющие, решающие, тогда как демографические –просто их последствия.

Классический марксизм придерживался скорее другой точки зреJния. В работе Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственJности и государства» есть очень важное для исторического материализJма определение: «Согласно материалистическому пониманию,определяющим моментом в истории является, в конечном счете, проJизводство и воспроизводство непосредственной жизни. Но само оно,опятьJтаки, бывает двоякого рода. С одной стороны – производствосредств к жизни, предметов питания, одежды, жилища и необходимыхдля этого орудий; с другой – производство самого человека, продолжеJние рода. Общественные порядки, при которых живут люди определенJной исторической эпохи и определенной страны, обусловливаютсяобоими видами производства: ступенью развития, с одной стороны –труда, с другой – семьи»2.

Как известно, К. Маркс и Ф. Энгельс считались в СССР недоJступными критике. Но для этого утверждения было сделано исклюJчение. В ряде изданий оно сопровождалось следующим примечаниJем: «Энгельс допускает здесь неточность, ставя рядом продолжениерода и производство средств к жизни в качестве причин, определяюJщих развитие общества и общественных порядков. В самой же рабоJте “Происхождение семьи, частной собственности и государства”Энгельс показывает на анализе конкретного материала, что способматериального производства является главным фактором, обусловлиJвающим развитие общества и общественных порядков. – Ред.»3.

Иными словами, продолжение рода как второй опорный столписторического материализма отклонялось. Следовало считать, чтовсе зависит от экономических изменений, а демографические измеJнения являются лишь их последствиями. Эта точка зрения господстJвовала в советское время и, как мне кажется, сохраняет свое господJствующее место и в постсоветских головах. Мне же она кажетсясовершенно неверной.

Я убежден, что мир, созданный всесторонней модернизациейXIX–XX веков, обязан своим становлением двум великим перевороJтам: один из них – переход от аграрной экономики к промышленJной, здесь узловым моментом была промышленная революция; втоJрой – демографическая революция, которая, конечно, была связана с

А. Вишневский / Демографическая модернизация России 133132 II. Отраслевые ракурсы российской модернизации

приобретает ярко выраженное социальное измерение. Схематизируя,можно сказать, что демографические перемены подбрасывают немалодров в костер конфликта, неизменно возникающего между традициJонной сельской и новой, рождающейся и утверждающейся городскойцивилизациями.

Пореформенная Россия второй половины XIX века была полнапротиворечий, просто потому, что всеохватность крестьянской жизникончилась, появились города, отхожие промыслы, промышленность,что взрывало сельское общество изнутри. На все это наложился и деJмографический компонент, который, подталкивая к изменениюсемейных порядков, не миновал буквально ни одну семью. Стоило каJкомуJнибудь самому глухому району попасть в сферу новых экономиJческих отношений, туда немедленно проникали и новые семейные отJношения. Г. Успенский, наблюдая жизнь русской деревни той эпохи,постоянно писал о том, что нет уже былой семьи, былых отношениймежду мужем и женой, былого уважения к старикам; писал и о том,как в жизнь крестьянской семьи проникают расчеты, побуждавшие иххотеть, чтобы у них было меньше детей. Да и в произведениях другихписателей отражен этот кризис старой семьи, старого отношения кжизни и смерти, мысль авторов ищет ответа на возникающие в связис этим совершенно новые вопросы. Хороший, но далеко не единстJвенный пример – «Крейцерова соната» Л. Толстого.

Внутренняя напряженность, порожденная эрозией сельских сеJмейных нравов, умножавшимися семейными разделами, ростом неJзависимости женщин («бабий бунт»), отказом молодежи следоватьдедовским правилам при выборе спутника жизни и т.д., наполнялажизнь тогдашней деревни взрывным содержанием. Оно накладываJлось на другие напряжения, связанные с нараставшим отходом кресJтьян в города, разрушением системы натурального хозяйства, проJникновением в сельскую жизнь денег. Деревня была полнанедовольством, и оно было всесторонним, включая и «страшную неJурядицу», как говорил Г. Успенский, семейной жизни. ДеревенскаяРоссия – а почти вся Россия была деревенской – оказалась в кризисе,который и стал и истоком, и предпосылкой последовавшей модерниJзации. И политическая революция 1917 года, и все последующие соJбытия вырастали из этого кризиса, необходимости перемен. Чтопроизошло дальше?

Российская модернизация – догоняющая, она не могла проходитьтак, как пионерная модернизация в Западной Европе. Уже в ГермаJнии она шла не так, как в Англии или Франции, потому что они обоJ

смертностью, и строить семейную жизнь, ориентируясь на как можJно более высокую рождаемость, можно вести себя иначе, рожатьменьше, а высвободившееся время, энергию, интеллектуальный поJтенциал направить на чтоJто другое.

От нового демографического порядка очень сильно выигрываетэкономика, да и вся социальная жизнь. Современные люди, и мужJчины, и женщины, могут отдать гораздо больше сил образованию,науке, экономической и общественной деятельности, нежели их деJды и прадеды, соответственно, эта деятельность становится намногоболее эффективной. Одновременно открываются новые возможносJти индивидуальной самореализации. Все это и делает демографичесJкую революцию одной из главных опор глобального модернизациJонного процесса.

Но перемены требуют перемен. Отпадает нужда во многих социJальных нормах и институтах, верой и правдой служивших тысячелеJтиями. Они должны либо исчезнуть, либо измениться. В результатевся система прежних отношений оказывается в кризисе.

Что такое семья как институт? Это микрокосм, жизнь которого затысячелетия отшлифована культурными, религиозными и прочиминормами для того, чтобы он выполнял некую демографическую мисJсию – единственную миссию, которую не может выполнять никакойдругой институт: воспроизводство потомства. Теперь эту миссию сеJмья может выполнять, не соблюдая девяти десятых тех правил, котоJрые ей предписывались и касались отношений между мужчиной иженщиной, мужем и женой, родителями и детьми т.п. СоответственJно, все то, что всегда считалось грехом, на девять десятых пересталоим быть, более того, многие прежние праведные формы брачноJсеJмейного поведения воспринимаются теперь как греховные или, вовсяком случае, аморальные (брак без любви, заключение брака по воJле третьих лиц, подчиненное положение женщины в браке и т.п.). ТаJким образом, снижение смертности привело к кризису всю системутрадиционных демографических отношений.

Как всякий кризис, вызываемый переменами, и этот кризис порожJдает сопротивление переменам. Люди, воспитанные в старых правиJлах, не могут понять установок и ориентаций молодых поколений; имкажется, что это кощунство, втаптывание в грязь какихJто святых, выJсоких принципов. Создается ситуация конфликта внутри культуры,которая усугубляется неодновременностью перемен: одни слои общеJства уже прошли через них, другие проходят, у третьих они еще не наJчались. Конфликт старого и нового в демографических отношениях


сок. Современное общество создает такие условия, когда вокруг каждоJго человека формируется индивидуальная броня (разными способами:это и распространение санитарной культуры, и медицинское обслужиJвание, и оздоровление окружающей среды, и очистка питьевой воды, иобязательная вакцинация, и медикаменты, и само поведение человека,и многое другое). Каждого человека общество как бы ведет по жизни вего индивидуальной броне. Но при этом многое зависит от индивидуJального поведения, поэтому очень важны установки – и отдельного чеJловека, и всего общества – на ценность индивидуальной жизни.

Когда же на первый план выходит государство (причем не по чьеJмуJто замыслу, а объективно, в силу его роли как агента догоняющеймодернизации), то, естественным образом, на первый план выдвигаетJся и безопасность государства, а не отдельного человека. Эти две безоJпасности вступают в конфликт. Для догоняющей модернизации харакJтерен мобилизационный тип развития, именно он позволяетгосударству концентрировать ресурсы на решении вопросов преодоJления исторического отставания. Неудивительно, что при таком типеразвития отдельный человек кажется чемJто ничтожным по сравнениюс государством, и когда власть оказывается перед выбором, куда напраJвить ресурсы, всегда ограниченные в этот период, – на охрану жизничеловека или на охрану государственных институтов, развитие госуJдарственной мощи, вооружений и так далее, – выбор очевиден. На заJщиту индивидуальной безопасности просто не остается ресурсов.

В этих условиях один из главных компонентов демографическоймодернизации – модернизация смертности – реализуется с большимтрудом. Подобная ситуация сохраняется по инерции и тогда, когдамодернизирующая роль государства уже исчерпана и многие жестJкие государственные институты предшествующей эпохи могут поJстепенно уступать место более гибким институтам гражданского обJщества, где все большее значение приобретают механизмысамоорганизации. И пока эта инерция предыдущего периода проJдолжает действовать, модернизация смертности остается незаверJшенной.

Россия – тому подтверждение. В советское время даже на фонедругих республик СССР Россия, в плане державного утверждения,была лидирующей, но именно в ней хуже всего обстояло дело сосмертностью – она была выше, чем в любой европейской республикеСоюза. Когда здание СССР распалось, то некоторые страны – и нетолько бывшие республики СССР, но и страны восточного блока –стали быстро выруливать на нормальные показатели смертности.

гнали Германию, и ей приходилось наверстывать отставание. И ужеопыт Германии показал, что, когда начинается догоняющая модерниJзация, очень важным действующим лицом оказывается государство,чего не было, допустим, в Англии, Франции, Скандинавских страJнах, где модернизация шла спонтанно, без государственного давлеJния, а нередко и вразрез с государственными видами. Теперь же гоJсударство содействует ускоренному прохождению тех этаповмодернизации, которые другие страны постепенно проходили в теJчение столетий. Это объективно повышает его роль и место в общеJстве. Так было во времена Бисмарка в Германии, так было у нас, такбыло в Китае и т.д. Только государство может осуществить какиеJтоэтапы догоняющей модернизации. В этом смысле у него есть опредеJленный престиж как модернизирующей силы. Но беда в том, что, буJдучи вовлеченным в процесс модернизации, оно потом не считаетсвою миссию законченной даже тогда, когда его модернизационныйпотенциал оказывается полностью исчерпанным. Тем самым на каJкомJто этапе всевластие государства входит в противоречие с задачаJми модернизации как таковой.

Это, видимо, относится и к демографической модернизации. Ееглавный пусковой механизм – снижение смертности. В Россию онопришло позднее, чем в страны Западной Европы, но всеJтаки приJшло. Начавшись еще до революции, в первые десятилетия советскойвласти оно заметно ускорилось, особенно если говорить о детскойсмертности. Еще в начале XX века русские медики, гигиенисты быJли озабочены чрезвычайно высокой младенческой смертностью. Нопосле революции смертность, во всяком случае детская, стала быстроснижаться. Все заслуги приписывались советской власти, но не забуJдем, что смертность снижалась тогда во многих странах, это снижеJние было частью мировой демографической модернизации. КонечJно, если бы Россия поJпрежнему оставалась аграрной страной, этогоснижения не было бы. Однако Россия к началу ХХ века была достаJточно вовлечена во все мировые процессы и в любом случае пошлабы по пути промышленного и городского развития.

Отрицать роль советского государства в развитии здравоохранеJния и снижении детской смертности в первые послереволюционныедесятилетия нет оснований, но важно понять весьма противоречивуюроль этого государства в осуществлении демографической модерниJзации в СССР в целом и в России в частности.

Снижение смертности означает резкий рост индивидуальной безоJпасности человека. Когда он рождается, риск умереть у него очень выJ


тельно, что эта реакция оказывается тем более определенной, чем боJлее сильны государственноJпатерналистские установки, что особенJно характерно для стран догоняющей модернизации. Однако слишJком определенный ответ, а особенно ответ, опирающийся нареликтовые ценности, в условиях объективной неопределенности,когда поиск адекватных форм организации частной жизни людей всовершенно новых демографических условиях далеко не завершен,не может быть эффективным. Скорее, окажутся успешными попытJки гибкого приспособления к быстро меняющейся ситуации, осноJванные на терпимости к стихийным переменам и понимании ихобъективного смысла.

Это в какойJто мере подтверждается новейшими тенденциями рожJдаемости. Низкая рождаемость характерна для всех развитых стран, новсеJтаки между ними существуют и немалые различия. Рождаемостьнаиболее низка сейчас в странах второго, а то и третьего эшелона моJдернизации (Германия, Италия, Испания, Россия, Украина и т.п.), в отJличие от таких стран, как США, Великобритания, Франция, скандиJнавские страны, где уровень рождаемости всеJтаки заметно выше.Возможно, это как раз и связано с тем, что в этой последней группестран более терпимое отношение к новым явлениям в жизни семьи неблокирует поиск ее новых адаптивных форм, как это происходит встранах с сильными государственноJпатерналистскими традициями,которые ослабляют способности семьи к самостоятельному поиску ноJвых эволюционных вариантов и тем загоняют ее в тупик дезадаптации.

Если эта гипотеза верна, то она указывает на еще один фактор, заJмедляющий демографическую модернизацию в России, хотя, конечно,и не способный остановить ее, но препятствующий ее завершению.А такая незавершенность оборачивается особо низкой рождаемостью,которая усугубляет и без того неблагоприятные тенденции демограJфического развития страны.

Сейчас наиболее явным обобщающим проявлением этих тенденJций служит начавшаяся в первой половине 90Jх годов депопуляция(естественный прирост населения стал отрицательным), хотя в лаJтентном виде она существовала задолго до этого времени – с середиJны 60Jх годов, когда неттоJкоэффициент воспроизводства населенияопустился ниже единицы. Однако особенности России, вытекающиеиз незавершенности демографического перехода, заключаются не всамом факте депопуляции, а именно в упомянутой усугубленностиее проявлений (более раннее начало, высокая скорость и т.п.). Что жекасается отрицательного естественного прироста населения, то он –

У них сразу началось улучшение. А у нас ничего не происходит, поJтому что все еще сохраняется система мобилизационных ценностей.

Оставаясь незавершенной, модернизация смертности в России,тем не менее, давно уже продвинулась достаточно далеко, чтобы сыJграть роль стартового механизма, запускающего все остальные проJцессы демографического перехода. Того снижения смертности, котоJрое произошло в России, для этого вполне достаточно. В частности,оно делает неизбежным снижение рождаемости, а это ставит на поJвестку дня совершенно новые вопросы.

Снижение рождаемости означает, что древний запрет на вмешаJтельство родителей в процесс прокреации уступает место принципусознательного регулирования этого процесса внутри каждой семьи.Число детей в семье уменьшается, место периода прокреации в жизJненном цикле женщины и семьи становится намного более локалиJзованным, центр тяжести родительских усилий смещается от произJводства потомства к его воспитанию и т.д. Все это, в свою очередь,выбивает почву изJпод ног вековых семейных порядков, они должныстать какимиJто другими. Начинается стихийный поиск таких новыхпорядков, его ведут сотни миллионов, миллиарды семей, демографиJческая модернизация вступает в новый этап, получивший название«второго демографического перехода». Этот поиск, развернувшийсяв промышленно развитых странах во второй половине минувшеговека, идет, разумеется, не без издержек, но ведь он и не может идтииначе, чем путем проб и ошибок.

Повсеместно статистика и исследования фиксируют все более часJтое и раннее добрачное начало половых отношений, убывающее чисJло зарегистрированных браков и рост числа свободных союзов и друJгих «нестандартных» форм совместной жизни, ослабление прочностибрака и увеличение числа разводов, огромную (иногда – больше полоJвины) долю детей, рожденных вне зарегистрированного брака, растуJщее число детей, которые как бы принадлежат сразу нескольким семьJям, потому что развод родителей и их вступление в новые браки ужене считается катастрофой и дети сохраняют связь с обоими родителяJми. Все более либеральными становятся семейные нравы, все болеегибкой – семейная мораль, за эмансипацией женщины идет своеобразJная эмансипация от семьи детей и пожилых, все больше ослабевает сеJмейная солидарность, уступая место социальной солидарности.

Государство на уровне законодательства и правоприменительнойпрактики, церковь, общественное мнение везде пытаются какJто реJагировать на новую, не вполне ясную ситуацию. При этом неудивиJ


го из ключевых компонентов перехода демографическое взаимоJдействие между странами, что сразу превращает теорию перехода вописание именно глобального процесса. Коулмэн напоминает отой роли, которую на протяжении всей человеческой истории игJрала миграция как механизм территориального перераспределениянаселения по планете. В последние 300 лет, когда сформироваласьсистема современных европейских государств с их жесткими граJницами, миграция, казалось бы, утратила свое былое значение. Этонашло отражение и в структуре демографического знания, миграJция оказалась чемJто вроде «падчерицы» демографии, которая гоJраздо большее внимание всегда уделяла смертности и рождаемости.Соответственно и теория демографического перехода ограничиваJлась рассмотрением этих двух процессов. Но взаимодействие рожJдаемости и смертности на этапе демографического перехода сталопричиной демографического взрыва в развивающихся странах ивозникновения небывалой глобальной демографической асимметJрии. Это породило совершенно новую глобальную реальность, вкоторой мировые миграции перестают быть маргинальным проJцессом и снова приобретают то изначальное значение, которое ониимели в истории. В частности, они становятся источником пополJнения населения постпереходных стран, а значит, и изменения егосостава.

Идея «третьего демографического перехода», а по сути, третьего,возможно, завершающего этапа демографического перехода в целом,придает концепции демографической модернизации логическую заJконченность и снимает многие вопросы, которые остаются без отвеJта, пока в поле зрения демографов попадают только рождаемость исмертность.

Но, избавляя от вопросов демографовJтеоретиков, «третий демоJграфический переход» превращается в головную боль политиков, пеJред ними встают проблемы, совершенно не вписывающиеся в систеJму ставших уже привычными представлений о мировом порядке,который начинает трещать по швам.

В этих представлениях господствуют принципы суверенногоконтроля государством своих границ, несовместимые со свободнымперемещением через эти границы крупных людских масс. Но сейчасэти принципы подвергаются испытанию на прочность в условиях,безмерно далеких от тех, какие существовали в Европе в серединеXVII века после окончания Тридцатилетней войны и заключенияВестфальского мира.

настоящее или будущее многих стран. Например, в 2003 году естестJвенная убыль населения была отмечена в 17 странах Европы. А соJгласно среднему варианту новейшего прогноза ООН, в 2015–2020годах она установится уже во всех взятых вместе нынешних развитыхстранах мира и будет непрерывно нарастать4.

В рамках этой перспективы трудно ожидать, что в России собыJтия будут развиваться иначе и ей в скором времени удастся вернутьJся к положительному естественному приросту. Это невозможно,даже если она достигнет лучших современных европейских показаJтелей, а до этого пока довольно далеко.

Перспектива повсеместного распространения естественной убыJли населения беспокоит правительства и общественное мнение разJвитых стран и заставляет рассматривать под новым углом зрения весьсмысл демографической модернизации. В самом деле, как отмечалосьвыше, концепция демографического перехода весьма оптимистичнав том смысле, что она предполагает смену одного типа равновесиярождаемости и смертности другим, а это значит, что рождаемость недолжна падать ниже некоторого уровня, совместимого с новымуровнем смертности. Между тем это предположение не оправдываJется в реальной жизни многих стран, включая и Россию. Не означаJет ли это, что демографическая модернизация – это тупиковый путьразвития, ведущий к вымиранию?

Если такая постановка вопроса и возможна, то пока только приJменительно к развитым странам, потому что в мировых масштабахглавной проблемой остается чрезмерно быстрый рост населения. Новедь они не изолированы от остального мира. Может ли картина деJмографического перехода, рисуемая теоретиками, относиться к одJной или нескольким отдельно взятым странам? Для этого в головахтеоретиков должно существовать нечто вроде принципов ВестфальJской системы, распространенных на демографическую логику: онадолжна полностью реализовываться в официальных границах отJдельных государств. Похоже, что подобная интеллектуальная ограJниченность и в самом деле существовала и существует и препятствуJет осознанию того, что в условиях современной глобализации, когдавсе части мира так тесно связаны между собой, любая демографичеJская теория, в том числе и демографического перехода, может отноJситься только ко всей глобальной системе, ко всему человечеству.

В этом смысле мне кажется прорывом идея «третьего демограJфического перехода», высказанная недавно английским демограJфом Д. Коулмэном5 и позволяющая рассматривать в качестве одноJ


себя в зависимости от того, что решат европейские или североамериJканские парламенты и правительства.

Это сходство взглядов говорит о сходстве ситуаций во всех страJнах, переживших демографический переход, но отнюдь не служитдоказательством того, что столь единодушные взгляды верны. ВозJможно, ситуация настолько нова, что она поJнастоящему не осознаJна ни в одной из этих стран, и повсюду живы надежды, что можноповернуть историю вспять – во всяком случае, в том, что касается миJграции. Хотя в России, так же как в Европе или США, счет так назыJваемым «нелегальным мигрантам» идет уже на миллионы и их числос каждым годом увеличивается, все еще живы надежды на то, что приJток мигрантов можно остановить, в крайнем случае с помощью ноJвой разновидности китайской стены – технического сооружениявдоль государственной границы или чегоJто в этом роде. Скорее всеJго, эти надежды тщетны, и рано или поздно большинству развитыхстран придется искать новые стратегические подходы в области мигJрационной политики, действуя в соответствии с английской погоJворкой: «What can’t be cured must be endured».

Не станет исключением и Россия. Совершенно естественно, чтосегодняшняя драматическая демографическая ситуация, перспектиJвы ее развития беспокоят российское общество, подталкивают его кпоиску мер, способных переломить неблагоприятные тенденции.Однако по мере того, как будет накапливаться опыт, как будут углубJляться знание и понимание фундаментальных причин демографиJческих перемен, будет приходить и осознание того, что изменитьможно далеко не все. Преодоление накопленного российского отJставания в области смертности – безусловный императив, conditiosine qua non успешного развития страны. Что же касается динамикирождаемости и миграции, то она в очень большой степени опредеJляется сложными глобальными процессами. Влиять на них, действуяв рамках одной страны, едва ли возможно. Россия, как и все индустJриальные страны, находящиеся на примерно одинаковом этапе деJмографического развития (завершающие стадии демографическогоперехода), должна выработать, возможно вместе с ними, политичесJкие подходы, предусматривающие не только изменение того, чтоможет быть изменено, но и адаптацию к тому, что изменить уженельзя.

Демографическая асимметрия «Севера» и «Юга», выражающаясяв наличии, с одной стороны, богатых, но имеющих тенденцию к деJпопуляции стран с населением немногим более 1 млрд человек, а сдругой – бедных перенаселенных стран, число жителей которых преJвышает 5 млрд человек и продолжает расти, – лишь один из компоJнентов этих условий, хотя и очень важный. Существует огромноеколичество экономических, политических, технологических, эколоJгических и других факторов, которые превращают обе группы странв сообщающиеся сосуды и делают невозможной миграционную изоJляцию одной части мира от другой. Все больше дает о себе знать пряJмая экономическая, а возможно, и демографическая заинтересованJность «Севера» в притоке мигрантов, а «Юга» – в их оттоке в богатыестраны. Правда, потребности сторон количественно не сбалансироJваны, но это лишь усложняет ситуацию.

Так или иначе, при том, что территориальные государственные граJницы большинства стран «Севера» остаются незыблемыми, и в этомсмысле Вестфальские принципы продолжают соблюдаться, миграциJонные потоки через эти границы, направленные в основном с «Юга»на «Север», становятся настолько значительными, что состав населеJния развитых стран начинает быстро меняться.

Россия столкнулась с этой реальностью позднее своих западноевJропейских или североамериканских соседей (а по большому счету,даже и не столкнулась еще). Поэтому пока она в большей степени,чем они, подвержена иллюзии, что суверенные правительства споJсобны эффективно контролировать процессы глобального перерасJпределения населения. Сегодняшняя Россия слишком погружена всвои внутренние проблемы, слишком тесно связывает их с недавниJми событиями своей истории, чтобы осознать в полной мере те гоJраздо более важные и глубокие изменения, которые произошли ипроисходят на мировой арене. Отсюда и больший утопизм во взгляJдах на свое демографическое будущее, в частности на возможностьизбежать крупномасштабного притока мигрантов. Но это не значит,что подобных взглядов не разделяет огромное число людей в Европеили Северной Америке, которые не хотят или не могут увидеть внуJтреннюю связь между демографической модернизацией как глобальJным процессом и наплывом мигрантов, который создает проблемыв их городе или квартале. Им, как и большинству российских интелJлектуалов и политиков, кажется, что «ключи» от ситуации находятсявнутри их стран, а желающие приехать к ним из числа 5 млрд житеJлей развивающегося мира сегодня или 7–8 млрд завтра будут вести


В последние годы в России большинство обсуждений важнейшихсоциальных и экономических проблем как бы движется по кругу, аих участники постоянно акцентируют внимание на задачах и проJблемах, которые как не решались, так и не решаются, причем не попричине недостаточного знания вариантов их преодоления, а в силубанальной незаинтересованности в этом значительной части общеJства. Специфической реакцией интеллектуалов на это положение веJщей становится сугубо российская черта ведущихся дискуссий – ихполная оторванность от жизни и «отступление» в сферу создания обJщефилософских концепций, не только не имеющих отношения к реJалиям, но и бессмысленных с логической точки зрения. Масштабныегенерализации стали общим местом в трудах отечественных аналиJтиков – несмотря на то, что наш мир становится все более фрагменJтированным, более сложным и менее предсказуемым. При такомподходе термины теряют свое когнитивное и описательное значеJние и начинают жить собственной жизнью, завораживая ту немноJгочисленную группу людей, которая старается понять роль России всовременном и будущем мире.

В свое время А. де СенJСимон говорил, что в истории развитиячеловечества имеют место три эпохи прогресса знания – теологичесJкая, метафизическая и позитивная. Метафизическая эпоха рассматриJвалась как этап краха прежних представлений, время беспорядка ианархии, в течение которого создаются основы научного мировоззреJния. На наш взгляд, эти периоды действительно встречаются в челоJвеческой истории, но повторяются гораздо чаще, чем считал автор.Человечество и отдельные составляющие его народы не раз и не двапроходили через этапы доминирования религиозного/идеологизиJ

Владислав Иноземцев

О невозможности модернизации России


1 Фактологическая сторона этой модернизации описана в недавней книге «ДемограJфическая модернизация России, 1900–2000». Под ред. А.Г. Вишневского. М.: Новое изJдательство, 2006. 2 Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. ПредисJловие к первому изданию. М.: Госполитиздат, 1952. С. 4.3 Там же. 4 Population Division of the Department of Economic and Social Affairs of the UnitedNations Secretariat, World Population Prospects: The 2006 Revision[http://esa.un.org/unpp].5 Coleman D. Migration in the 21st Century: A Third Demographic Transition in theMaking? Plenary Address to the British Society for Population Studies Annual Conference,Leicester, September 13, 2004.

144 II. Отраслевые ракурсы российской модернизации

но переводящееся как «современный», несет на себе печать историJческого релятивизма и по сути бессмысленно для социальной теоJрии, так как не проясняет сущности ни одной из исторических эпох.Однако оно появляется в обиходе всякий раз, когда исследователи, неспособные познать глубинные черты нового исторического периода,пытаются «спрятать голову» в «зыбкие пески» бессодержательных опJределений. Характерно, что во второй раз прилагательное «modern»было использовано в эпоху Просвещения для подчеркивания разлиJчий между формирующимся индустриальным строем и феодальныJми порядками; затем появилось и существительное «modernity», с поJмощью которого стали обозначаться европейские общества, начинаяс конца XVII века. В первой половине прошлого века ряд авторов(например, А.Тойнби) расширили «историческую ретроспективу»понятия до конца XV столетия2.

Несколько позже возникло дополняющее термин «modernity» поJнятие «postJmodernity», появление которого было спровоцированочастым использованием слова «modernity» в сфере литературы и исJкусства. Последнее не должно нас удивлять, так как и его предшестJвенник, латинское «modernus» использовалось в период первого евроJпейского ренессанса XI–XII веков в основном в литературном, если несказать даже – поэтическом контексте3. В 1934 году Федерико де Онизвпервые применил термин «post@modernismo» для характеристики исJпанской и латиноамериканской поэзии начала ХХ века, стремившейJся порвать с канонами прошлого4, и вскоре термин получил распростJранение в культуроведческих и социальных исследованиях. В 1939году А. Тойнби обозначил как «postmodernity» этап, открытый заверJшением Первой мировой войны, а в 1946Jм отодвинул его границыдалее в XIX век, к концу франкоJпрусской войны. В 50Jе годы К. РайтМиллс и П. Дракер применили данное понятие в своих работах, хотяи предпочли обозначить формирующееся социальное состояние как«post@modern order»5. Однако если учесть, что само модернити восприJнимается как эпоха, «отрицающая саму идею общества, разрушаюJщая ее и замещающая ее идеей постоянного социального изменеJния», а «история модернити представляет собой историю медленного,но непрерывного нарастания разрыва между личностью, обществом иприродой»6, практически невозможно определить, чем новая эпоха(«постмодернити») отличается от предшествующей.

С начала 90Jх, когда потенциал саморазвития нового общества сталочевиден, а вероятность очередных переломных моментов оказаласьсведенной на нет, от применения понятия «постмодернити» для обоJ

рованного взгляда на мир, периоды интеллектуальной дезориентациии достигали нового систематического знания, которое по прошестJвии некоторого времени снова превращалось в застывшую идеологиJческую схему, требовавшую разрушения. Последние два периоданазывались СенJСимоном «критическими» и «органическими» соотJветственно. Однако, в отличие от него и его ученика, О. Конта, я поJлагаю, что в интеллектуальном прогрессе человечества наибольшуюроль играли метафизическиJкритические, а не позитивноJорганичесJкие периоды. На этапах собирания фактов, не укладывавшихся в приJвычные теоретические схемы, люди всегда узнавали больше, чем в темоменты, когда эти факты (с незначительными, но неизбежными исJключениями) складывались в очередную «единственно верную» научJную картину мира, закостеневавшую на долгие годы.

Сегодня, на наш взгляд, мы все находимся, если так можно выраJзиться, «в самом центре» такой метафизическиJкритической эпохи.Мало кто рискнет не согласиться с тем, что начиная с 1989 года небыло создано никаких концепций, которые могли бы претендоватьна системное объяснение направления развития общества. Более тоJго, я бы даже сказал, что последние масштабные теоретические обобJщения, сделанные западными исследователями, относятся к серединеи второй половине 70Jх годов – периоду, на который пришелся расJцвет футурологических концепций. Последние же 25–30 лет социJальные и общественноJполитические теории постоянно становятсявсе более частными и прикладными – практически везде, но тольконе в России. И это наводит на простую мысль: наши исследователистоль «смело» идут против общей тенденции в основном потому, чтосамоисключились из тщательного анализа факторов, предпочтя емуоткровенные псевдонаучные спекуляции.

Это заметно и при оценке теорий «модернизации», являющейсяпредметом статьи, но для прояснения позиции я сделаю ряд дополJнительных замечаний.

Несколько слов о терминологии

Слово «modern», вполне привычное для английского языка, происJходит от латинского «modernus» – термина, использовавшегосяхристианскими теологами V века для противопоставления новой исJторической эпохи языческим обществам Средиземноморья (рассмаJтривавшимся ими в качестве «anticuus»)1. Само это понятие, дословJ

В. Иноземцев / О невозможности модернизации России 147146 II. Отраслевые ракурсы российской модернизации

использования для анализа развития стран, в тот или иной период наJходившихся в авангарде хозяйственного и социального прогресса14.Иными словами, говоря о модернизации, исследователи имеют в виJду организованный и скоординированный процесс, чьей задачей являет@ся развитие экономической структуры и политических институтовобщества с целью повышения его хозяйственной конкурентоспособно@сти в частности и социальной привлекательности в целом. НесмотJря на серьезные различия, которые существуют в трактовке теории ипрактики модернизации между западными и российскими исследоваJтелями, в большинстве работ отечественных авторов термин примеJняется в этом же значении. Следовательно, рассуждая о модернизаJции – в том числе и о модернизации российского общества ироссийской экономической модели, – следует не предаваться умозриJтельной спекуляции на тему «постсовременных» миров, а делать акJцент на серьезном изучении политической и социальной практики наJиболее развитых и успешных стран, составляющих вполнесовременную цивилизацию. Модернизация – это процесс, в основекоторого лежит не философствование, а ученичество. Только пройдяэту стадию, общество может – да и то только в той мере, в какой оноокажется способно не забыть преподанных ему уроков, – перейти откоординируемых модернизаций к естественному развитию, от состоJяния периферийности к занятию центральных мест в цивилизационJном прогрессе. При этом следует отметить, что именно историческаяпамять, фиксирующая предпосылки, ход и итоги модернизации, играJет ключевую роль в процессе перехода от модернизаций к развитию –и совершенно не очевидно, что данный критически важный рубеж моJжет быть «взят» с первой попытки и исключительно собственными сиJлами. В завершающей трети XIX и первой половине ХХ века Германиястала наиболее активно «модернизировавшейся» нацией Европы, ноитогами этих модернизаций явились две мировые войны, а реальноеэкономическое доминирование на континенте было достигнуто в усJловиях частичного «растворения» политического суверенитета страныв коллективных институтах Европейского союза.

В силу всего изложенного выше мы предпочитаем оставить дисJкуссию о том, где находится современная Россия на шкале «модерниJти – постмодернити» тем, кто через восемь столетий после смертиУильяма Оккама не готов согласиться с его знаменитой максимой«не следует умножать количество сущностей сверх необходимости»(non est potenda sine necessitate), и перейдем к оценке реального модерJнизационного потенциала страны.

значения современной реальности постепенно отказались. ИнстJрументами осмысления нового состояния общества сначала сталораспространение аморфной идеи «радикализованной (radicalized) моJдернити»7; потом была высказана мысль, согласно которой постмодерJнити не является историческим преемником модернити, а представляJет собой ее реконституирование8; позже исследователи началииспользовать термин «beyond», отмечая, что лучше говорить о состоJянии, возникающем «beyond modernity», чем собственно о постмоJдернити9. Затем было отмечено, что постмодернити можно рассмаJтривать как завершенное состояние модернити, в котором онопроявляется в цельной форме, как modernity for itself10. Данное направJление получило свое логическое завершение в понимании того, что тосоциальное состояние, которое мы сегодня можем наблюдать, скореевсего, является зрелой модернити (la pleine modernité), тогда как прежJнее, которое в течение десятилетий именовалось модернити, следуеттрактовать как ограниченную модернити (la modernite limitée)11;вся «мудрость» постмодернистской доктрины в этом случае оказаласьсведенной к весьма показательному рассуждению, согласно которому«модернизм характеризуется незавершенностью модернизации, апостмодернизм в этом отношении более современен (is more modern),чем модернизм как таковой (than modernism itself)»12. Перемещение увJлеченности постмодернистскими идеями в Россию показывает уровеньзрелости отечественной социологии; характерно, что если в английJском и французском языках сложилось разделение понятий «modern»и «contemporary» и их аналогов, в условиях которого последний терминприменяется для обозначения современного, а первый – существовавJшего в прошлом состояния мира, то российские авторы не опускаютсядаже до такого разграничения, кичась сумасбродными рассуждениямио «пришествии постсовременного мира»13.

Между тем дискуссия о модернити и постмодернити (сама по себебессмысленная) проливает определенный свет на процесс, которыйуже несколько десятилетий привычно обозначается как «модернизаJция». Данный термин может показаться столь же бессодержательным,как и понятие «модернити», но, на наш взгляд, в нем заключен вполJне понятный смысл, воспринимаемый скорее на подсознательном,чем на логическом уровне. Беглое знакомство с названиями книг,предлагаемых интересующимся «модернизацией» читателям самымкрупным книжным интернетJпорталом amazon.com, убеждает в том,что на 38 случаев применения этого понятия к описанию процессаразвития отстающих экономик встречается в среднем один случай его


ми, а порой и административными выгодами»15. Если снижение этоJго уровня сложности не чревато катастрофическими последствиямидля большинства жителей, стагнация и упадок обществ становятсявесьма вероятными. Неслучайно, что самые известные примеры«поднимавшихся» и гибнувших цивилизаций приходятся на докоJлумбову Америку, где народы практически не подвергались влияниюизвне; история Китая после XIV века также показывает, что без взаиJмодействия с миром цивилизации способны угасать.

Последнее, разумеется, не значит, что перемены в обществе немогут быть инициированы изнутри. Но такие перемены приводят вбольшинстве случаев к изменениям в системе управления, призванJным расширить возможности правящей элиты сохранять контрольнад обществом. Как следствие, они носят в большинстве случаевконсервирующий, а не развивающий общество характер. Основнаяже масса модернизаций, о которых сегодня принято говорить, – отускоренного развития Англии в XVI–XVII веках, ставшего реакциейна усиление Испании, реформ в России времен Петра I, призванныхпоставить страну вровень с ведущими европейскими державами, ибыстрой модернизации Германии в конце XIX века, предпринятой вответ на доминирование в Европе Франции и Великобритании, дособытий, последовавших в Японии после «революции Мэйдзи», вСоветской России после Великой Октябрьской социалистическойреволюции и в странах Восточной Азии в 50J70Jе годы – оказаласьответом на опасность утраты соответствующими странами значимойроли (политической и экономической) в тех или иных регионах миJра. Отметим еще одно важное обстоятельство: модернизация всегдаи всюду предполагает в первую очередь повышение эффективностив самом широком смысле этого слова – причем повышение зримое инаблюдаемое как изнутри, так и извне модернизирующегося социуJма. Интегральным показателем успеха модернизации выступает укJрепление экономического и политического влияния той или инойстраны в регионе или мире, повышение социальной сплоченностивнутри страны и формирование механизма самоподдерживающегоJся прогрессивного развития. Если говорить более фигурально, зада@ча модернизации – создать такие условия, которые не позволили бы вбудущем сложиться потребности новых модернизаций. Модернизацияуспешна тогда, когда она открывает обществу путь для развития –органичного и немобилизационного.

Мы специально подчеркиваем это обстоятельство потому, что напротяжении второй половины ХХ века в условиях противостояния

Общие характеристики социальных модернизаций

В самом общем виде социальные модернизации порождаются неJтерпимым и прогрессирующим отставанием определенного общестJва от большинства развитых стран или от тех из своих соседей, усJпешное развитие и упрочение позиций которых осознается элитамиданного общества как угроза их статусу и доминирующим позициямв обществе. Подавляющее большинство модернизаций – элитарныепроекты; потребность в них часто возникает «внизу», но на деле реJализуются они практически исключительно через волю «верхов» – иэто не должно удивлять, так как модернизационные процессы требуJют мощной мобилизации, которая редко пользуется широкой подJдержкой в обществе. Даже если народные массы и инициируют моJдернизацию (как это бывает в революционных условиях), сама онакак таковая начинается тогда, когда революционный порыв спадает, асубъект власти становится более определенным.

Но действительно ли потребность в модернизации всегда порожJдается внешними обстоятельствами? Да, считаем мы. История пракJтически не знает случаев ускоренного развития изолированных социJальных систем. Этот факт объясняется, с одной стороны, тем, чтоинновационное сознание человека инертно: люди обретают гораздобольшую склонность к новым решениям, знакомясь с достижениямидругих обществ и пытаясь реагировать на новую информацию и знаJния. С другой стороны, ведя замкнутое существование, люди не ощуJщают потребности в новациях просто потому, что считают положеJние дел нормальным. То же самое имеет место и в случаях, когданесколько обществ, находящихся на приблизительно одинаковомуровне социальноJэкономического развития, контактируют друг сдругом. Значимость внешнего фактора обусловлена, на наш взгляд,тем, что практически в каждом обществе по мере его развития традиJционные властные институты, а также устоявшиеся порядки станоJвятся слишком громоздкими и обременительными для того, чтобыобщество могло их поддерживать без риска для самого себя. На этомэтапе открываются два пути: быстрого совершенствования (модерниJзации) и деструктурирования, или распада. Заметим: последний неесть нечто заведомо катастрофическое – он скорее становится средстJвом отторжения ненужной обществу степени организованности. Какотмечает Дж. Тейнтер, «для населения, которое мало чего получает отподдержания определенного уровня сложности (complexity) социальJной системы, утрата этой сложности оборачивается экономическиJ


Таким образом, мы еще раз хотим подчеркнуть самую важнуючерту модернизации как типа социальных перемен: в ее основележит программа превращения общества в современную конкуренJтоспособную систему, могущую с успехом соперничать с другимиобществами на локальном или глобальном уровне. Причиной моJдернизации в конечном счете выступает необходимость преодоленияотставания от конкурентов в сферах экономики и управления. Посути дела, программа модернизации – это программа догоняющегоразвития.

Характер современных экономики, политики и социальных проJцессов определяют иные, столь же важные черты модернизации обJразца XXI века. ВоJпервых, специфика той экономики, которая слоJжилась на рубеже тысячелетий в развитых странах, требуетвовлечения в процесс модернизации значительной части членов обJщества. В отличие от конца XIX или первой половины ХХ века, когJда успешная индустриализация могла производиться при сохраняюJщемся доминировании сельского населения и практическинеизменном уровне образованности большинства граждан, сегоднядля технологического прорыва необходимы несколько условий: выJсокий уровень образованности даже работников среднего звена; каJчественная инфраструктура обмена информацией и технологиямимежду отраслями народного хозяйства; эффективная система внедJрения научноJтехнических достижений в производственную сферуи серьезный внутренний спрос на высокотехнологичные товары.Важнейшим отличием современной модернизации от тех, которыебыли реализованы до 50–60Jх годов ХХ столетия, выступает невозJможность осуществления ее посредством политически заданной моJбилизации: в современных условиях значением обладает не количеJство вырубленного леса или извлеченной из недр земли нефти, асоответствие производимой промышленной продукции и услуг миJровому уровню; не число людей, в лагерных условиях изготавливаюJщих примитивные вооружения, а степень готовности всех гражданучаствовать в развивающейся рыночной экономике. Модернизацииконца XX и начала XX века требуют своего рода «экономизации» обJщества – и это следует признавать со всей очевидностью. НеслучайJно Ф. Закария отмечает, что «модернизация в последнее время частовоспринимается как синоним вестернизации и даже хуже того – амеJриканизации общества»19. Мы согласны с тем, что такое отождествJление ошибочно, но уверены – для этой распространенной ошибкиесть свои основания. Современная модернизация немыслима без

полярных социальных систем цели и задачи развития стран, выбравJших курс на «социалистическую ориентацию», оказались подчиненыобеспечению «автономности» от враждебного им «свободного миJра». Априори исходя из стремления Запада эксплуатировать развиваJющиеся страны посредством организации системы т.н. неэквиваJлентного обмена, сторонники особого пути модернизации de factoвыбрали путь экономического изоляционизма и экспериментаторстJва. Один из авторов этого подхода Р. Пребиш писал в середине 50Jхгодов: «В основе моей оценки ситуации, сложившейся в странах ЛаJтинской Америки, лежит критика модели развития, опирающегосяна внешние связи, модели, которая, по моему мнению, мешает полJноценному развитию этих стран. Моя стратегия развития нацеленана создание новой модели, которая позволила бы устранить недоJстатки предшествующей модели»16. Предлагалось сократить зависиJмость от «переоцененных» товаров из развитых стран, уменьшитьучастие западного финансового капитала в национальных экономиJках стран «Юга» и отказаться от привлечения кредитов по линиимеждународных финансовых организаций. По мнению другого видJного ученого, также принадлежавшего к этому направлению, С. АмиJна, «пока слаборазвитая страна остается интегрированной в мировойрынок, она будет беспомощной... [и] возможность развития ее проJмышленности на благо местного рынка останется равной нулю»17.

Теоретики «особого пути» предлагали за счет более экономного иэффективного использования средств, получаемых от экспорта, моJдернизировать национальную промышленность и создать более соJвременную инфраструктуру. Основными задачами объявлялись опоJра на внутренние ресурсы, развитие местной промышленности иснижение импорта, а также взаимная интеграция слаборазвитыхстран. Практика, однако, показала, что модернизация производствсобственными силами консервирует отсталость и протекционизм.В итоге за период 1960–1990 годов страны Латинской Америки иАфрики, пошедшие этим путем, продемонстрировали крайне плохиерезультаты, а экономически открытые государства Азии стали лидеJрами по темпам хозяйственного роста. Как подчеркивает Дж. БхагваJти, «за три последних десятилетия Африка и Азия поменялись роляJми. В 1970Jе годы на первую приходилось 11% мировой нищеты, а навторую – 76%. К 1998 году в Африке оказалось 66% всех бедняковмира, доля же Азии снизилась до 15%»18. Самая крупная самоизолиJровавшаяся экономика, СССР, столкнулась с серьезными кризисныJми явлениями и распалась в начале 90Jх.


ропортом, составит не менее 160 лет)20. Символом российской моJдернизации, если проводить тут прямые аналогии, является уже окуJпившая себя электричка от Савеловского вокзала до станции Лобня,откуда, по мнению отечественных чиновников, счастливым пассажиJрам с их поклажей несложно добраться на переполненных автобусахдо аэропорта «Шереметьево». В производстве большинства товарови услуг эта открытость еще более очевидна: китайские, корейские ималазийские потребительские товары, компьютеры и оргтехника, авJтомобили и промышленное оборудование успешно обосновались нарынках западных стран – и неважно, что подчас они завоевали их некачеством, а ценой. В современных условиях товары не могут бытьконкурентоспособными только в собственной стране. Они или конJкурентоспособны на мировом рынке, или неконкурентоспособнывообще, а степень их конкурентоспособности – это и есть мера усJпешности модернизационных усилий того или иного общества.

ВJтретьих, современная модернизация имеет мало общего со спеJциализацией. До определенного момента считалось, что в основемеждународной торговли лежит специализация отдельных стран напроизводстве определенных товаров, а отрасли специализации опреJделяются историческими условиями или естественными преимущеJствами той или иной страны. На деле вся история экономическогоразвития наиболее успешных держав начисто опровергает подобнуюгипотезу. На рубеже XX и XXI веков международная торговля всеболее зацикливается в рамках сообщества развитых стран, которыепочемуJто совершенно не спешат воспользоваться «преимуществамиспециализации». Если в 1953 году развитые державы направляли встраны того же уровня развития 38% своего экспорта, в 1963 году –уже 49%, а к 1990 году – 76%21. В результате в 1997 году только 5%торговых потоков, начинающихся или заканчивающихся на территоJрии одного из государств – членов Организации экономического соJтрудничества и развития, выходили вовне этой совокупностистран22, а развитые постиндустриальные державы импортировали изразвивающихся стран товаров и услуг на сумму, не превышающую1,9% своего ВВП23. В 2005 году это положение несколько измениJлось как по причине экономического подъема Китая, так и вследстJвие роста цен на базовые сырьевые товары: страны ЕС, США и ЯпоJния импортировали из развивающихся экономик товаров и услуг насумму, равную 3,2% своего ВВП. Более того, ведущие страны нетолько торгуют друг с другом, но и обмениваются по преимуществутоварами одних и тех же товарных групп (в современной теории таJ

экономизации общества – просто потому, что все страны, которые вконце ХХ столетия столкнулись с необходимостью ее проведения,долгое время отрицали неизбежность доминирования экономичесJких отношений в народном хозяйстве, считая, что плановое регулиJрование и политический авторитаризм способны обеспечить необJходимые рычаги для развития. Последнее не означает, чтоэкономика должна восторжествовать над политикой или подчинитьсебе сферу культуры; мы имеем в виду лишь то, что в хозяйственнойсфере естественные рыночные закономерности не должны игнориJроваться, а возможности экономической самореализации граждан –ограничиваться.

ВоJвторых, процесс модернизации не может не протекать паралJлельно с открытием экономики внешнему миру. Это определяется нестолько тем, что модернизационные усилия требуют притока в страJну капитала и технологий, сколько тем, что только в открытой экоJномике субъекты модернизации обретают необходимые для ее осуJществления ориентиры и критерии. Оценим оба этих фактора.Хорошо заметно, что «глобальная» составляющая постоянно усилиJвается от одной модернизации к другой; это можно видеть на примеJре того же Китая, если сравнить его, в частности, с СССР или ЯпоJнией. В отличие от последних двух стран, в КНР в 1985–1998 годахиностранные инвестиции в страну росли более высокими темпами,чем промышленное производство. Более 90% всех технологий имJпортировались и импортируются изJза рубежа. При этом государстJво не стремится к примитивно понимаемой эффективности: если вначале 90Jх годов для увеличения объема производства на китайскихгоспредприятиях на 1 доллар требовалось инвестиций на 4 доллара,то сегодня – уже на 5,4 доллара; для получения одинакового приросJта промышленной продукции в Корее в 80Jе годы требовалось вдвоеменьше инвестиций, чем в Китае в 2000Jе. Однако причины этой виJдимой неэффективности не слишком тривиальны: в отличие, наприJмер, от России, где государство усиленно инвестирует в отрасли, коJторые при нынешней конъюнктуре и без него не остались бы безвнимания, в Китае (как ранее в Корее и Японии) значительную частьобщих капиталовложений, осуществляемых правительством, составJляют инвестиции в инфраструктурные проекты, уровень которых за@дается мировыми стандартами (в частности, в области авиаперевоJзок, дорожного строительства и т.д.), а эксплуатация ведется вусловиях низкого местного спроса (так, например, срок окупаемостискоростного поезда, курсирующего с 2005 года между Шанхаем и аэJ


эволюционный отход от авторитарных (а то и диктаторских) метоJдов управления в сторону если и не демократического (в западномсмысле слова), то по крайней мере правового, уважающего и соблюJдающего права граждан и принятые законы государства. Там же, гдемодернизация оставалась лишь красивым лозунгом (как в ЛатинскойАмерике или большинстве африканских стран), процесс имел обратJную направленность. Нынешняя Россия, увы, очевидно принадлеJжит ко второй группе стран.

В общем и целом модернизации конца XX и начала XXI века имеJют достаточно понятные и легко прослеживаемые характеристики.Они инициируются сверху, причем в странах, которые на протяжеJнии предшествующих 50–100 лет оставались в стороне от магистJральных линий мирового развития и ощущают, что их отставаниеимеет все шансы стать непреодолимым. Эти модернизации основыJваются на открытии большинству членов общества возможностейдля втягивания в рыночную экономику и личного обогащения. Онипредполагают опору на промышленный сектор и отказ от сырьевойили аграрной ориентации народного хозяйства. В ходе модернизаJций осуществляется открытие страны внешнему миру и принимаютJся задаваемые им стандарты, которые становятся хозяйственными (анередко также социальными и политическими) ориентирами. СтраJна становится все более конкурентоспособной на международномрынке, но при этом ее экономика превращается во все более сбаланJсированный и самодостаточный народнохозяйственный комплекс.Постепенно растет уровень жизни и степень образованности насеJления, утверждаются правовые нормы и формируются основы дляразных типов народного представительства.

Все это, замечу, не означает «триумфального шествия» рыночнойэкономики и либеральной демократии, о которых мечтал молодойФ. Фукуяма, выступая со статьей о «конце истории»26. Политическиеформы, в которых осуществляется модернизация, могут серьезно отJличаться друг от друга, а модернизирующиеся страны отнюдь не обяJзательно должны действовать как союзники и тем более вассалы ЗаJпада. Напротив, усиление – и экономическое, и политическое – этихновых центров влияния в конечном счете станет вызовом западномудоминированию. И главный вопрос заключается в том, удастся лиэтим соперникам западного мира реально оспорить его ведущие поJзиции или, как это случалось и прежде, они «надорвутся», чуть былоне достигнув данной цели.

кая торговля называется «intraJsector trade»). Cегодня не толькоразвитые, но и большинство «модернизирующихся» стран обмениJваются одними и теми же товарами: в экспортноJимпортных операJциях между ЕС и США доля intraJsector trade составляет 64–68%, вторговле Японии с КНР – около 50%24. При этом большинство разJвитых и модернизирующихся стран вполне самодостаточны в произJводстве основных видов промышленной продукции и продовольстJвия и внешняя торговля скорее оптимизирует их экономики, чемжизненно им необходима (сравнения с Россией, полагаю, тут простоизлишни).

И, наконец, вJчетвертых, современная модернизация требует макJсимального развития человеческого потенциала и предельного выJсвобождения творческой активности. Последнее входит в серьезноепротиворечие с упомянутой выше «экономизацией» общества и поJэтому развитие наукоемкой и творческой составляющих модернизаJционного процесса является самой сложной для большинства развиJвающихся стран задачей. С самого начала процессов модернизациивсем включившимся в нее странам была присуща технологическая заJвисимость – и попытки ее преодоления остаются паллиативными. До«азиатского» кризиса 1997–1998 годов для всех новых индустриальJных стран Азии (за исключением только лишь Кореи, которая начаJла индустриализацию еще в 60Jе годы) была характерна невысокаядоля расходов на научные исследования и опытноJконструкторскиеразработки в ВВП: в Малайзии она составила лишь 0,22%, в ТаиланJде – 0,2 % и даже в богатом Сингапуре не превышала 1,13% ВВП25.После кризиса стала заметна другая особенность: расходы наНИОКР начали стремительно расти, а эффективность их – быстроснижаться. В результате степень зависимости данных стран от имJпорта технологий не изменилась, а в случае Малайзии и Индонезии– даже выросла. Проблема развития человеческого потенциала имеJет еще один немаловажный аспект: невозможно говорить о модерниJзации, если называемые таким образом процессы приводят к сокраJщению продолжительности жизни, демонтажу системы социальногообеспечения, ликвидации гарантий образования и медицинского обJслуживания. Задачей модернизации является повышение степени усJпешности общества и благосостояния его граждан, а не усилениедиктата государства и закрепощение этим государством собственноJго народа. Это обстоятельство прослеживается на примере всех безисключения модернизирующихся стран: там, где процесс модернизаJции приносил реальные плоды, на протяжении 20–40 лет происходил


модернизацией весьма условно (см. начало статьи), и единственным еепримером могут быть США конца 50Jх – середины 70Jх годов. За этотпериод доля школьников, поступающих в вузы, выросла с 16 до 38%; доJля инженерного и управленческого персонала в индустриальной заняJтости – с 4 до 22%, а количество ученых и персонала научноJисследоваJтельских учреждений – более чем в десять раз28. Однако этот периодознаменовался целым рядом процессов, которые вряд ли могут быть поJвторены в любой иной стране. Тысячи молодых людей были приняты ввузы в рамках программы льгот для ветеранов Второй мировой и КоJрейской войн; евреиJпрофессора получили возможность преподавать впрестижных университетах; перед многими афроамериканцами открыJлись перспективы получения высшего образования; и, наконец, в 60Jегоды стали очевидны финансовые выгоды от инвестиций в повышениесвоего квалификационного уровня. Особым значением обладал и тотфакт, что США в этот период были местом сосредоточения значительJной части мировой интеллектуальной элиты и задавали тон в научныхисследованиях. Именно тогда были заложены основы высокотехнолоJгичного роста 80Jх и 90Jх годов. Сравнивать современную Россию сАмерикой тех лет какJто не слишком прилично. 1990Jе и 2000Jе годы угJлубили провинциализацию отечественной науки и обесценили высшееобразование; в последнее время власть делает акцент на политическивыгодное ей отупление молодого поколения, а не на повышение его обJразовательного уровня. Цели собственного интеллектуального соверJшенствования не только стоят намного ниже материального благосоJстояния, но и вообще не присутствуют в первой десятке основныхжизненных целей молодых россиян. Практически полностью исчезласоциальная группа высококвалифицированных индустриальных рабоJчих, которая была весьма значительной даже в советский период.

ВJтретьих, в ходе сначала поздней перестройки, затем ельцинскихреформ и, наконец, путинской контрреформации полностью разруJшилась меритократическая система социального отбора, котораямогла бы рекрутировать в управленческие структуры квалифицироJванные кадры. На первом этапе, в 1987–1991 годы, прогрессивнаяинтеллигенция ассоциировала себя с «перестроечными силами» ибыла «списана в архив» после распада Советского Союза. В 90Jе годыв управлении страной доминировали олигархические группы и корJрумпированная бюрократия. При В. Путине на смену им пришлибывшие неудачники из числа представителей силовых структур, с усJпехом подчинившие себе рычаги государственной власти, «командJные высоты» в экономике и менее всего заинтересованные в привлеJ

Модернизационный потенциал России

Если с учетом отмеченных выше обстоятельств подойти к оценкемодернизационного потенциала России, его следует признать крайJне ограниченным.

ВоJпервых, на протяжении последнего десятилетия в России слоJжились две предпосылки, делающие мобилизационный рывок пракJтически невозможным. С одной стороны, в 90Jе годы государствонеоднократно обманывало надежды населения, и после 1998 года доJверие к нему находится на крайне низком уровне. Я не имею в виду,что россияне скептически относятся к государству как фантому, ноони ничего от него не ждут и на его обязательства не надеются. Какбы ни был отличен курс В. Путина от политики Б. Ельцина, междуними имеется очевидное сходство – как обесценение сбережений в1991 и 1998 годах, так и «монетизация льгот», реформа образованияи пресловутые «национальные проекты» дают населению понять:ждать нечего, выживайте сами. В такой ситуации экономическая моJбилизация реальна только через заинтересовывание людей в достиJжении тех или иных целей, но это лежит за пределами возможностейправительства. При этом доходы граждан за последнее время выросJли – причем не вследствие успешной промышленной политики, а изJза повышения цен на энергоносители. В результате россияне стализарабатывать намного больше, чем они того заслуживали бы, если быучитывался их реальный вклад в производство несырьевых товаров иуслуг. Сочетание невысоких требований к работникам с весьма знаJчительными зарплатами исключает возможность инициированиямодернизационного рывка, который обычно происходил при крайненизких стартовых условиях жизни населения (средний доход на дуJшу населения в Малайзии в начале 50Jх годов составлял 300 долл., вразрушенной войной Корее в конце 50Jх – около 100 долл., на ТайваJне в начале 60Jх – 160 долл., в Китае в 1978 году – 280 долл., а во ВьетJнаме уровень в 220 долл. был достигнут лишь к середине 80Jх27). ПоJтому традиционная модель экономической модернизации:закрепление страны на рынке конкурентоспособной промышленнойпродукции и последующий выход на более серьезные рубежи – в РосJсии сегодня категорически неприменима.

ВоJвторых, «немобилизационная модернизация», в основе которойлежит раскрепощение творческого потенциала нации и развитие наукоJемких и сложных производств, в нашей стране также не имеет шансовна успех. Собственно говоря, такая модернизация может быть названа


образования» страны не воспринимаются всерьез даже теми, кто ихозвучивает. По числу производимых автомобилей мы уступаем ЧеJхии и Словакии, а перевозки грузов по «транссибирскому трансJпортному коридору» снижаются четвертый год подряд. Около 60%товарооборота между «великими соседями» – Россией и Китаем –осуществляется через перевалку грузов в европейских портах. И даJже 67% прироста добычи газа в 2005–2007 годах было обеспеченовведением в эксплуатацию проекта «СахалинJ1», реализованного заJпадными инвесторами. И чем более очевидным будет становитьсянеспособность страны «вписаться» в глобальные процессы, тем болееконсервативным и ретроградным будет политический курс, провоJдимый ее насквозь лживой авторитарной элитой, давно уже обеспеJчившей себя «запасными аэродромами» в европейских столицах.

И наконец, вJпятых, в современной России на самых разных социJальных уровнях доминирует общее стремление к минимизации заJтрачиваемых усилий – и общая надежда на максимально возможныерезультаты. В условиях наличия гигантских ресурсов минеральногосырья и высоких цен на него рассчитывать на «модернизационныймомент» бессмысленно. Характерно, что современный «бум» в сфередобычи углеводородов хотя и обеспечивает экономическое развитиестраны (на нефть, газ, продукты их переработки и электроэнергиюприходится 67% российского экспорта, а доходы, прямо связанные спроизводством и экспортом энергоносителей, обеспечивают 56% поJступлений в бюджет), бумом по своей сути не является. Даже посленескольких лет активного восстановительного роста в России добыJвается меньше нефти и газа, чем в 1990 году, а объемы добычи энерJгоносителей растут в последнее время на 1–2% в год. Зато среди 30крупнейших по капитализации отечественных компаний 14 представJляют энергетический сектор, а их общая оценка достигает 76% совоJкупной стоимости российских topJ30. За «динамичным прогрессом»на деле скрывается то, что на Западе принято называть «ростом безразвития». И снова приходится повторить: в подобных условиях бесJсмысленно надеяться на развитие высокотехнологичных отраслейэкономики, несмотря на все заверения властей. Можно ли поверить вобещания министра связи и информатизации о том, что к 2009 годуна школьных компьютерах будет стоять российский software, если зашесть лет программа «Электронная Россия», не предполагавшая ниодной серьезной технологической новации, практически полностьюпровалена? Можно ли принимать всерьез рассуждения об обновлеJнии в авиастроении, если за последние 15 лет построено меньше

чении во властные структуры компетентных специалистов, способJных составить им конкуренцию. В результате сегодня Россией правит«элита», степень образованности которой и адекватность представлеJний о внешнем мире являются, пожалуй, самыми низкими со временвосшествия на престол Петра I. Заинтересованная в сохранении своJих доминирующих позиций и постоянном извлечении материальJных выгод из близости к государственным и окологосударственнымфинансовым потокам, эта группа не готова допустить к управлениюи государственными институтами, и крупными бизнесJструктурамиболее компетентных и открытых миру специалистов.

ВJчетвертых, «логика» политического процесса в России направJляет страну по пути скорее отторжения внешнего мира, нежели приJнятия его достижений и ответов на его реальные вызовы. За двадцатьлет страна деиндустриализировалась, распалась на несколько госуJдарств, начались процессы депопуляции, уровень жизни большинстJва граждан существенно снизился. Естественно, в таких условияхсравнения с внешним миром выглядят скорее болезненно, чем воJодушевляюще. США сейчас являются de facto единственной сверхJдержавой, победившей СССР в «холодной войне». Европа дает приJмер успешного интеграционного проекта, на фоне которого СНГвызывает в лучшем случае лишь горькую ухмылку. А Китай, чей ВВПв 1986 году был в два раза меньше советского, сегодня превосходитРоссию по этому показателю более чем в четыре раза. В такой ситуаJции начать «модернизироваться» по западному образцу – значитпризнать собственную несостоятельность. Неудивительно, что преJзидент В. Путин, который в 2000–2001 годах пытался восстановитьсвязи России с бывшими советскими сателлитами, к началу своего«третьего срока» приходит с тем же багажом, последовательно разоJчаровавшись в сотрудничестве сначала с США, затем с объединенJной Европой, а сегодня постепенно переосмысливая даже отношеJния с Китаем. Россия уверенно доказывает свою неспособностьиграть роль ученика, а порой и младшего партнера – роль, котораявсегда была уделом модернизировавшихся стран и определена самойлогикой модернизации. Поэтому несложно предположить: в блиJжайшие пятьJдесять лет Россия станет еще более закрытой и «сувеJренной» страной, а законы развития цивилизованного мира не будутиметь над ней власти. Стратегия развития страны в последние годыотрицает все модернизационные парадигмы: экспорт высокотехноJлогичной продукции гражданского назначения вообще исчерпался,а импорт ее растет на 50–60% в год. Фантастические проекты «преJ


стремящееся торпедировать любые конструктивные планы властей.Все эти обстоятельства, однако, не являются препятствиями для осуJществления модернизационной программы – они, напротив, всегдаи всюду выступали необходимым условием для ее начала. Никогдаблагополучная и успешная страна не предпринимала экономическоймобилизации ради придания своему развитию какогоJлибо искусстJвенного «ускорения». И поэтому все неурядицы последнего временине рассматриваются нами как серьезные препятствия на пути модерJнизации российского общества.

Препятствия к модернизации России лежат сегодня скорее в полиJтической и даже ментальной сферах. Столетие беспримерной идеолоJгизации всех сторон жизни общества, наслоенное на глубоко укоренивJшиеся в массовом сознании стереотипы и фобии, сформировало вроссиянах уверенность в собственной исключительности и правоте –уверенность, иррациональную по своей природе. Неудачи и поражеJния, отставание в экономике и пренебрежение к судьбам собственныхграждан – все это должно было бы оставить гораздо более глубокий следв сознании нации, если бы не трактовалось как проявление некой осоJбой миссии или особенной «природы» российской «цивилизации».Главной чертой истории России XX века стала ее мифологизация, тогJда как основной характеристикой сознания западных граждан – его проJгрессирующая демистификация. Если нашей стране и не хватает чегоJто для успешной модернизации и стабильного прогрессивногоразвития, то это рационализма, способности объективно и непредвзятооценивать складывающуюся в мире ситуацию, собственные возможноJсти и потенциал других стран, мотивы как российских, так и зарубежJных политиков. Но именно этого нам, похоже, не удастся достичь. Мыреагируем не на факты, а на пустопорожнюю болтовню, прислушиваемJся не к мыслям, а к тем, кто их озвучивает. Мы считаем серьезными текJстами книжонки типа кокошинского «Реального суверенитета», где авJтор утверждает, что «значительная часть американской политическойэлиты на протяжении всего периода после ликвидации отношений “хоJлодной войны”, распада Организации Варшавского договора и СоветJского Союза демонстрирует стремление ослабить позиции России в миJровой политике по целому ряду параметров» на том только основании,что 30% россиян(!), по данным ВЦИОМ, кажется, что дело обстоитименно так, а 51% убежден, что «“помощь” США в развитии демокраJтии в России нанесла вред нашему государству»30. Мы возводим в разрядbreaking news сообщения с авиакосмического салона в подмосковномЖуковском (на котором российские компании не продемонстрировали

гражданских воздушных судов, чем за один только 1989Jй год? И о каJком ренессансе автомобилестроения следует говорить, если «отечестJвенные» машины оборудуются все большим числом импортных узJлов, поставки которых с отечественных предприятий остались впрошлом? Индустриальные модернизации случаются только там, гдеразвитие промышленности является единственным серьезным шанJсом вывести страну из состояния отсталости. Ни одна из стран, в коJторых в изобилии имелись природные ресурсы, не стала в ХХ векепромышленно развитым государством (что, однако, не отрицает того,что некоторые из таких стран – например, Объединенные АрабскиеЭмираты – сумели с помощью западных компаний построить совреJменные экономики, не слишком зависимые от сырьевого экспорта).В то же время нужно иметь в виду, что, в отличие от индустриальных«тигров» ЮгоJВосточной Азии, доля ресурсных экономик в глобальJном валовом продукте устойчиво снижается: если в 1982 году совоJкупный ВВП Саудовской Аравии, Ирана, Кувейта, Венесуэлы и НиJгерии составлял 294 млрд долл., тогда как Соединенных Штатов –чуть более 3,25 трлн долл., то в 2004Jм соотношение достигло 570млрд долл. к 11,6 трлн долл., т.е. снизилось с 1:11 до 1:20 (в последниетри года оно несколько откорректировалось, но причина тому – неизменение динамики развития этих стран, а рост цен на нефть).Страны этой группы – также не в пример азиатским «тиграм» – всеболее зависят от импорта технологичных товаров изJза рубежа: еслив 1974 году его стоимость равнялась 38% поступлений от продажиприродных ресурсов, то в 1979 – уже 74%, а в 2005 – 92%. И наконец,население большинства данных стран практически разучилось рабоJтать: не случайно сегодня 58% жителей Кувейта – это гастарбайтеры,а в Объединенных Арабских Эмиратах доля мигрантов в населениидостигает 74%29! Любой россиянин без труда заметит, что его странастремительно развивается именно по этой модели.

* * *

Сегодня Россия находится в крайне сложной ситуации, о которойне устают говорить политики и эксперты. Подчеркиваются последстJвия «деструктивного десятилетия» 90Jх; утрата значительной частипромышленного и интеллектуального капитала; гигантский оттокфинансовых средств за рубеж; старение инфраструктуры; ослаблеJние обороноспособности, и разумеется, враждебное окружение,


13 См., напр.: Неклесса А. Ordo Quadro: пришествие постсовременного мира // ИльJин М., Иноземцев В. (ред.) Мегатренды мирового развития. Москва: Экономика,2001. С. 127–151; Неклесса А. Люди воздуха, или Кто строит мир. Москва: Институтэкономических стратегий, 2005.14 Расчеты автора на основе анализа частоты применения понятий «modernisation» и«modernization» в названиях и подзаголовках 6 тыс. наиболее продаваемых англоязычJных книг, изданных с 1990 по 2007 год в США, Великобритании, Канаде, Австралиии ЮАР (сайт www.amazon.com посещен 21 июля 2007 года).15 Tainter J. The Collapse of Complex Societies. Cambridge: Cambridge University Press,1988. P. 198.16 Цит по кн.: Meier G.M., Seers D. Pioneers in Development. Washington: The World Bank,1985. P. 177.17 Amin S. Accumulation on a World Scale. Harmondsworth: Penguin, 1976. P. 131.18 Бхагвати Дж. В защиту глобализации / Пер. с англ. под редакцией и со вступительJной статьей В.Л. Иноземцева. Москва: Ладомир, 2005. С. 89.19 Zakaria F. The Roots of Rage // Newsweek. 2001. October 15. P. 23.20 См.: Hutton W. The Writing on the Wall: China and the West in the 21st Century.London: Little, Brown, 2007. P. 162–163.21 См.: Krugman P. Peddling Prosperity. Economic Sense and Nonsense in the Age ofDiminished Expectations. New York, London: W.W. Norton & Co., 1994. P. 231.22 Cм.: Elliott L., Atkinson D. The Age of Insecurity, London, New York: Verso, 1998. P. 226.23 См.: Krugman P. Does Third World Growth Hurt First World Prosperity? // Ohmae K.(ed.) The Evolving Global Economy: Making Sense of the New World Order. Boston:Harvard Business School Press, 1995. P. 117.24 См.: Piening Ch. Global Europe. The European Union in World Affairs. Boulder (Co.),London: Lynne Rienner Publishers, 1997. P. 16, 23.25 См.: Красильщиков В. Кризис в Восточной Азии: 10 лет спустя // Le Monde diploJmatique (русское издание). 2007. № 6. С. 6–7.26 См.: Fukuyama F. The End of History? // The National Interest. 1989. Summer. No. 17;Fukuyama F. The End of History and the Last Man. London: Penguin Books, 1992; FrancisFukuyama's Second Thoughts. An Essay on the Tenth Anniversary of the publication of«The End of History?» // The National Interest. 1999. Summer. No. 56. P. 15–44.27 См.: Иноземцев В. Расколотая цивилизация. Наличествующие предпосылки и возJможные последствия постэкономической революции. Москва: Academia, Наука, 1999.C. 345–346.

28 См.: Drucker P.F. Landmarks of Tomorrow: A Report on the New «PostJModern»World. New Brunswick (NJ), London: Transaction, 1996. P. 117; Nelson J. PostJIndustrialCapitalism: Exploring Economic Inequality in America. London, Thousand Oaks (Ca.):Sage Publications, 1995. P. 22.29 Подробнее см.: Иноземцев В. Сверхдержавка // Большая политика. 2006. № 6. С. 40–47.30 См.: Кокошин А. Реальный суверенитет в современной мирополитической системе.Москва: Европа, 2006. С. 29 и прим. № 33 на с. 118.

ни одного нового экземпляра авиационной техники) о том, что А. ФеJдоров, руководитель Объединенной авиастроительной корпорации,уверен: к 2020 году его компания будет контролировать 10% мировогоавиарынка, и о том, что И. Шевчук, глава входящей в этот же холдингкомпании «Туполев», не сомневается: одна только его фирма уже к 2015году будет производить 10% авиатехники в мире. Мы умиляемся расJсуждению патриарха, пытающегося убедить членов Парламентской асJсамблеи Совета Европы в том, что европейское Просвещение вышло изхристианской культуры (а не стало реакцией на засилье церковничьейтупости). Примеры можно продолжать бесконечно. Удивляет то, что,похоже, масштабы самообмана и мифотворчества растут и в периодынарастания и углубления наших проблем, и в моменты «временных пеJредышек», подобных ныне переживаемой нашим обществом. И это неповод для оптимизма. России вряд ли удастся стать нормальной страной,а предсказывать, в каких именно формах проявится ее ненормальность –неблагодарное занятие. Ведь, перефразируя Л. Толстого, можно сказать,что все нормальные страны похожи друг на друга, а все ненормальныененормальны каждая поJсвоему.


1 Подробнее см.: Turner B.S. Periodization and Politics in the Postmodern // Turner B.S.(ed.) Theories of Modernity and Post–Modernity. London, Thousand Oaks (Ca.): SagePublications, 1990. P. 3–5. 2 См.: Toynbee A. A Study of History. Oxford: Oxford University Press, 1954. Vol. VIII.P. 144.3 См.: Curtius E. European Literature and the Latin Middle Ages. London: Routledge andKegan Paul, 1953. P. 119.4 См.: Rose M. The PostJModern and the PostJIndustrial: A Critical Analysis. Cambridge:Cambridge University Press, 1991. P. 171.5 См.: Mills Ch.W. The Sociological Imagination. New York, Oxford: Oxford UniversityPress, 1967. P. 184; Drucker P. Landmarks of Tomorrow: A Report on the New «PostJModern» World. New Brunswick (NJ), London: Transaction Publishers, 1996. P. ix.6 Touraine A. Critique de la modernite. Paris: Fayard, 1992. P. 281, 199.7 См.: Giddens A. The Consequences of Modernity. Cambridge: Polity, 1990. P. 150.8 См.: Smart B. Postmodernity. London, New York: Routledge, 1993. P. 116.9 См.: Giddens A. Op. cit. P. 49.10 См.: Bauman Z. Intimations of Postmodernity. London: Routledge, 1992. P. 187–188.11 См.: Touraine A. Op. cit. P. 466.12 См.: Jameson F. A Singular Modernity. Essay on the Ontology of the Present. London,New York: Verso, 1996. P. 310.


нее ясными, если не сказать – несознаваемыми и неизученными, окаJзываются фактические препятствия, которые возникают в ходе проJцессов модернизации и гасят исходные стремления и импульсы этихдвижений. Если о консервативном влиянии провинции, социальнойи культурной периферии российского социума, в которой вязнут инейтрализуются любые инновационные изменения и подвижки, ещечтоJто говорилось и писалось в специальной и широкой литературе,то о других формах стерилизации и блокирования модернизационJных процессов речь вообще не заходит. А между тем именно с пониJманием этих обстоятельств и связаны перспективы модернизациистраны. Эти вопросы можно разделить на две части. Первая связанас изучением того, какую роль играют заимствуемые идеологическиепредставления о современности в российских условиях, почему влаJсти, оказываясь «единственным европейцем» в стране, никогда недоводят изменения до их полной институционализации? Втораячасть предполагает поиск ответов на вопросы, почему российскоенаселение (его опыт, обычаи, уклад жизни, моральные представлеJния) оказывается столь ригидным, что не «воспринимает» те очевидJные преимущества и блага, которые, казалось бы, несет с собой моJдернизация?

Представления российских интеллектуалов о Европе никогда небыли отражением реального положения дел в странах, воплощавших«современность», поскольку возможности адекватного восприятиятого, чем являются эти общества и государства, знание того, на какомчеловеческом, культурном, моральном, религиозном и т.п. фундаJменте построены их институты, блокировались стереотипами нациJонального самосознания русских. То, что составляет символическуюзначимость для подданных российской власти, блокирует понимаJние западных ценностей.

«Современность» у русских, выезжавших или изучавших «западJные страны», вызывала самые противоречивые чувства – зависть, восJхищение, стремление подражать или заимствовать и отталкивание,отчуждение, неприятие, непонимание простейших вещей, очевидJных для обычных граждан западных стран. Селективность рецепциизападных форм проявлялась в том, что заимствованию подлежалилишь инструментальные формы действия и достижения: техника, гоJтовые продукты, а не условия, делающие возможным их появление.Напротив, отношение европейских стран к России было обусловлеJно восприятием ее символов и ценностей, определявших параметрыроссийской государственной политики. Представление о ней слоJ

Л. Гудков, Б. Дубин / Представления о модернизации российской элиты 167

1

Тема модернизации России – сквозная в отечественной публицисJтике, философии, социальноJполитических науках. «Россия и ЗаJпад», «Россия и Европа» стали поводом для бесчисленных рассуждеJний об отсталости страны, равно как и о том, каковы должны бытьстратегии догоняющего развития, об исторической судьбе России, ееуникальности, ее миссии в мире и т.п. В своем идеологическом видеэтот круг вопросов утратил какуюJлибо актуальность и осмысленJность, поскольку подобные дискуссии превратились в манифестаJцию интеллигентских предрассудков и иллюзий, выражение нациоJнальных фобий или комплексов, став полем межгрупповой враждытех, кто соперничает за внимание властей. Сегодня более или менеепонятно, к чему в общем и целом должны стремиться российскиеполитики, если они ставят перед собой цели завершить модернизаJцию России, создать институциональную структуру современногогосударства. Дискуссии об этом закончились примерно к концу1990Jх годов. Менее ясными оказываются средства реализации этихцелей, в первую очередь – кто собственно будет проводить такую поJлитику, ради чего, исходя из каких интересов, что это за группы илисилы? Готовых ответов на эти вопросы сегодня уже нет, а потомуобычно в кругах, озабоченных состоянием страны, указывают навласть как единственную организованную силу, способную осущестJвить программу подобных трансформаций. Ничего, кроме интеллекJтуальной немощи, такого рода подсказки не содержат. Возможностиавторитарной модернизации давно исчерпаны еще в XIX веке. Стольже проблематичным оказался и потенциал тех групп, которые периJодически выдвигались на роль элит в российском обществе. Еще меJ

Лев Гудков, Борис Дубин

Представления о модернизации российской элиты1

Уже в конце 1970Jх годов на разного рода неформальных семинаJрах можно было слышать разговоры о том, что «Россия – первая страJна догоняющей модернизации», воспроизводившие основные колJлизии интеллигентской мысли. Но что значит быть «современным»или «модерным» – при этом оставалось за рамками анализа и пониJмания. Неспособность коллективной мысли дать определенный отJвет на этот вопрос стала причиной беспомощности и отсутствия неJобходимого общественного согласия при выработке стратегий«модернизации» России.

В узком, исторически конкретном, смысле «модернизация» ознаJчает установление тех институтов, которые в Европе XIX века проJтивопоставлялись «старому режиму», а именно: формы правовогогосударства, то есть ограничения абсолютизма и полноты королевJской власти; независимости от нее суда; сословного, а затем политиJческого представительства «нации» (народа) – парламента, венчавJшего многопартийную систему, и самой конкуренции различныхполитических партий, могущих функционировать только при усJловии прессы, свободной от государственной опеки и контроля,питающей общественное мнение (и тем самым обеспечивающейструктуру публичности – Öffentlichkeit, publicity). Система полиJтического представительства была выражением усиливающегосямногообразия групповых интересов, как материальных, так и идеJальных, идейных. То, что позднее стало связываться с «модерносJтью», – быстро прогрессирующие промышленные технологии, успеJхи секулярной эмпирической науки, обеспечивающей экономикутехникой, система коммуникаций (дороги и средства связи, печать),а также всеобщее массовое светское образование (начальная, средJняя и высшая школа), мобильность населения, состояние социальJной инфраструктуры, уровень просвещения, медицины и массовойгигиены, рост благосостояния и т.п. – все это производные от проJцессов дифференциации социальной системы, и в первую очередьэмансипации целых областей социальной жизни от системы госJподства традиционных авторитетов, контроль которых прежде параJлизовал любые инновации.

Модерность нельзя сводить только к противоречивому развитиюкапиталистической экономики, надстраивающейся над экономикойтрадиционных сословий и групп, как привилегированных, так и ниJзовых, но в любом случае отличающихся консерватизмом, неэффекJтивностью, глухой защитой своих партикулярных интересов. Онаневозможна без соответствующего развития адекватной правовой

жилось уже в конце XVIII века и сохранилось до настоящего времеJни, и если и менялось позднее, то не слишком существенно: Россия –гигантская, но варварская страна, управляемая деспотическим правиJтельством, с забитым, бесправным и нищим населением, лишеннымгражданских добродетелей и чувства собственного достоинства, маJло отличающимся по своему положению от крепостных.

Чувство угрозы, исходящее от России на всем протяжении XIX ипочти всего XX века, дополнялось (у левых европейских партий)идеализацией ее достижений, иногда переоценкой ее военной мощи(среди правых) и признанием влияния среди стран третьего мира. Ито, и другое подкрепляло претензии российского правительства, а заJтем – советского руководства на ведущую роль России как мировойдержавы, а позднее, с закатом коммунистической системы, и послуJжило толчком для роста компенсаторного русского национализма,утешительных изоляционистских рассуждений о России как самоJстоятельной и полноценной цивилизации. Явная неспособностьРоссии стать (и тем более – считаться, быть) современным общестJвом и государством не просто плохо осознана или не осознается росJсийским обществом (хотя бы ее элитой или теми, кого можно упоJдобить элите), но и всячески вытесняется из сферы общественноговнимания.

Одной из причин этого является то, что комплекс социальноJкультурной неполноценности, незрелости, отсталости превратился вважнейший компонент структуры национальной и коллективнойидентичности. Как всякая социальная травма, модернизационная неJсостоятельность породила множество внутренних коллективных миJфов, закрепивших нерешенные проблемы и комплексы ущемленносJти в качестве фокусов национальной идеологии и культуры. Неврозидентичности, вызванной невозможностью «вхождения в Европу»,стал важнейшим механизмом воспроизводства и поддержания целоJстности национального самосознания россиян на протяжении XIXи тем более ХХ столетия, основой массовой идентичности «русJских». Символическими обозначениями границ «идеологическоговека России» (и массовой исторической памяти) оказались, с однойстороны, катастрофа 1917 года, завершившая цикл существованияРоссийской империи и одновременно ставшая началом возрожденияее в гораздо более радикальных формах экспансионистского и терроJристического режима, а с другой – крах СССР, встреченный ужемногими и на Западе, и внутри страны со вздохом облегчения и осJвобождения от страха.

Л. Гудков, Б. Дубин / Представления о модернизации российской элиты 169168 II. Отраслевые ракурсы российской модернизации

зан с процедурным, а не с содержательным порядком социальных отJношений в самых разных областях жизни. Снятие табу на расколдоJвывание мира дало мощнейший толчок к рационализации познания,что в свою очередь стимулировало промышленный прогресс и товарJное производство. Эмансипация сословий от автократической властистимулировала развитие коммуникативных и регулятивных механизJмов и подсистем, накопление человеческого потенциала, порождаяспрос на различного рода самоорганизующиеся структуры и формывзаимодействия, ответственного и инициативного человека, стремяJщегося к интенсификации деятельности, потребления, наслаждения,познания и т.п. Хотя исходно, исторически стимулы для модернизаJции были заданы результатами религиозной реформации и институJционализацией протестантской или реформационной этики спасеJния (рефлексивной этики ответственности, а не «этики убеждения»)и соответствующего типа человека (ориентированной на успех личJности, перенос оценки человека с содержательных и ролевых егокачеств на формальные характеристики его действий), институциоJнальные формы современности благодаря их формализму, универсаJлизму могли заимствоваться и «внедряться» в чужую социальную икультурную среду, рассматриваться как «образцы» действия, на котоJрые должны ориентироваться последователи и сторонники духа соJвременности. В свою очередь, универсализм этих представлений споJсобствовал утверждению норм формального равенства и свободы отпроизвола, что, в конечном счете, воздействовало на изменения в поJлитических системах и отношениях господства.

«Модернизация» (в качестве социального процесса определенноJго типа, финалистского по своей структуре, ограниченного во вреJмени) завершилась к середине ХХ века, обозначив группу стран с выJсоким уровнем развития экономики, высокими стандартамикачества жизни, защитой прав личности, обеспечением свобод, свяJзанных разного рода надгосударственными и наднациональнымиинститутами, страхующими от рецидивов милитаризма, внутреннейагрессии и репрессий, вызванных идеологическими факторами. ВоJенные поражения и последующее принудительное уничтожение наJцизма и фашизма в Европе, дискредитация коммунистической систеJмы сделали структуры модерных европейских обществ образцамидля развивающихся стран, для третьего мира. Со второй половины1950Jх – начала 1960Jх годов зоны модернизационных процессов вмире стремительно расширились. Возникли разные концепции моJдернизации и ее типов («догоняющая», «призматическая», «авториJ

системы, трансформации государства (впрочем, необязательно демоJкратии), образования, секуляризации, изменения структуры семьи ипроч. Утверждение новых, нетрадиционных институтов шло паралJлельно с признанием автономности каждой из названных сфер,включая и традиционные, издавна существовавшие, значимости вкаждой из этих областей своих собственных принципов и мотивовдействия. Их легитимность означала признание несводимости нормдействия любой из выделяющихся подсистем к нормам и принципамдействия другой, закрепляемое в праве, в различного рода санкцияхи инстанциях контроля за их соблюдением, собственно и означалаинституциональную дифференциацию, то есть прогрессирующуюспециализацию правил и принципов поведения в каждой из выдеJленных сфер жизни, с одной стороны, и ограничение их другимиинституциональными нормами и основаниями – с другой.

В философскоJантропологическом плане радикальным выражениJем модерности стала идея автономной субъективности, эксцентричеJского положения рефлексирующей личности в мире, а также предшеJствующая этому ницшевская переоценка всех ценностей, этикаответственности и гуманизма. Осознанием и артикуляцией этих проJцессов явилась новая, никогда до того времени не возникавшая светJская система ориентиров, самоидентичностей, идеалов, символов иценностей, получившая название «культура». Распад моноцентричесJкого, иерархически выстроенного средневекового космоса (теология,аристократия, догматизм, автократия) предполагал неупразднимуюгетерогенность и противоречивость жизни и, соответственно, необJходимость постоянного уравновешивания ее действием формальныхпроцедурных правил согласования2. Устойчивость такого социальноJго порядка предполагала введение все более универсалистских норм ивсе менее определенного понимания человека, признания за ним своJбоды воли (релятивизм аскриптивных значений – происхождения,социальных ролей, сознания) и неотчуждаемых прав (собственности,свободы веры, мнений, права требовать от других учета его интереJсов и взглядов), что вводило принцип взаимной ответственности люJбых партнеров – будь то экономических субъектов, власти, судьи,учителя или производителя товаров или информации. ДееспособJность любых субъектов предполагала формальное равенство и ответJственность, вне зависимости от социального положения, религии,имущественного статуса или места рождения.

Иначе говоря, динамизм институциональной системы модерногообщества и зависимого от него государства был непосредственно свяJ


ли обеспечивать потребности «общества», родившегося лишь послетого, как сменились несколько поколений нового служивого дворянJства и чиновничества, примерно к середине XIX века, первое времяфункционировали вхолостую (как, например, Академия наук илиимператорская публичная библиотека – нынешняя «Салтыковка» вСанктJПетербурге, созданная не столько на вырост, сколько как атJрибут, необходимый для обозначения величия цивилизованной дерJжавы). Лишь в пореформенное время, в царствование Александра II,начались собственно модернизационные изменения (начало массоJвого образования, опятьJтаки прежде всего в армии, введение новоJго суда, развитие инфраструктуры, земство и другие формы гражJданского общества).

Втягивание внутренне аморфной Российской империи в мироJвой процесс в качестве одной из великих державJконкурентов за миJровое господство могло привести лишь к одному из двух вариантов:либо к прогрессирующей дифференциации (а значит, технологичесJки обусловленному ограничению самодержавия, традиционногопроизвола власти и патримониальной бюрократии (европейские моJнархии), либо к краху государства, как это было с Оттоманской имJперией и с Россией.

Однако архаическая государственная система (институты самоJдержавия) не выдержала напряжений, с которыми столкнулась страJна в Первой мировой войне. Развалилась не экономика, не новыеинституты, а именно жесткая и репрессивная структура господства,оказавшаяся абсолютно неадекватной в критической ситуации, треJбовавшей гибкости, эффективности и новационных решений. ПриJчем эти институты разрушались не только в России, сравнительно неразвитой, но и в гораздо более продвинутой в модернизационномплане Германии, где уже существовала партийная система, парламенJтаризм (но слабый или мнимый), правовое государство, гражданскоеобщество, а также в менее развитой АвстроJВенгрии и совсем отстаJлой Оттоманской империи. Катастрофу пережили лишь те страны(победительницы), институциональная система которых включалаэффективные механизмы политического целеполагания, то есть отJличалась выраженным демократическим характером, конкуренциейпартий и представительством массовых интересов.

Большевистский режим в социальноJполитическом плане предJставлял собой явления контрмодернизации, будучи, в сравнении дажес предшествующим государственным порядком, гораздо более примиJтивной и несравненно более жесткой террористической системой.

тарная» и т.п.) и исследования условий, агентов и факторов, влияюJщих на скорость и особенности протекания модернизационных проJцессов.

Разумеется, сам по себе указанный момент времени очень условенизJза неравномерности протекания модернизационных процессов вразных европейских странах, но, тем не менее, можно говорить освоеобразном рубеже институционального развития обществ, заверJшения перехода от иерархического, сословного, закрытого традициJонного социума с недифференцированной структурой господства(неограниченной абсолютистской властью) к открытому массовомуобществу с универсалистскими институтами – формальным правом,рациональной рыночной экономикой, представительной демократиJей, секуляризованным образованием и неконтролируемыми государJством средствами информации. Важно, что образцовость модерныхобществ стала безусловно очевидной после всеобщего признания неJприемлемости и опасности других вариантов организации массовыхобществ и государства, в первую очередь тоталитарных моделей (люJбые разновидности социалистических и религиозноJутопическихрежимов).

В отличие от обществ «классической» или «первичной» модерниJзации, государства «запаздывающей» или «вторичной» модернизациистремились к использованию отдельных социальных или технологиJческих достижений для укрепления, консервации собственных центJральных («важнейших», символических) институтов, как правило,структуры власти и господства, базировавшихся на очень устойчиJвых, традиционных представлениях и верованиях.

Российская протомодернизация началась с заимствования ПетJром I институциональных и технологических форм западноевропейJских стран. Превращение Московского царства, традиционной Руси,в Империю, величие которой предполагало территориальную эксJпансию, колонизацию завоеванных пространств, не могло быть реаJлизованным без принудительной и односторонней модернизациитех институтов, которые обеспечивали инструментализацию господJства в новых условиях: организации армии и военных действий,обеспечивающей ее нужды промышленности, образовательных учJреждений, готовящих кадры военных и штатских чиновников, и т.п.Технологическая перестройка системы государственного управлеJния по западноевропейским образцам (замена приказной системыколлегиями и ведомствами, введение табели о рангах, кодификацияправа и т.п.) растянулась почти на 150 лет. Институты, которые могJ


Установление коммунистического строя, как и любого другогототалитарного режима, сопровождалось и отчасти вдохновлялосьидеей «нового человека» и «нового общества», освобожденного оттрадиций и предрассудков старого общества, сословных пережитков,эгоизма и чувства собственности. Но советский человек в этомсмысле был «свободным» не только от эксплуатации, но и от грузапрежней «культуры», суть которой заключалась в том, чтобы расшиJрить поле социального воображения, сделать возможным пониманиеи взаимодействие с любым «значимым другим», раздвинуть простJранство возможностей обмена ценностями, как раздвигает его сегоJдня глобальный рынок и система информации. В отличие от этого,советский человек – это футуристический, технический, а потомууправляемый, но одновременно и как бы витальный, естественный(поскольку это человек вне «культуры»). Правда, эта витальность иестественность сводились всего лишь к приписываемым ему коллекJтивным свойствам: чувству социальной иерархии, подавлению своеJволия и значимости собственной субъективности. Даже сегодня плоJхо сознается то, насколько эта «витальность» и «естественность»являются выражением представлений деклассированного люмпена,ставшего комиссаром и чиновником, то есть искренним выражениемвульгарного произвола.

Государственный террор, сопровождавший формирование ифункционирование тоталитарного режима, позднее под действиемкорпоративных интересов бюрократии ослабел, рутинизировался ипревратился в ослабленное, обычное, привычное повседневное насиJлие властей разного рода, принуждение к исполнению государственJных повинностей и ритуалов. Но вместе с всеобщей апатией тотальJный террор стер базовые значения морального, моральныхрегуляторов и механизмов ответственности, без которых невозможJны модернизационные процессы (или, точнее, они превращаются виспользование технических модерных средств для достижения частJных или традиционных целей). Их место заняли квазитрадиционныемеханизмы привычной адаптации (через снижение уровня запросов,атомизацию отношений, выделение круга «своих», в которых сохраJняются партикуляристские ценности и нормы лояльности). Именноэти представления и системы регуляций, социальные механизмы, стеJрилизующие потенциал других отношений или возможность другихоснований для институтов (права, управления, собственности, граJниц допустимого государственного произвола и т.п.), и являютсяфакторами, блокирующими модернизационные отношения.

Как и другие тоталитарные режимы, советское руководство обеспечиJвало государственное изъятие средств населения и перераспределениесредств для форсированного развития тех областей науки и технолоJгии, которые были связаны с обеспечением военного превосходстванад другими странами, созданием мощнейшей (хотя бы по своей чисJленности и мобилизационному потенциалу) армии. Этому стратегиJческому рывку была подчинена вся жизнь в стране. Отсутствие дейстJвенных элит и условия практически полной изоляции страны от миракомпенсировались системой научноJконструкторских шарашек и заJкрытых производств, тотальной принудительностью труда, дополненJной ГУЛАГом. Страх, порожденный государственным террором, имассовая нищета поддерживали постоянный режим мобилизационJной готовности к отражению угрозы военного нападения. ВпечатляюJщие успехи этого режима (за три десятилетия был создан военноJпроJмышленный комплекс, сопоставимый по своим конечным результатамс аналогичным комплексом самой развитой в мире страны) заставляJют забыть о том, что это был временный эффект, вызванный догоняю@щим характером процесса. Для более продолжительного развития нехватало ресурсов, механизмов переналадки экономики на выпуск адекJватной спросу населения продукции, поскольку ее инновационныйпотенциал, обусловленный качеством имеющегося социального и чеJловеческого материала, был подавлен репрессивной и жесткой органиJзацией тоталитарного общества.

Из этой ситуации режим выйти уже не смог. Через 12–15 лет поJсле смерти Сталина стали обнаруживаться накопляющиеся дисфункJции и напряжения, снять которые режим не был способен, не ставявсю систему перед опасностью развала. Отказывали все области – неJкачественное массовое типовое образование3, низкая производиJтельность труда, не поддающееся простому измерению качество обJщественной жизни, отсутствие стимулов в работе и должнойтрудовой этики, аморализм как реакция общества на необходимостьприспособления к государственному насилию, стерилизация систеJмы отбора лучших (отсутствие конкуренции во всех ключевых облаJстях жизни или конкуренция по принципу «выигрывает худший»),массовое распространение социальной патологии – апатии, алкогоJлизма, агрессии и других девиантных форм поведения, адаптация цеJной снижения запросов, общая деидеализация жизни, рост государJственного инфантилизма (связанного с кастрацией целевыхмотиваций) и проч. Все эти проблемы сохранились и в постсоветJское время.


щественных и государственных отношений идет не по пути специJализации компетенций, прав, сфер управления, то есть дифференJциации институтов, а по пути социальной агломерации, представJляющей собой наращивание над формальными системамирегуляции огромного количества неформальных связей, сетей отноJшений, традиционных и конвенциональных практик, снимающихсами императивы структурноJфункциональной дифференциации.

Но именно эти последствия существования тоталитарного режимаменьше всего осознаются российскими модернизаторами и либералаJми, поскольку в очень большой степени они сами являются носителяJми этих качеств и представлений. Созданный или адаптировавшийсяк тоталитарному государству человек (повседневные условия его суJществования, его психология и то, что может быть названо его «мораJлью») является сегодня основным препятствием модернизации РосJсии. Антропологические дефициты такого рода образуют слепоепятно в изучении и рационализации российской действительности, астало быть, и в разработках различных концепций российской модерJнизации. Причина не во внешних условиях, а в самих аналитиках иполитиках, стремящихся к модернизации. Вместо осознания природысоветского и постсоветского человека, а значит, понимания факторов,блокирующих условия дифференциации и специализации социальJных отношений, на первый план выдвигается идеология модернизаJции сверху (модернизация через просвещение, через реформы базоJвых институтов). Но, как всякая авторитарная политика, политикамодернизации в постсоветской России неизбежно подчиняется интеJресам властных групп, легитимирующих свое положение модернизаJционными целями, а это значит, что под угрозой через некоторое вреJмя оказывается сам процесс модернизации.

Сегодня нет влиятельных социальных групп или движений, жизJненно заинтересованных в самих результатах модернизации. Так илииначе, основные социальные действующие лица в нашем обществеприспособились к произволу властей и сосуществуют с ними в странJном симбиозе. Протест и недовольство сегодня выражают наиболеепериферийные и социально слабые группы – пенсионеры, малообесJпеченные, жители села, малых городов, страдающие от распада советJской системы и не имеющие собственных ресурсов для измененияэтого положения. Это консервативная реакция наиболее косных иинерционных слоев населения.

Более сложные процессы, в том числе и имеющие значение дляпроцессов модернизации, связаны с разложением прежней структуJ

Уничтожение аристократии и привилегированных образованныхслоев, всеобщее смешение и уравниловка разрушили систему, необJходимую для систематического воспроизводства значений «высокоJго», трансцендентного, которое в Европе играло роль источников«идеальных образов», «ценностей культуры», не в смысле мертвогонаследия «классиков», а в качестве проекта желаемого или совершенJного состояния общества и человека, к которому можно, а потомунужно стремиться из всех человеческих сил.

Наиболее тяжелая проблема российской политики модернизации– отсутствие понимания значимости групповых интересов и ценноJстей, доминирование интересов власти и околовластных групп, расJсматривающих поле возможного социального взаимодействия с друJгими участниками исключительно в перспективе собственныхинтересов (удержания власти либо обеспечения поддержки, легитиJмации завоеванных позиций, материальных выгод и проч.). Чем важJнее символическая составляющая отношений господства (на разныхуровнях – от государства до экономики или семьи, от образованиядо религии), тем труднее она поддается рационализации и операциJонализации в политической практике оппозиции.

Стерилизация субъективности сказалась и на специфическом хаJрактере развития правовых и образовательных государственных инJститутов, следствием которого стал государственно зависимый чеJловек с его устойчивым патернализмом и иждивенчеством.Разработка и кодификация правовых проблем и вопросов велисьпрактически исключительно в интересах защиты бюрократии и проJизвола высшей власти (от населения и потенциального гражданскоJго общества). Права и интересы отдельного человека трактовалиськак полностью подчиненные, производные и зависимые от интереJсов и прав государства (по существу это же сохранилось и в постсоJветское время). То же самое можно сказать и о системе образования,подавлявшей ценности и интересы частного индивида. Но жестJкость и суровость государственных институтов уравновешиваютсясложнейшими формами их нейтрализации. Модель адаптации к реJпрессивной и тотальной власти можно назвать «комплексом зека»,представляющим своеобразное сочетание апатии, астении и озлобJленности, порождающей всеобщую культуру халтуры, двоемыслия,лукавства, стеба и цинизма. Тип социальной организации такогообщества предполагает соединение формальной и декларируемойсистемы норм действия с неформальными практиками их обхода,уклонения, коррупции, обмана и т.п. Иначе говоря, эволюция обJ


ция лозунгов демократии со стороны не только консервативной опJпозиции – коммунистов, «патриотов», но и части государственнойбюрократии, особенно провинциальной. Тоска по советскому проJшлому повлекла за собой и более общие изменения массовых настJроений, отмеченных склонностью к традиционализму. «Элита» окаJзалась удобной категорией для самохарактеристики набирающихсилу политических манипуляторов, менеджеров избирательных камJпаний, политконсультантов и близких к ним молодых менеджеров,оказавшихся в зависимости от власти массмедиа, и прежде всего двухпервых каналов телевидения.

Появление тематики «элиты» в постсоветском контексте было выJзвано двумя противоположными причинами. Мотивы первого родабыли связаны с поиском ответа на важнейшие вопросы о потенциаJле модернизации, о том, где следует искать источники образцов и авJторитетов для трансформации страны, для перехода от тоталитарноJго режима к «современному обществу» и адекватной ему формедемократического, правового государства. Второй комплекс причинбыл связан с дефицитом легитимности и поисками новых ее основаJний. Отвечая на запросы власти, группы ее интеллектуальной обслуJги все чаще стали предлагать в качестве идеологического оформлеJния авторитарного режима словарь транзитологии, «подгоняя»понятийный аппарат самоописания западных обществ под реальJность постсоветских отношений. Определенная часть бюрократии,включая «реформаторов», была крайне заинтересована в том, чтобыпредставить нынешнее положение дел как уже завершенный процесстрансформации, как посткризисную ситуацию, стабилизацию и соJциальный подъем. Именно для этого использовался язык и расхожиетермины западной политической, экономической и социологичесJкой теории. Слово «элита» оказалось в одном ряду с такими понятиJями, как «средний класс», «демократия», «парламент» и т.п., испольJзование которых применительно к отечественной ситуации снимаетразличия между западным обществом и российским, между демокраJтическими системами и посттоталитарными режимами. Это былпроцесс социальной мимикрии, перехвата идеологически нагруженJных, значимых и легко опознаваемых понятий, служащих для восстаJновления консенсуса между властью и бюрократией.

Начав с восстановления государственного контроля и цензуры надсредствами массовой информации, и тем самым – с восстановленияуправляемости общественным мнением как необходимым условиемформирования массового организованного консенсуса и дирижироJ

ры организации советского общества, нарастанием дисфункций илатентных систем взаимодействия, коррупцией, деидеологизацией,вторжением массовой культуры (в том числе и потребительской, геJдонистической, подрывающей советские нормы терпения и принудиJтельного повседневного аскетизма). «Разложение» выражается главJным образом в неравномерности изменений институциональнойсистемы российского общества – идет одновременно консервацияструктур авторитарного господства и обеспечивающих их подсистем(тайной политической полиции, генпрокуратуры, зависимого от влаJсти суда и проч.) и довольно интенсивное развитие бизнеса, эконоJмики в целом, ориентирующейся на структуру потребления и реальJные ресурсы населения, складывание множества частных ипартикуляристских форм и механизмов регуляции, конвенций, соглаJсований, торгов, неформальных сетей отношений, компенсирующихили перекрывающих репрессивную жесткость формальных институJтов и их подчиненность интересам господствующих кланов и групп.Проблемой в этом плане является неразвитость сферы собственнополитики, псевдопартийный характер борьбы за власть, происходяJщей между разного рода кланами и фракциями бывшей номенклатуJры. Ни одна из нынешних политических партий не ставит пред собойзадач представительства групповых социальных интересов населения,ограничиваясь в лучшем случае отраслевым и корпоративным лоббиJрованием. Поэтому как пренебрежение массовыми интересами, так инепонимание значимости интересов разных групп бюрократии, бизJнеса, других институциональных сфер нейтрализуют любые политиJческие намерения и действия идеологических модернизаторов.

Рассмотрим это подробнее на примере исследования российскойэлиты.

2

Понятие «элита» стало распространяться в российском политичесJком дискурсе начиная со второй половины 1990Jх годов. Тяжелыепобеды партии власти на парламентских выборах 1995 года и презиJдентских – 1996 года оказались возможными лишь благодаря испольJзованию административного ресурса, послужившему первым приJзнаком нарастающего авторитаризма. На фоне массового отказа отидеологии реформ, негативной оценки их проведения или разочароJвания в достигнутых результатах шла систематическая дискредитаJ


емой никем власти, семантика близости «элиты» к власти. МифолоJгический или идеологический характер подобных надежд на элитукак силу, способную придать импульс развития обществу, оказавшеJмуся в состоянии апатии и консервации положения вещей, проявляJется прежде всего в том, что само понятие «элита» не подлежит опеJрационализации и эмпирической проверке, а стало быть, непредполагает вопросов о том, какова специфика символических реJсурсов группы. Какова природа этого авторитета, на чем он основыJвается – на идеях будущего, технологиях, моральной силе или традиJциях, и каких именно? Каковы механизмы отбора кандидатов всостав «элиты»? Кто отбирает, кого, на основе каких критериев, атакже каковы условия институционализации и воспроизводствагруппы? Каково воздействие элиты на социальную стратификацию,как ее достижения вписываются в сложившееся социальное расслоеJние, как санкционируется социальный порядок?

В западной социологии центральные моменты в проблематикеэлит заданы описанием того, как соединяются механизмы социальноJго подъема (публичной, политической, государственной или управJленческой карьеры) с оценками признания социального достижения втой или иной сфере. Важнейший социологический признак так пониJмаемой «элиты» – ее открытость, то есть публичный характер оценкии сертификации кандидатов, их деятельности, доходов, моральных хаJрактеристик (честность, умеренность, порядочность). Благодаря этоJму возникает систематическая связь «элит» со всеми другими социаль@ными институтами, функционирующими независимо от власти и еемеханизмов: СМИ, неподконтрольными государству университетами,фондами, политическими партиями и организациями. Благодаря этоJму обеспечиваются условия для обсуждения, рефлексии, общественJной экспертизы действий различных ветвей власти на предмет их эфJфективности, правомочности, соответствия базовым ценностямобщества. Тем самым и создается среда «публичности», без которой неможет функционировать современное общество. Воплощенные в веJдущих институтах ценности и значения фиксируют основные ориенJтиры общества, а потому общество в лице элиты – через системы отJбора, квалификации, признания, вознаграждения – концентрирует иподтверждает эти ценности, поддерживает дух общества. «Элита»,вернее, элиты не могут возникать и функционировать без конкурентJной системы образования, конкурсной практики занятия ключевыхпозиций и должностей в общественной, экономической и государстJвенной службе (что не отменяет последующего чисто бюрократичесJ

вания выборами, путинская администрация постепенно добилась ликJвидации автономии региональных властных группировок, затем поJставила распоряжение крупной собственностью в зависимость от лоJяльности режиму и, наконец, через назначение сотрудниковполитической полиции и других спецслужб на ключевые позиции вруководстве крупнейших концернов, ведомств и органов власти сделаJла управляемым ход социальноJполитических процессов в стране.Следствием этого стало сужение информационного пространства, атJрофия публичности, исчезновение свободных дискуссий и других инJститутов, составляющих демократическое общество, вытеснение с поJлитического поля оппонентов власти и их партий, дискредитацияоппозиционных лидеров.

Именно в этом контексте «управляемой демократии» и началираспространяться представления об элите как внеинституциональJной группе (интеллектуалов, специалистов, предпринимателей, ноJсителей другого морального сознания), способной если не порожJдать, то хотя бы внедрять в сознание масс новые идеи, ценности иобразцы. Используемое в России понятие элиты не предполагаетконкретизации, кто составляет эту группу, каковы ее функции, в чемотличие европейских элит от верхушечных группировок и кланов впостсоветской России. Под «элитой» в подобных работах4 подразуJмевается группа, которая занимает ключевые социальные позиции вгосударстве, «принимает решения» или их «готовит», обслуживаявласть, обеспечивая ее поддержкой, технологиями управления, легиJтимацией. При этом остаются без внимания механизмы включения вэлиту (отбор, кооптирование, назначение), признания авторитетноJсти этой группы (кем, по каким основаниям и критериям признаютJся в качестве членов «элиты»), а также то, чем, в сущности, занимаетJся элита и каковы последствия ее деятельности. В условияхусиливающегося за последние годы административного произвола вобразованной части российского населения почти автоматическивосстанавливается старая вера в способность просвещенных людейнравственно и интеллектуально влиять на народ и власть, а тем саJмым – воздействовать и на политическое или социальное поведение.

«Элита» в этих случаях сливалась с размытыми представлениямиоб интеллигенции или о номенклатуре, а также с остатками идеальJных воззрений на буржуазию образования (а значит, на роль универJситетов), предпринимателей и просвещенную бюрократию как агенJтов догоняющей модернизации. Фоном для рассмотрения роли«элиты» оказывается представление о несменяемой и неконтролируJ


Наивысшей компетентностью обладают средние статусные уровни,достигшие потолка «полномочий». Они не могут продвинуться выJше, поскольку при действующей в России организации власти устаJновлен барьер: вышестоящая инстанция подбирает себе удобных исJполнителей, но именно исполнителей, а не соперников изаместителей. А коль скоро отсутствует открытая конкуренция завласть по открытым и формальным правилам (например, в ходе честJной победы на выборах), то остается единственная возможность реJгулярного или систематического обновления состава властвующейэлиты – кооптация в состав правящей группы по личным или частJным основаниям, вне зависимости от фракционной или исходнойгрупповой принадлежности, далеко не всегда связанной с квалифиJкацией кандидата или даже совсем от нее не зависящей.

Проблема неэффективности нынешней российской власти соJстоит в таком сочетании «политического» и «компетентного», котоJрое предполагает установку исключительно на интересы конкретныхносителей власти. При этом с точки зрения исполнительной бюроJкратии представители власти, которых они обслуживают, являютсядилетантами. Но проблема не только в том, что держатели власти«некомпетентны» (в смысле эффективности управления), они «реакJционны», так как вместо поиска решения технологических задач упJравления ориентированы на достижение целей обеспечения консерJвации сложившегося политического порядка или собственныхинтересов власти. Последнее обстоятельство вызвано тем, что «соJциальный генезис», карьерная история тех, кто в данный момент наJходится у власти, строились по правилам, заданным ведущими инJститутами предыдущей эпохи. В таких условиях задачи политики какинституциональной подсистемы неизменно сводятся к механичесJкому соединению прежних образцов и отношений с текущими задаJчами управления, сформулированными в категориях интересов данJной группы и задач ее самосохранения5. Подобные «политики»стремятся использовать квалификацию исполнителей, но при этомограничить их влияние; тем самым они сохраняют неизменным хаJрактер политического целеполагания. Номенклатурный принципорганизации власти, поддерживаемый правящей группировкой, недопускает автономизации данной сферы, институционализациикомпетентности и правил ее приобретения и признания. Инымисловами, этот принцип противоречит возникновению открытойконкуренции в занятии высоких социальных позиций, не зависящейот интересов и действий тех, кто в текущий момент находится у влаJ

кого характера продвижения по службе), которая проходит под контроJлем «общественности» – СМИ, организаций гражданского общества,опирающихся на суд и политические партии. Принципы и механизмыформирования элиты представляют собой разные формы контроля обJщества над властью, своего рода «страховку» от монополизации еюцентральных функций системы и тем самым – от их выхолащивания ипоследующей деградации. Именно профессиональная группа иликультурная среда должны засвидетельствовать ценность и оригинальJность достижений данного кандидата на вхождение в состав элиты.

С этой концептуальной схемой (теорией элит в открытом общеJстве) российское понимание элиты не имеет почти ничего общего.То, что в России «элита» понимается лишь в качестве властных илиоколовластных кругов, – вещь совершенно не случайная, это неошибка, а признание того фундаментального обстоятельства, что вобществе этого типа нет никаких других автономных образованийили инстанций, могущих санкционировать авторитет кандидатов вэлиту. Поэтому приходится говорить исключительно о «позиционJной элите», то есть о номенклатуре. В любом случае, это порученцыили назначенцы, люди, выдвинутые на влиятельные позиции начальJством, а стало быть, зависимые от власти и подчиняющиеся ей.

Принадлежность к постсоветской «элите» не имеет отношения ик продуктивности, оригинальности или образцовости достиженийданного индивида или слоя. Постсоветская элита лишена свойствмеритократии – это не научное или спортивное лидерство, не героJическое предпринимательство в духе Генри Форда или Билла Гейтса.Российская «элита» не имеет отношения и к задачам символическойрепрезентации ценностей всего целого. Перед нами не политичесJкие трибуны и демагоги, любимцы толпы, пламенные ораторы и парJтийные лидеры в духе Муссолини или Черчилля, Мартина ЛютераКинга или Фиделя Кастро и не религиозные деятели, моралисты иэтические философы вроде ИоаннаJПавла II или Альберта ШвейцеJра. По существу лица, причисляемые к элите, являются либо простовысокопоставленными «чиновниками», либо аффилированными сбюрократией специализированными социальными группами (это, вчастности, анонимные или непубличные фигуры – эксперты, предJставители крупного бизнеса, руководители ведущих СМИ).

Отсутствие механизмов представительства и дискуссии в «элиJтах» данного типа, закрытых системах управления ведет к парадокJсальному распределению компетенции, информированности, эфJфективности принятия решений, которое сохраняется по сей день.


меры для стимулирования динамики в нужных направлениях, адмиJнистрация президента, как и советская номенклатура высшего слоя,вынуждена допускать существование сфер компетенции, свободныхот ее контроля, но ограниченных определенными рамками (такихкак служебное пользование или секретность). Раньше это были «шаJрашки», НИИ, «ящики», сегодня – «центры стратегических исследоJваний», аналитические отделы при администрации и т.п. Такая такJтика несколько смягчает неизбежную деградацию правящего класса,но не обеспечивает принципиального решения социальных, эконоJмических, политических проблем социума. Напряжение, которое коJпится внутри системы власти, прорывается периодическими кризиJсами – в момент перехода власти от одной группировки к другой илисмены режима, когда происходит заметное обновление персональJного состава правящей верхушки.

Существует еще один социологически крайне важный момент,хотя и редко обсуждаемый в литературе: нельзя говорить об «элите»,если соответствующая группа не обладает способностью воспроизJводиться, от поколения к поколению сохранять и усложнять своювнутреннюю структуру, рафинировать композицию определяющихдля нее или для какойJто ее функциональной подгруппы значений иидей и в результате не может повышать и даже удерживать свое полоJжение в социальной системе при смене конкретных личностей ипоколенческих «волн». Без учета данного фундаментального обстояJтельства невозможно отличить «элиту» от тех или иных активистJских клик, кланов, организованных группировок. Точно так же разJличие между ними пропадает, если не принимаются во вниманиеусловия и механизмы формирования данных групп, формы удостоJверения их образцовости и авторитетности, каналы коммуникации сдругими. Поэтому приобретает особую остроту вопрос о механизJмах сохранения и воспроизводства «элит» в советских условиях, настадиях ослабления централизованной системы контроля (хрущевJская «оттепель») и особенно в постсоветский период.

Таким образом, российская «элита» представляет собой вырожJденные формы номенклатуры, совокупность лиц, поставленных навлиятельные позиции властью по соображениям, не всегда связаннымс наличием у них предполагаемой деловой компетенции или професJсиональной квалификации; людей, зависимых от власти и подчиняюJщихся ей. Более важны с точки зрения тех, кто расставляет на соответJствующие позиции, такие характеристики кандидатов, как лояльностьвышестоящему начальству, исполнительность, связи с другими веJ

сти. Фильтры, отсекающие возможных кандидатов, могут быть самыJми разными: и членство в партии (в КПСС или действующей «парJтии власти»), и принадлежность к клановым группировкам или заJкрытой корпорации («органам»). Но, так или иначе, в даннойсистеме власти политика всегда будет подвергаться бюрократическойстерилизации. Поэтому постсоветское государство в России принJципиально неэффективно, а околополитическая «элита» всегда корJрумпирована и аморальна. Реакция же всей системы на некомпетентJность властной верхушки будет заключаться в разрастании слояисполнителей, росте численности чиновничества и усилении бюроJкратизма в целом6.

Оценка достоинств и достижений в системе «эрзацJэлиты» этоготипа зависит не столько от индивидуальных достоинств и достижеJний, сколько от мнения вышестоящего начальства. Именно оно являJется мерилом того, что ценно и важно в действиях представителей«элиты», а что – нет. Кого можно считать «политиком» или «ученым»(или какой центр занимается «наукой», а какой – нет), кто может преJподавать в университете, а кто – нет, определяется не сообществомученых или попечительскими советами университетов, а внутренниJми инструкциями соответствующих ведомств, что, в свою очередь,задает порядок предоставления субсидий, законодательное регулироJвание деятельности в этих областях, налогообложение и т.д. Этоозначает, что а) в социуме отсутствуют механизмы политического,гражданского, культурного представительства социальных и эконоJмических групп, территорий, меньшинств разного рода; б) нет и неможет быть публичного и открытого обсуждения представленныхпрограмм, точек зрения, позиций, интересов или стратегий политиJческого действия, отсутствуют политические механизмы участия иконкуренции; в) действуют силы либо нивелирующие потенциальJные достижения и многообразие, либо значительно снижающие поJрог их признания.

В социологическом плане эти положения можно сформулироватьиначе: в социуме описываемого типа последовательно подавляютсяимпульсы структурноJфункциональной дифференциации и специаJлизации. Стремление усилить централизованный контроль над разJличными сферами политики, бизнеса, судопроизводства, частнойжизни (включая и потребление) равнозначно подавлению автономиJзации дифференцирующихся сфер социальной жизни.

Конечно, в реальности, как это происходило и в советское время,возникают различного рода обходные пути. Принимая экстренные


лее или менее отдаленной перспективе сближаясь с развитыми страJнами. Подобный взгляд на вещи предполагает, что социальный поряJдок может быть обеспечен только вполне конкретной структурой ныJнешней централизованноJиерархизированной власти и композициейсоставляющих ее группировок. В целом наша «элита» не заинтересоJвана ни в каких изменениях, будь то в новых политических партнерах(значимых «других») и новых отношениях с ними или в установлеJнии конструктивного диалога, разделении власти и ответственности,и это в нынешней ситуации главное.

Какую же политику государства эта элита считает оптимальной? Втом, что страна должна развиваться, у опрошенных сомнений нет. ВажJно, кто, по их мнению, задает направления развития и определяет соотJветствующий политический курс. Абсолютное большинство опрошенJных (86%) без тени сомнения полагают, что такой фигурой являетсяисключительно президент Путин – не та или иная партия, общественJная группа или институт, а именно и единолично Путин. При этомреальные реформаторские шаги президента и опрошенные представиJтели «верхов», и население страны оценивают более чем скромно.

Такое несоответствие низкой оценки и готовности вверить судьJбу страны респонденты оправдывают тем, что у президента нет коJманды, необходимой для решения задач модернизации: подобноемнение разделяют 62–64% представителей российской «элиты» (ещеболее категоричны в этом отношении представители бизнеса и мосJковские эксперты – здесь такую оценку высказывают 71 и 83% опроJшенных, соответственно). С ответами большинства в наибольшейстепени расходятся слова тех, кто собственно и составляет опору пуJтинского режима, – сотрудников аппарата федеральных округов, каJдровый состав которых, по данным О. Крыштановской, в основномукомплектован бывшими сотрудниками спецслужб. В этой подгрупJпе столько же (64%) решительно утверждают, что такая команда упрезидента, напротив, есть. К ним приближаются чиновники из веJдомств исполнительной власти, «силовики» из армии и МВД, а такJже прокуратура и судейские (44–47%).

Получается довольно странная картина: на фоне общей убежденJности опрошенных в благих намерениях президента четко вырисовыJваются две полярные позиции относительно его команды. Одна групJпа мнений сводится к тому, что благие намерения Путина остаютсялишь общим пожеланием, поскольку поставленные цели не могутбыть реализованы изJза отсутствия квалифицированных исполнитеJлей. Вторая группа выражает (хотя и не так категорично) уверенность

домствами. Поэтому вопрос о том, можно ли говорить о модернизаJционном потенциале российской «элиты, оказывается чрезвычайноважным для определения возможных сценариев развития России.

Для ответа на этот вопрос ЛевадаJЦентр по заказу фонда «ЛибеJральная миссия» провел в 2005–2006 годах серию социологическихисследований.

Первое, с чем мы столкнулись (если не считать явно усилившейсяс приходом В. Путина социальноJкорпоративной закрытости тех, коJго можно отнести к «российской элите»), было то, что у большинстJва опрошенных отсутствовало ощущение, что страна, ее социальноJполитический порядок, унаследованный характер бюрократическогоуправления нуждаются в кардинальных реформах, что необходимыпринципиальные сдвиги в том стратегическом курсе, которым сегоJдня следует Россия, поскольку иначе (как гласила формулировка наJшего вопроса) ей угрожает быстрая деградация или распад.

Обратим внимание, воJпервых, на то, насколько близки в среднеммнения «верхов» и «массы» россиян. ВоJвторых, отметим резкий конJтраст между нынешней убежденностью в том, что «все хорошо» и ниJкакие реформы не нужны, с теми умонастроениями, которые преобJладали в стране в целом и во властных кругах в конце 1980Jх – начале1990Jх годов. Тогда представители образованного слоя советского обJщества, директората, чиновничества, интеллигенции да и более шиJроких слоев остро осознавали необходимость кардинальных изменеJний в стране. Они не знали, куда именно следует двигаться и чтоделать, но представление о конце эпохи и даже всего советского уклаJда было на рубеже 1980–1990Jх годов достаточно распространено вразных социальных группах.

В целом доля тех, кто считает перспективу ухода страны на периJферию мировых процессов «очень вероятной», составляет всего 10%.Несколько чаще озабочены таким вариантом развития событий лишьтри подгруппы опрошенных – представители частного бизнеса(18%), депутаты местных собраний (20%) и, в наибольшей степени,московские эксперты (26%), однако и среди них такого рода озабоJченность не выглядит слишком распространенной. Рост цен на нефтьи превращение России в важнейшего игрока на мировом рынке энерJгоресурсов как будто бы сняли всякую остроту вопроса о реформах. Убольшинства опрошенных в отношении перспектив развития страныпреобладает сравнительно новый тон благодушной уверенности, саJмоуговаривания и внушения другим, что мы движемся в правильномнаправлении, постепенно и как бы автоматически, само собой, в боJ


в том, что необходимая команда исполнителей у Путина есть; правда,эту точку зрения высказывают именно назначенные «исполнять» верJховные решения, которым большинство представителей российской«элиты» отказывает в доверии и чью компетенцию не признает.

Опыт последних лет свидетельствует, что именно «путинский наJбор» – чекисты, прокуроры, новые кадры в органах исполнительнойвласти, генералитет, силовики из разных ведомств – менее всего склоJнен к соблюдению правовых норм в своей деятельности; этих людейтрудно назвать сторонниками демократии и правового государства,защитниками частной собственности и других неотчуждаемых прав исвобод человека. Именно под их давлением проведены контрреформыпоследних лет, позволившие говорить об установлении полицейскогогосударства в России. Будучи выходцами или представителями наимеJнее реформированных тоталитарных институтов, эти назначенцы заJнимают самую консервативную и жесткую позицию во всех вопросах,касающихся советского прошлого и роли репрессивных органов.Их выступления отличаются антизападной риторикой, тоской по проJшлому, ксенофобией и нетерпимостью, склонностью к изоляции страJны и ограничению свободы граждан, усилению государственногоконтроля в экономике и частной жизни. При этом большая часть тех,кто критически или негативно оценивает администрацию Путина ивысшую федеральную власть, выстроенную президентом по вертикаJли, полагают, что выдвиженцы путинского призыва главным образомстремятся любой ценой удержать власть, защитить то положение, коJторого они достигли: так считают от 55 до 65% в разных подгруппахопрошенных, а среди московской элиты – даже 70%. В противоположJность этому мнению «путинские исполнители» заявляют, хотя и не такуверенно, о стремлении данного аппаратного контингента превратитьРоссию в современную, экономически развитую и социально благоJполучную страну: в этом сходятся от 33 до 42% «опорных» для презиJдента номенклатурных подгрупп.

Хотя основная масса опрошенных (из числа относимых к «элиJте») не сомневается, что Россия так или иначе движется или будетдвигаться в сторону рынка и демократии, мнения об оптимальномхарактере этого движения у разных подгрупп элиты расходятся. 35%считают, что предпочтительнее была бы модель европейской модерJнизации – быстрое и последовательное движение к рынку и демокраJтии, к правовому государству. Почти столько же (31%) склоняются кмедленному, эволюционному развитию страны в сторону рыночнойэкономики, направляемой сильным централизованным государстJ


Элитный опрос (в среднем)* 35 64Население в целом** 23 62Зам. губернаторов 34 65Высокопоставленные представителиисполнительной власти на местах 28 72Руководство федеральных округов 10 90Депутаты ГД и региональных законодательных собраний 53 47Крупный и средний частный бизнес 45 53Руководители организаций и союзов предпринимателей 49 51Директорат крупных госпредприятий 43 57Высокопоставленные сотрудники судови прокуратуры 21 79Высокопоставленные офицерыармии и МВД 26 72Руководители региональных СМИ и профессура местных университетов 41 57Московские интеллектуалы 72 28

* Число всех опрошенных представителей «элиты» составляет 578 человек.

** В % к числу опрошенных; здесь и далее приводятся данные – сопоставимого по неко@торым формулировкам с элитным – опроса, проведенного в августе 2006 года, стан@дартная общероссийская репрезентативная выборка, N=1600, затруднившиеся с от@ветом не приводятся.

«Очень вероятно» «Маловероятно»+ «достаточно +«исключено»

вероятно»

Таблица 1

Может ли, по Вашему мнению, Россия при сохранении нынешнегопорядка вещей превратиться в периферийную страну,

находящуюся в изоляции от мирового сообщества?


бых представлений о российской (или еще советской) власти, частьее легенды. «Модернизация» в такой картине мира (в самоопределеJнии элит) нужна лишь для обеспечения политики «великой держаJвы»: для наращивания военной мощи, потенциала силовой геополиJтики, которая позволила бы более тесно привязать к себе соседниегосударства или отошедшие в годы развала советской империи сателJлиты. И власть, и элиты связывают перспективы российской «модерJнизации» с усилением государства и повышением его роли в мире, ане с эмансипацией общества от него, не с ограничением государстJвенноJадминистративного произвола и политикой последовательJной деэтатизации, как это было в большинстве стран Европы в XIXи начале XX столетия. Такому пониманию соответствуют и материJальные интересы новой номенклатуры, приватизировавшей в своюпользу как госсобственность, так и часть распределительных, конJтрольных и других функций государства.

На этом общем фоне более заинтересованными в модернизацииРоссии (по западному пути, то есть в развитии демократических инJститутов и рыночной экономики) кажутся сегодня крупные предприJниматели, журналистская элита и часть региональной политическойверхушки (в первую очередь, депутаты местных законодательных соJбраний, которыми в последнее время становится все больше и больJше местных бизнесменов)7.

Их противники в данном вопросе – прежде всего силовики, как вармии, МВД и других военизированных органах власти, так и вовновь образованных при Путине структурах (например, аппаратеруководства федеральными округами, в основе своей состоящем излюдей в погонах). Близки к силовикам и сторонники «политики соJциальной справедливости», социального государства, среди которыхотносительно больше директоров крупных госпредприятий, чиновJников из структур исполнительной власти федерального, региональJного или местного уровня. В наших условиях подобная программапредставляет собой популистскую риторику социального обеспечеJния (которое было обещано государством при социализме, но ниJкогда не было в полной мере осуществлено на деле). Эти лозунгипредставляют собой парафраз советского государственного патернаJлизма. Поэтому подобная демагогия, являясь основой корпоративJной самоидентичности, предназначена не столько потенциальнымизбирателям, населению, сколько «своему кругу».

Символическая «передача» Путину всех полномочий для осущеJствления модернизации страны, мандата на реформаторскую власть


вом, которое базируется на традиционных национальных ценностяхи особенностях. 18% считают желательным не копирование чужогоопыта, а следование особому российскому пути, который не похожни на один из названных выше, то есть опятьJтаки ссылаются на наJциональные особенности. Другими словами, само по себе поле предJставлений о предстоящем развитии страны крайне расплывчато, неJопределенно и слабо проработано. У элиты, несмотря на ее видимуюконсолидацию вокруг Путина, нет ни согласия в отношении будуJщего, ни предпочтительных политических целей.

Сказанное выше может означать, что в России идея модернизациине является политической по своему характеру; перед нами не страJтегия развития или реформ, а легитимационная составляющая люJ

Реформы Позитивные Негативные ПоJнастоящему еще результаты результаты и не проводилась

Массовый Элитный Массовый Элитный Массовый Элитныйопрос опрос опрос опрос опрос опрос

Назначение губернаторов 33 60 28 27 31 13

Военная 28 24 20 21 45 56

Пенсионная 28 27 40 32 27 42

Монетизации льгот 27 32 51 57 18 11

Образования 24 10 39 43 32 46

Административная 22 32 22 22 49 46

Здравоохранения 22 10 43 41 31 49

Налоговая 18 45 28 21 43 32

Организациипартий 15 35 26 32 47 33

Судебная 13 31 21 20 55 49

ЖКХ 8 8 59 33 30 58

Таблица 2

Какие реальные результаты принесли реформы, объявленные Путиным после прихода к власти?

(в % к числу опрошенных в каждой группе)


Недоверие к политическим партиям высказывают все подгруппыроссийской элиты8, кроме тех, что являются опорой путинскомурежиму (руководство федеральных округов, судебных и правоохраJнительных органов, высшее офицерство, командование МВД). ПоJследние высоко оценивают продуктивный потенциал партий, подраJзумевая под этим только «Единую Россию». Напротив, наиболеекритическое отношение к утвердившимся политическим партиям(опятьJтаки, прежде всего, партиям власти, а также ЛДПР и «РодиJне») отмечено у московских интеллектуалов, основная масса котоJрых голосовала за СПС или «Яблоко».

Это значит, что в сознании российской «элиты» нет даже намекана возможность изменения режима легальным образом – нет идеиинституциональной дифференциации, обеспечивающей отделениегосударства от общества, систему контроля над государством, и впервую очередь над узурпирующими власть исполнительными и адJминистративными органами.

Можно считать это приговором российской элите, вынесенным ееже представителями. В социологическом плане такое отношение опJрошенных элитных подгрупп к себе самим означает, что представитеJли «элиты» снимают с себя функции определения и обсуждения целейразвития, задач государства, репрезентации интересов различных соJциальных групп. Они не стремятся предлагать программы осуществJления национальных задач и уж тем более конкурировать друг с друJгом, доказывая, чья программа эффективнее и правильнее. Инымисловами, они отказываются участвовать в выработке и обсуждениисобственно политических вопросов9. Целеполагание не являетсяфункцией нынешней российской элиты, а это значит, что в данномобществе нет политики как института.

По общему мнению опрошенных из элитных групп, наибольшейвластью и влиянием на президента пользуются силовики, из которыхвышел и сам Путин. Слабее выглядят, по ответам респондентов, поJзиции авторитетных экономистов, еще слабее – влияние глав бизнес@корпораций. О руководителях же крупнейших партий и думскихфракций можно и не говорить: ритуальные встречи президента с ниJми избиратели могут видеть по телевидению, но реального влиянияна решения и общий курс они, по общей оценке опрошенных, пракJтически не имеют.

Для проведения решений на уровне высшей власти необходималичная близость к президенту (так полагают 70% опрошенных) или –что почти то же самое – доступ к его администрации. Для 44% таким

(своего рода групповая самокастрация или, скажем мягче, групповоесимволическое самопожертвование элиты, которая, однако, цепкодержится за власть и вполне прагматична в своих карьерных расчеJтах) обусловлена еще одним важным обстоятельством: у большинстJва опрошенных из разных подгрупп элиты, по их признанию, нетсобственных идей развития и способностей выработать самостояJтельные экономические, политические и социальные программы.

Говоря о появлении долгосрочной программы, опрошенные (всебез исключения) возлагают надежду на экспертов. Максимум довеJрия к ним высказывают полярные группы – руководство федеральJных округов, силовики и журналисты. Понятно, что в различныхподгруппах опрошенных состав и роль аналитиков понимают поJразному. Для номенклатуры это, скорее всего, близкие к ней иливпрямую обслуживающие ее консультанты, которые, разумеется, необладают реальной властью, поскольку им ее никогда не доверят. ДлябизнесJсообщества и руководителей СМИ «эксперты» – это незавиJсимые группы специалистов, конечно же, близких к ним самим повзглядам и ориентациям. Упор на стратегическую роль и потенциалэкспертов означает, что «общество» мыслится поJпрежнему как иеJрархически устроенное и бюрократически управляемое, что инициаJтивы могут идти только от «просвещенного» авторитаризма, причемв роли просветителей выступает отобранная, одобренная и выстроJенная той же властью «элита».

На втором месте (по потенциалу стратегического развития страJны) у опрошенных фигурируют представители крупного бизнеса(ставку на бизнес делают прежде всего сами предприниматели и предJставители деловых ассоциаций, а также журналисты). Крупный бизнесв России, как показывает опыт последних лет и особенно дело ЮКОСа,труслив, не имеет собственных политических амбиций, тесно связанс высшей властью и все чаще непосредственно включен в ее структуJры. Крупные монополии или корпорации никогда и ни в какой страJне не были особенно заинтересованы в демократии и общественномсамоуправлении, в свободном рынке, конкуренции и правовом госуJдарстве. Может быть, поэтому московские аналитики и интеллектуалывесьма скептически относятся к модернизационной, реформаторскойроли бизнеса.

При этом принципиально важно, что ни политические партии,ни культурная элита, ни гражданское общество в России, по мнениюопрошенных, не в состоянии выдвинуть заслуживающие вниманияпрограммы и цели развития страны.


только властолюбие, стремление любой ценой сохранить завоеванJные позиции.

Другими словами, разделение «элит» идет не по принципиальным –политическим или идеологическим – основаниям, а между теми, ктоприближен к высшей власти, и теми, кто претендует на близость к ней.Чем ближе к власти, тем выше соответствующая оценка идейных моJтивов ее деятельности, чем дальше – тем отрицательнее суждения о еепредставителях, тем сильнее готовность к «разоблачению» карьерисJтов. Это не частное выражение субъективных представлений, а базоJвый, традиционный механизм делегитимации прошлого режима (соJветского, постсоветского) при смене руководства и в процессесамооправдания новой власти.

Абсолютное большинство опрошенных представителей российJской «элиты» полагает, что предстоящая смена власти пройдет гладJко, все сведется к традиционной процедуре аккламации власти, когJда Путин и его окружение назовут преемника, а народу останетсятолько одобрить этот выбор и поддержать кандидатаJназначенца своJими голосами. Ситуация в стране настолько «стабильна», что задачасохранения системы не требует дополнительных усилий, напримервнесения изменений в Конституцию для санкционирования третьеJго срока президентства и т.п. По мнению преобладающей части росJсийской элиты, основным кандидатом в президенты будет «центJрист», то есть человек, лишенный какихJлибо убеждений и идейныхпринципов, – не реформатор, но и не националJпатриот. Элита нехочет перемен, не видит в них смысла, ценит статусJкво нынешнегорежима, а потому будет противиться любым попыткам изменить поJложение вещей. Три четверти представителей российской «элиты»не видят никаких альтернативных – ни катастрофических, ни рефорJмационных – вариантов политического курса, избранного руководJством страны.

Вероятность сценариев «цветных революций» или дестабилизаJции режима оценивается опрошенными влиятельными слоями какневысокая. Большинство наших респондентов не склонно «форсиJровать» процессы модернизации, отодвигая сроки необходимых реJформ на неопределенное, «более подходящее» время. Тем самымпроблема модернизации страны утрачивает актуальность и значиJмость, конкретность и рациональность.

Преимущественно критически оценивают положение дел в страJне, роль и, главное, последствия нынешнего авторитарного режима«московские интеллектуалы», состоящие из ученыхJэкономистов,

инструментом выступает корпоративный административноJбюроJкратический ресурс и крупный капитал. Большинство опрошенных(53%) полагают, что и через десять лет, какие бы перемены ни проJизошли за это время, власть поJпрежнему будут использовать исклюJчительно в собственных интересах отдельные влиятельные группы,которые и впредь не станут соблюдать единые для всех демократичеJские нормы и процедуры.

По общему мнению, выраженному примерно двумя третями(60–70%) опрошенных влиятельных лиц, в «элитах» на нынешнийдень преобладает именно стремление к сплочению вокруг Путина.Это стремление, считают опрошенные (они в данном случае оцеJнивают действия других и потому выступают экспертами), особенJно характерно для силовиков, которые выполняют функцию опорырежима (91% всех респондентов уверены, что силовики настроенына «консолидацию», к которой они будут принуждать и остальных).При исчезновении идеологии, политических ориентиров, общенаJциональных целей развития главной задачей становится принудиJтельная интеграция околовластных кругов, которые обеспечиваютмассовое управление, массовую поддержку режима или, как миниJмум, консервируют состояние массовой апатии и «отключенности»от политики. Меньше других, по мнению опрошенных, настроенына такую консолидацию (но именно меньше других, а не «против»)опятьJтаки представители бизнесJсообщества, региональной закоJнодательной власти, руководство крупных госпредприятий иСМИ.

Показательна в этом плане поляризация мнений относительнотех мотивов, которыми, как полагают опрошенные представителиэлиты, руководствуется сегодня высшая федеральная власть. ПредJставители исполнительной и судебной власти в регионах в большейстепени склонны приписывать «центру» стремление превратитьРоссию в современную, развитую и благополучную страну. Навзгляд высокопоставленных представителей силовых структур, главфедеральных округов, а также исполнительной власти на местах(иными словами, номенклатуры), в действиях федеральной властиособенно важен мотив возвращения стране статуса великой держаJвы. Напротив, местная законодательная власть, бизнесJсообщество,главы крупных госпредприятий и руководители медиа – более криJтически настроенные подгруппы опрошенных – на три пятых (амосковская элита – на 70%) уверены в том, что сегодняшняя высшаявласть отличается исключительной беспринципностью и ею движет



1 В основе статьи лежит доклад, прочитанный Л.Д. Гудковым на семинаре в Sciences Po(Высшая школа политических наук в Париже) 17.09.2007. Во второй части статьи широJко используются материалы книги: Гудков Л., Дубин Б., Левада Ю. «Проблема “элиты”в сегодняшней России. Размышления над результатами социологического исследоваJния» (М.: Либеральная миссия, 2007), написанной по результатам опросов представитеJлей российской элиты (региональных и федеральных ведомств, крупного и среднегобизнеса, судейской власти, правоохранительных органов, армии, депутатского корпуса,лидеров и ведущих функционеров политических партий, руководителей СМИ, кульJтурных и научных учреждений). 2 Появление самого понятия относится к концу XVIII века, терминологическое опJределение структуры значений понятия – лишь к началу XX, кодификация эпистемоJлогических, методологических и методических знаний – ко второй половине XX стоJлетия. См.: Kroeber A.L., Kluckhohn C. Culture: a Critical Review of Concepts andDifinitions // Papers peabody Mus. 1952. 47. No. 1. 3 Кризис высшего образования в России: конец советской модели // В кн.: Гудков Л.Негативная идентичность. М.: НЛО, 2004. С. 687–786. 4 Наиболее яркой в их ряду выступает монография О. Крыштановской «Анатомияроссийской элиты» (М.: Захаров, 2005).5 Около 60% представителей номенклатуры в 1988 году, уже после горбачевской пеJрестройки и многочисленных отставок высших партийных руководителей, занималиноменклатурные должности и в 1983 году: «Значительная доля бывших номенклатурJных работников либо остались на высших государственных и управленческих постах,либо заняли близкие к ним должности» (Головачев Б.В., Косова Л.Б., Хахулина Л.А.Формирование правящей элиты в России // Экономические и социальные перемены.1996. № 1. С. 37). 70% экономической элиты в 1993 году были в 1988 году либо рукоJводителями крупных предприятий, либо высшими должностными лицами в минисJтерствах и ведомствах (там же, с. 36).6 За 10 лет (с 1994 по 2004 год) общая численность сотрудников властноJгосударственJных органов увеличилась на 31% (с 1004,4 тыс. человек до 1318,6 тыс. человек), в томчисле в структурах исполнительной власти – на 23%, суда и прокуратуры – на 80%, в заJконодательных органах – в три раза. См.: Российский статистический ежегодник. 2005.М., 2006. С. 42. См. также: Гавриленков Е. Русский крест. Выступление на конференции«Россия вчера и сегодня: нереализованный выбор» , посвященной памяти О.Р. Лациса(25 апреля 2006 года, Центр А.Д. Сахарова). 7 Именно эти, условно описываемые как более продемократические, группы элитыопасаются негативной перспективы для страны – того, что «Россия при нынешнем поJрядке вещей превратится в периферийную третьестепенную страну, изолированнуюот большого мира».8 Как и среди населения: «полное доверие» к такому институту, как «политическиепартии», высказывали на протяжении всех последних 10–12 лет от 4 до 6% опрошенJных, «полное недоверие» – от 33 до 39%.9 Как сказал Б. Грызлов, «Дума не место для дискуссий».


правоведов, политологов, писателей, влиятельных политическихобозревателей и журналистов и образующие самую информированJную и эрудированную, самую квалифицированную часть опрошенJных. Однако они не пользуются серьезным авторитетом ни средивластных верхов, ни среди различных групп населения, а потому ихмнения вряд ли окажутся услышаны.

Да, есть Нет Да/нет

В среднем по выборке 37 62 0.6

Зам. губернатора 36 62 0.6

Представители исполнительной власти 47 53 0.9

Руководство федерального округа 62 31 2.0

Представители законодательной власти 32 68 0.5

Руководители частного бизнеса 20 79 0.3

Руководители организаций предпринимателей 29 71 0.4

Руководители крупных госпредприятий 26 72 0.4

Суд и прокуратура 44 54 0.8

Армия и МВД 45 55 0.8

Руководители СМИ 31 67 0.5

Московские интеллектуалы 17 83 0.2

Таблица 3

Есть ли у президента Путина сегодня в ближайшем окружениикоманда, необходимая для решения задач модернизации российской

экономики, подъема благосостояния населения? (в % к соответствующим профессионально@статусным

группам опрошенных)


ной культурноJисторической системой, объединяющей на суперэтJническом уровне население, органически связанное с конкретнойприродноJпространственной средой». Но и здесь главным факторомназывается самосознание, чувство своей цивилизационной принадJлежности и противопоставление себя «другим»6.

Иногда «сознание единства людей, принадлежащих к данному наJроду, нации», признается отличительным признаком России как циJвилизации7. Цивилизационный подход, изложенный таким образом,по сути, дает право каждому народу (этносу) считать себя особойцивилизацией и создает почву для бурных, хотя и достаточно бесJплодных дискуссий о том, кто достоин статуса цивилизации, а ктонет. Особое напряжение таким спорам создает утверждение о том,что далеко не всем народам суждено сформировать свою цивилизаJцию8. Тем самым подрывается принцип равноправия культур, приJверженность которому декларируют многие адвокаты цивилизациJонного подхода.

2. Приход цивилизационной парадигмы

Основы для этого «нового» подхода в российской мысли появилисьдостаточно давно. Они были заложены еще в XIX веке славянофилаJми и Н.Я. Данилевским9 и развиты русскими эмигрантамиJевразийJцами в 1920Jх годах. Затем уже в 1970–1980Jх годах их идеи были изJвлечены из забвения мыслителемJмаргиналом Л.Н. Гумилевым10. С начала 1980Jх годов идеи цивилизационного подхода вызревали всреде медиевистов и востоковедов11. Однако первым профессиональJным советским ученым, сформулировавшим основы цивилизационJного подхода и придавшим ему респектабельность, стал известныйисторик М.А. Барг (1915–1991). На излете перестройки российскиеученые начали открыто выражать свою неудовлетворенность общеJпринятым марксистским формационным подходом, упрощавшимкрасочную картину реальной жизни общества и его отдельных предJставителей и сводившим ее к сухим социологическим закономерноJстям, за которыми исчезала сама человеческая личность12. Ценностьпоследней была одним из важнейших демократических лозунгов пеJрестройки, и Барг увидел в этом долгожданную возможность откаJзаться от ортодоксальной исторической схемы и «перенести центртяжести исторического исследования на феномен человеческой жизJни в ее повседневности, во всех проявлениях и связях, и прежде всеJ

В. Шнирельман / Время цивилизации 199

1. Цивилизация вместо нации

Во второй половине 1980Jх – 1990Jх годах кризис марксизмаJлениJнизма как научной парадигмы заставил российских ученых спешJным порядком искать ему замену. В качестве таковой в российскойнауке необычайную популярность получил цивилизационный подJход. На первый взгляд это кажется удивительным, ибо его научныеосновы и ныне остаются слабо разработанными. Однако, как предJставляется, высокий спрос на цивилизационный подход диктуетсявовсе не научными, а привходящими идеологическими и политичеJскими факторами. В данной работе я покажу, что цивилизационныйподход, который его сторонники превозносят как гуманистический,делающий акцент на человека2, на самом деле является попыткой наJучного оправдания национализма, порой именно этнического наJционализма.

Действительно, авторы ряда учебников учат студентов тому, что«цивилизация является сообществом людей с основополагающимидуховными ценностями, устойчивыми чертами социальноJполитиJческой организации, культуры, экономики и психологическим чувJством принадлежности», тип цивилизации трактуется ими как «типразвития определенных народов, этносов»3. Это определение до боJли напоминает то, которым десятилетиями пользовались советскиеэтнографы для определения этноса и которое в своей основе восхоJдит к сталинскому определению нации («исторически сложившаясяустойчивая общность языка, территории, экономической жизни ипсихологического склада, проявляющегося в общности культуры»4),в свою очередь заимствованному у О. Бауэра5. Иногда, правда, даетсяболее общее определение, где цивилизация выступает «социетальJ

Виктор Шнирельман

Время цивилизации: цивилизационный подход

как национальная идея1

что в основе цивилизационного подхода лежала отдельная человечеJская личность, фактически субъектом исторического развития в егоконцепции оказывалась личность не индивидуальная, а коллективная– народ, нация, этническая общность16. Правда, критикуя формациJонный подход, Барг не решался полностью от него отказаться. НаJпротив, достоинство концепции цивилизации он усматривал в том,что она «включала как объективный (формационный), так и субъекJтивный (антропологический) аспекты истории»17.

Тем не менее в его концепции цивилизационная общность реJшительно оттесняла классовую и место классовой идеологии заниJмала идеология националистическая с типичным для нее «органиJческим» мировоззрением. Это подтверждает и другой сторонникцивилизационного подхода, известный историк А.А. Искендеров,отмечающий, что цивилизация «имеет дело прежде всего с культуJрой, духовноJнравственными ценностями, стоящими выше любыхклассовых интересов и партийных пристрастий, а главное – выраJжает интересы общества в целом, объединяя всех живущих на данJной территории, в данном государстве или регионе людей идеейпринадлежности к данной исторической общности (самоидентиJфикации)»18. В свою очередь Н.Я. Бромлей определяет цивилизаJцию как «единство экономической, политической и культурнойсферы жизнедеятельности общества»19. Другие сторонники цивиJлизационного подхода также нередко отождествляют цивилизациюс конкретным обществом, «этнополитической общностью» или даJже государством20.

Правда, имеются основания сомневаться в том, что цивилизациясовпадает с обществом, и в особенности в том, что включенное в нееучеными население обладает единым самосознанием. Отчасти этопризнают и некоторые сторонники цивилизационного подхода. Так,И.Б. Орлова согласна с тем, что якобы общая идентичность обитатеJлей Евразии, в наличии которой у нее нет сомнений, не осознаетсяими как «евразийская»21. В свою очередь Е.Б. Черняк соглашается стем, что население традиционных цивилизаций не осознавало своейцивилизационной принадлежности. Однако он верит в то, что длясовременных цивилизаций такое чувство характерно22.

го в процессе реализации человеком своей родовой сущности, проJизводстве условий своей жизни». В устах Барга цивилизационныйподход был «обозначением идеальной тотальности общественнойжизни, творческой активности людей в рамках определенной простJранственноJвременной целостности»13. С одной стороны, Барг виJдел в цивилизации определенную культурную целостность и подчерJкивал роль в ней субъективного начала, а с другой – призывалвнимательно анализировать взаимоотношения человека с внешнимобъективным миром. В итоге «цивилизация обнимала все сферы маJтериальной и духовной жизни общественных индивидов на опредеJленной ступени их развития»14.

Особое внимание Барг призывал уделять этническому фактору,этническим стереотипам поведения, традиционным формам сознаJния, включая мифы, в развитии отдельных цивилизаций. И хотя онне настаивал на обязательном совпадении границ цивилизации с этJнополитическими общностями (цивилизация могла включать неJсколько таких общностей), по сути, в своих рассуждениях он прихоJдил к выводу о взаимодействии двух неразрывно связанныхфакторов в общественной жизни – социологического (формационJного) и этнологического (неформационного, «органического»). Ихспецифические взаимоотношения придавали, по его словам, непоJвторимый облик разным цивилизациям, и он разделял два типа истоJрического развития – «европейский» и «восточный», из которых перJвый обусловливал кумулятивное линейное развитие, а второй былсвязан с развитием циклическим. Именно в первом случае, по мнеJнию Барга, было возможно говорить о смене формаций; ко второмуже этот по сути «европоцентристский» подход оказывался неприлоJжим. Тем самым, в отличие от марксистского учения, особенностиразвития определялись, по Баргу, специфическими чертами отдельJных цивилизаций, отличавшихся «устойчивой преемственностьюформ мировосприятия и мироотношения, стилей мышления и повеJдения, т.е. тех структур культуры, которые основаны на национальJных традициях и которые определяют этические и эстетические ценJности и приоритеты»15.

Позднее в рассуждениях Барга появилось такие понятия, как «наJрод» и его «духовная жизнь», базирующаяся прежде всего на «релиJгиозных представлениях». «Народ» виделся единством со своимистереотипами поведения и «ментальностью», которые имели «надJклассовый характер» и которые не могли подорвать никакие социальJные антагонизмы. Тем самым, сколько бы Барг ни настаивал на том,

В. Шнирельман / Время цивилизации 201200 II. Отраслевые ракурсы российской модернизации

Вместе с тем, как подчеркивают некоторые аналитики, стремлениесчитать себя особой цивилизацией развилось в России 1990Jх годовкак результат обманутых ожиданий и оскорбленного национальноJго достоинства. Действительно, как это сформулировал философА.С. Панарин, на рубеже 1980–1990Jх годов в обществе господствоJвало ощущение одиночества и понимание своего состояния как отJклоняющегося от «нормальной цивилизованности». Поэтому сам он,отказываясь от формационного подхода, видел перспективу России в«возвращении в цивилизацию». Тогда он призывал к «расширениюгоризонта собственного бытия» и «гуманистическому универсализJму», отказу от формационного подхода, «расчленяющего единство чеJловеческого рода», отделению идеологии от государства и «доверию кисторическому опыту других народов». Он выступал за «универсаJлистскую перспективу общечеловеческого спасения и совместногобудущего»29.

Однако долго это не продлилось. Отсутствие быстрых перемен клучшему, глубокий экономический кризис и политическая нестаJбильность в России, а также тщетные ожидания солидной помощиЗапада заставили вновь воспринимать его как враждебную силу и гоJворить о несовместимости западной и российской цивилизаций30.Тот же А.С. Панарин после событий октября–декабря 1993 года резJко сменил курс и заявил о крахе ожиданий возвращения в «европейJский дом». Теперь он заметил, что ряд ключевых западных политичеJских понятий (типа нации) имеют в незападном контексте иноесодержание и их реализация приводит не столько к восстановлениюсоциального порядка, сколько к росту напряженности, агрессивностии сепаратизму. Он был шокирован распадом СССР, резким ослаблеJнием новых возникших на его пространстве государств, включая РосJсию, и стремлением этнократических элит к «этническим чисткам».Это и привело его к геополитике, заставившей навсегда отброситьмысль о «единстве человеческого рода». Теперь расчленение последJнего его уже не смущало31, и он открыто встал на позиции «евразийJского неоконсерватизма»32, хотя аналитики усматривают в западномконсерватизме отчетливую тенденцию к «культурному расизму»33.

Такие настроения, размывшие строгую границу между левыми иправыми, либералами и патриотами34, вызывают стремление дистанJцироваться от «европейской цивилизации» и конструировать особую«евразийскую». Однако, воJпервых, сам термин «евразийская цивилиJзация» нагружается различными авторами разными смыслами, воJвторых, некоторые его решительно не приемлют. Среди таких автоJ

3. Евразийская,

русская или российская цивилизация?

«Историческая общность» может представляться поJразному. НекоJторые призывают определять нацию в западных терминах как гражданJскую категорию23, другие, и прежде всего бывшие советские специалиJсты по «национальным отношениям», не желают расставаться спониманием нации в этническом смысле24. Однако и то и другое допуJскает применение цивилизационного подхода. Мало того, сдвиг от поJлитики к культуре, наблюдаемый в современном глобализующемся миJре, создает благоприятную почву для замены понятия «нация» на«цивилизацию». ВоJпервых, этому способствует ослабление нациоJнальных государств, ибо их неспособность эффективно выполнятьсвои прежние функции ведет к созданию государственных коалицийтипа «Объединенной Европы» ради выживания в современном мире.ВоJвторых, рост открытости государственных границ и роли транснаJциональных общностей порождает у политически слабых групп наJдежду на поддержку со стороны зарубежных «соплеменников», чувствообщности с которыми основано на культурноJязыковом родстве илирелигиозном единстве («транснациональные общности»). ВJтретьих,сам термин «цивилизация» в общественном восприятии заключает всебе престижный момент, прежде связывавшийся с нацией. ПредполаJгается, что как государственная власть, так и международное сообщестJво будут в большей мере считаться с «цивилизацией», чем с народомили этнической группой. Наконец, в «цивилизации» некоторые росJсийские интеллектуалы нашли удачную замену «империи» на том этаJпе, когда последняя начала рассматриваться сугубо негативно. Понятие«цивилизация» помогало ее реабилитировать25.

Используя цивилизационный подход, одни авторы называют РосJсию «европейской цивилизацией», другие – «евразийской», одни –«русской», другие – «российской». К «европейской цивилизации»Россию относят люди демократических убеждений26. В частности, сэтим подходом солидаризировался лидер партии «Яблоко» Г.А. ЯвJлинский в своем выступлении в Российском государственном гумаJнитарном университете в 2001 году27. Особняком стояло мнение фиJлософа В.С. Библера, писавшего: «Мы делили и умножали с Западомего культуру, не разделяя его цивилизацию, и мы разделяли с ВостоJком его бескультурье, не разделяя его культуру». И все же он сближаллюдей России с Западом, залогом чего были общие культурные ориJентиры28.


Директор Московского института геоэлектромеханики и геополитиJки, карачаевец И.И. Алиев отождествляет «российскую цивилизаJцию» с «евразийской» и наполняет ее единым «русским суперэтноJсом» с единой системой духовных ценностей и «общностьюмировоззрения». Но на поверку оказывается, что этот «суперэтнос»состоит из многочисленных «замкнутых этнических систем», сохраJняющих свою «этническую психологию». Несмотря на все это, АлиJев представляет Россию «органическим союзом схожих по ментальJности евразийских народов». А ценностной основой этого«суперэтноса» является якобы свобода воспроизводства и сохранеJния отдельных этничностей и соответствующая ей этническая и реJлигиозная терпимость43. Писатель Я.А. Кеслер, создавший фантастиJческую версию истории «русской цивилизации», тоже пишет о«многонациональном евроазиатском народе» и включает в него балJтоJславян, угров и тюрков. Но в его представлении этот народ окаJзывается «русским народом», теряющим какуюJлибо этничность ивключающим, кроме русских, любое этническое меньшинство, живуJщее в России и владеющее «русской языковой культурой». Термин«россияне» он с негодованием отвергает44.

Русским борцам за империю такой подход решительно не подхоJдит. У них наблюдается двоякое отношение к понятию «Евразия».Для одних оно является «псевдонимом» России, как это отметил фиJлософ А.С. Панарин45, полагавший, что лишь евразийство способноудовлетворить российское самосознание и создать условия для норJмальных взаимоотношений с мусульманскими народами. РусоцентJризм и панславизм, на его взгляд, вели лишь к конфронтации46. ПоJэтому он и писал об особом «евразийском народе», населявшемхартленд47, в чем его взгляды совпадали с теми, что излагались настраницах газеты «День»/«Завтра». Эту особенность современногоевразийства отметили некоторые участники заседания, устроенногоредакцией журнала «Вопросы философии» в 1994 году, увидев в немновую спасительную и в то же время опасную идентичность дляпотерявшей свои государственные основы советской общности48. К этой позиции близок и журналист Л.И. Медведко, представляюJщий Россию «славяноJтюркской цивилизацией» и вместе с тем синJтезом «восточнохристианской» и «тюркоJисламской» традиций наедином евразийском пространстве49.

Но другие усматривают в «евразийском подходе» покушение нарусское национальное самосознание и в то же время считают, чтотолько русские могут претендовать на имя «евразийцев»50. СоглашаJ

ров можно выделить, с одной стороны, интеграционистов, а с другой– борцов за империю. Интеграционисты, как правило, представленыинтеллектуалами нерусского или смешанного происхождения, стояJщими за реальное равенство различных этнических групп. Борцы завосстановление и сохранение империи составляют две разных групJпы. Одни из них вслед за Н.С. Трубецким понимают, что без союзарусских с другими этническими группами, прежде всего тюркскими,осуществить этот проект будет невозможно. Поэтому они идут накомпромисс и готовы пожертвовать названием «Россия», принимаяназвание «евразийская цивилизация». Мало того, в евразийском проJекте они видят удачный ход для противодействия авторитарным этJнократиям, а также нейтрализации русского этнического национаJлизма и шовинизма35. Для вторых главной проблемой кажетсясохранение идентичности, и они всеми силами настаивают на том,что и государство, и цивилизация должны считаться «русскими».

Начнем с интеграционистов. Татарский ученый Н.М. Мирихановсчитает, что многоэтничное государство не может называться поимени одного народа. Он рисует прямую преемственность междуЗолотой Ордой и Российской империей и подчеркивает, что не меJнее четверти русских аристократических родов происходили из«тюркоJтатар». Поэтому он полагает, что России следует называтьсяЕвразийской Федерацией36. Видный российский политик, член СоJвета федерации, дагестанец Р.Г. Абдулатипов также делает акцент намногоэтничности и поликонфессиональности России. Поэтому ониспользует в качестве синонимов такие термины, как «российскаяцивилизация», «российский суперэтнос», «евразийская держава»,вкладывая в них демократическое содержание37. Такую позицию разJделяют бывший председатель Президиума Верховного совета ЧечеJноJИнгушской АССР, главный редактор журнала «Жизнь нациоJнальностей» Х.Х. Боков38 и бывший спикер российского парламента,чеченец Р.И. Хасбулатов39. Философ С.Г. Кагиян считает Россию«самобытной евразийской цивилизацией», а не «нациейJгосударстJвом»40. Философ Э.С. Кульпин соглашается с тем, что все пространJство императорской России и бывшего Советского Союза было заняJто единым «российским суперэтносом». Однако, по его мнению,последний был в своей основе не русским, а «славяноJтюркским» исложился при слиянии двух «центров кристаллизации» – Москвы иКазани41. Поэтому он уже много лет трудится над созданием научJных основ для такой конструкции. Культуролог А.Я. Флиер подчерJкивает изначальную гетерогенность «российской цивилизации»42.


России XIX века эту нишу заполняли никем не уполномоченные поJмещики (Хомяков, братья Киреевские, Аксаков). Этот пример покаJзался ему интересной особенностью отношения российских людей ксфере профессиональных знаний57.

Действительно, евразийский дискурс, связанный прежде всего свопросами культуры, религии и межэтнических отношений, обнаруJживает то же самое явление. Многие его яркие участники по родусвоей профессиональной деятельности достаточно далеки от этихвопросов. Так, Л.И. Семенникова, написавшая первый популярныйучебник по истории цивилизаций, ранее была известна как специаJлист по революции 1917 года. Активный пропагандист «русской циJвилизации» Е. Троицкий когдаJто развивал «марксистскоJленинскоеучение о некапиталистическом пути развития», боролся против «наJционального социализма» и «неоколониализма», пропагандировалопыт КПСС по экспорту революции и отчаянно разоблачал «фальJсификации ленинизма»58. Из других любителей «русской цивилизаJции» О. Платонов и И.В. Можайскова являются экономистами, акаJдемик Н.Н. Моисеев – математиком, С.Г. КараJМурза – химиком, аВ.Л. Калашников – философом. Среди поклонников Гумилева, увлеJченных его идеями, можно встретить кинорежиссера Н.С. МихалкоJва, юриста А.И. Лукьянова и литературного критика В.В. Кожинова.Именно такого рода вчерашние атеисты сегодня с видом знатоковрассуждают о роли православия в развитии «русской (евразийской)цивилизации». Зато в этой среде встречаются лишь единичные истоJрики, а профессиональных этнологов, знающих о культурных проJблемах не понаслышке, нет и вовсе.

Один из проектов «русской цивилизации» вот уже более 15 летразвивается Ассоциацией по комплексному изучению русской нации(АКИРН), созданной доктором философских наук Е.С. Троицким в1988 году. К работе в Научном совете АКИРН Троицкий сумел приJвлечь таких видных ученых, как академики Н.Н. Моисеев (математики эколог), Б.А. Рыбаков (археолог), Ф.Г. Углов (медик), членJкорреJспонденты О.Н. Трубачев (филолог) и И.Р. Шафаревич (матемаJтик)59. В 1990Jх годах АКИРН работала при Государственной думеРФ и тесно сотрудничала с Отделом русского народа Министерствапо делам национальностей и федеральных отношений РФ, где вовторой половине 1990Jх годов вырабатывалась Государственная проJграмма возрождения и сохранения русского народа.

Действительно, идея «российской (русской) цивилизации» приJшлась по вкусу некоторым чиновникам, озабоченным созданием ноJ

ясь видеть в России многонациональное «евразийское государство» исмело оперируя такими терминами, как «Евразия», «евразийское проJстранство», публицист К.Г. Мяло и историк Н.А. Нарочницкая опаJсаются, что «евразийская концепция» ведет к размыванию русскогосамосознания, и настаивают на том, что страна должна называтьсяРоссией, а не Евразией. Они воспринимают евразийство как заговор,направленный на разрушение России и денационализацию русскогонарода во имя «нерусских и неправославных интересов». Их возмуJщают попытки лишить русских своего имени, и поэтому они пишуто «великой русской православной цивилизации»51. С этим соглашаетJся консервативный политик Ю. Булычев, однако он отказывается поJнимать «русскость» в этническом плане и связывает ее с православиJем52. Академик Н.Н. Моисеев полагал, что сутью евразийстваявляется вовсе не православноJмусульманский симбиоз, ибо исламJская цивилизация была русским чужда. «Истинное евразийство» онвидел в пространственном расположении России между двух океанови определял ее миссию как «не единение с мусульманским Востоком,а организация всего евразийского Севера». Правда, он подчеркивал,что у русских накопился вековой опыт мирного сосуществования смусульманами53. Имеется и еще один подход, который отстаивает виJцеJпрезидент Международной славянской академии, философВ.Л. Калашников. Он пишет о «славянской цивилизации», отождеJствляя ее с РоссиейJСССР и противопоставляя «евразийской». В тоже время и он подчеркивает, что идея «российской нации» направлеJна против русского народа54. А депутат Госдумы С. Шишкарев хочетвидеть в России просто «особую цивилизацию» в целях «сохранениянациональной и культурной идентичности». Для подчеркивания ееособости он подхватывает ставший модным летом 2006 года термин«суверенная демократия», как бы оттеняющий тот факт, что Россиястремится следовать своему собственному пути55.

4. Зачарованные «цивилизацией»

В 1990Jе годы появилось немало вдохновенных пропагандистов«русской цивилизации»56. Такие штудии имеют одну характернуюособенность, отмеченную С. Аверинцевым в его выступлении на одJной из конференций по евразийству. Он привлек внимание участниJков к тому любопытному обстоятельству, что если в Западной Европеразвитием богословия занимались профессиональные теологи, то в


кой державы с самобытной культурой, он в то же время, подобно Н.С. Трубецкому, выступает против агрессивного этнического нациJонализма за равноправие всех евразийских народов. Он верит, чтоглубокие исторические связи и симбиоз культур могут стать основойцентростремительных сил и восстановить евразийское братство нароJдов. Поэтому он мечтает о «едином суперэтносе евразийского доJма»65. Б.С. Ерасов также призывал к формированию «гибридной евраJзийской цивилизации»66.

5. Цивилизационный дискурс

То или иное отношение к евразийству влияет на представление обистории России и ее оценку. Его либеральные критики упрекают неJоевразийцев в том, что те, вместо того, чтобы лечить болезнь, гордятJся ею и представляют ее национальной добродетелью67. Такой проJтивник евразийства, как философ В.К. Кантор, показывает, что втечение последних столетий прогресс в России был связан с вестерJнизацией, а отступление от нее постоянно вызывало бедствия и каJтастрофы68. Напротив, сторонники евразийства убеждены в том, чтоРоссию укрепляло лишь ее возвращение к своей евразийской сути, анарастание прозападной ориентации вело к гражданским конфликJтам и распаду страны69.

Если одни сторонники «русской (российской) цивилизации» счиJтают ее стержнем православную религию70, то другие это отрицают исвязывают цивилизацию прежде всего с культурноJисторическимифакторами и устойчивыми духовными ценностями71. Например, И.В. Можайскова пишет, что «в основе цивилизационного менталитеJта лежат построенные на определенной религиозноJдуховной системеценностей стереотипные представления, нормы и образцы поведения,обычаи и традиции, имеющие как исторические, так и социальныекорни с сильной эмоциональной окраской»72. Зато, по мнению Б.Г. Капустина, основа российской цивилизации имела не культурJный, а политический характер, и ею служила государственность73.

В то же время академик Н.Н. Моисеев доказывал, что цивилизаJция сама выбирает себе религию, а не возникает естественным путемна основе какойJлибо уже обретенной религии74. Из этого следоваJло, что корни «русской цивилизации» уходят далеко в дохристианJскую эпоху. Действительно, Можайскова писала о «евразийской проJ

вой государственной идеологии, а также легитимацией права Россиисчитать все постсоветское пространство сферой своих жизненных инJтересов. В частности, идеей «евразийской цивилизации» заинтересоJвался консервативный по духу клуб «Реалисты», объединяющий в своJих рядах видных ученых, чиновников и политиков60. Неравнодушнык ней и члены Московского интеллектуальноJделового клуба, возглавJляемого бывшим председателем Совета министров СССР Н.И. РыжJковым. Одним из них является видный российский экономист,академик Л.И.Абалкин, говорящий о многоэтничной «российскойцивилизации», где сложился «российский суперэтнос», носитель «дерJжавной идеи»61. Другим любителем такого подхода является сотрудJник Поволжской академии государственной службы Н.Г. Козин, увеJренный в том, что многие современные негативные тенденции можнопреодолеть при наличии идеологии национального возрождения. ТаJкую идею он и связывает с концепцией России как локальной цивилиJзации, обладающей своей «цивилизационной сутью» и двигающейсяпо своему историческому пути. Любопытно, что если многие другиеадвокаты «русской цивилизации» исходят из того, что она уже сущестJвует, то Козин, отождествляющий цивилизацию с нацией, убежденв том, что ее еще предстоит создать. Именно в этом смысле он пишето необходимости возрождения «генетического кода истории России»и «системы архетипов». При этом речь идет о «великом российскомсуперэтносе» на базе русского народа; о других народах он даже неупоминает62. Эту идею договаривал А.С. Панарин, настаивавший нановой интеграции народов Евразии, цель которой он видел в «русиJфикации единого евразийского пространства»63.

В ноябре 2002 года вопрос о «российской цивилизации» и ее спеJцифике рассматривался на заседании «Никитского клуба», созданноJго московскими учеными и предпринимателями. Заседание прошлобурно, но никакого общего понимания «цивилизационных ценносJтей» в ходе него не возникло. Остался открытым и вопрос о том,можно ли вообще говорить о «российской цивилизации» как некойструктурированной целостности64.

Правда, иной раз идея «российской (евразийской) цивилизации»принимает другой облик и основана на инклюзивном подходе. НаJпример, как мы видели, для Р. Г. Абдулатипова такой проект призваностановить распад страны и консолидировать ее обитателей. Этому,на его взгляд, может способствовать идея государственного российJского (евразийского) национализма, соединяющая патриотическоедвижение с демократией. Призывая к возрождению России как велиJ


довать. В итоге Русь якобы обрела свою «евразийскую сущность» заJдолго до монгол, впоследствии наделивших ее властью над огромнойимперией, что превратило ее в подлинно «евразийскую державу»86.Но для противников евразийства византийское наследие делает РосJсию безусловной частью европейской цивилизации87.

Поразительные нестыковки наблюдаются и при попытках локалиJзовать «русскую (евразийскую) цивилизацию» во времени. Например,директор Института российской истории академик А.Н. Сахаров проJводит различие между «русской цивилизацией», сложившейся, по егомнению, в X–XIII веках, и «евразийской державой», или многонациоJнальным государством, возникшим к концу XV века при Иване III88.Правда, остается не вполне ясным, как это сочеталось со сложением«великорусской народности» в XVI веке89 и появлением «русской наJции» в начале XVIII века90. Кроме того, в учебнике Сахарова и БоханоJва говорится о возникновении евразийской цивилизации лишь в XVIIIвеке91, тогда как там же Россия начала XIX века представлена «велиJкой европейской державой»92. Аналогичным образом, африканистЮ.М. Кобищанов заявляет, что «русская цивилизация» сложилась вXVI–XVII веках, тогда как в XVIII веке ее место заняла «петербургскаяразновидность западной цивилизации», на смену которой позднеепришла «советская цивилизация». А сегодня якобы идет возрождениетех «цивилизаций», которые пытались разрушить большевики93.

В то же время такой видный журналист, как А. Бовин, считал, что«евразийской цивилизации» никогда не было94, а руководители СоюJза реалистов и клуба «Реалисты» еще только призывают «приступитьк формированию евразийской, славяноJтюркской цивилизации»95.Академик Н.Н. Моисеев также замечал, что «время национальных, этJнических государств прошло. Будущее – цивилизационные консенсуJсы и компромиссы»96. Автор газеты «Завтра» Е. Холмогоров припиJсывает русским давнее стремление «создать новую собственнуюцивилизацию, т.е. особый способ существования в этом мире», путемразвития своей национальной культуры97. В свою очередь А.С. ПанаJрин пытался всеми силами создать для России идею самостоятельнойцивилизации98. Наибольшим радикализмом отличаются взгляды свяJзанного с движением «Евразия» М.З. Юрьева, предложившего строJить закрытую цивилизацию, во всем противоположную Западу99.Иными словами, нет общепризнанного ответа на вопрос о том, когJда сложилась искомая цивилизация и сложилась ли она вообще. ТакоJго рода нестыковки и противоречия, похоже, имманентно присущицивилизационному подходу.

тоцивилизации», якобы давшей начало шумерам75. Аналогичным обJразом адыгейский философ А.Ю. Шадже писала о сложении адыгJских национальных ценностей в глубокой первобытности и настаиJвала на том, что адыги сами выбрали ислам, якобы хорошосоответствовавший их культуре76.

Сознавая, что интеграция славян и тюрков, православных и муJсульман невозможна на религиозной основе, А.С. Панарин призывалискать такие универсалии евразийской культуры, которые отодвинулибы религиозные и политические аргументы на задний план77. Этим впоследние годы и занимается философ Э.С. Кульпин, населяющийРоссию «славяноJтюркским суперэтносом». Он утверждает, что едиJное мировоззрение сложилось у последнего на основе общей хозяйстJвенной жизни и общей исторической судьбы, а не на основе единойрелигии78. У некоторых сторонников цивилизационного подхода циJвилизация фактически сливается с хозяйственноJкультурным типом79.

В.Л. Калашников также считает, что цивилизацию, являющуюся геJтерогенной по своей сути, характеризуют общие черты хозяйственJной и социальной жизни. Однако он допускает наличие у нее и «конJфессиональной окраски». Вместе с тем, по его мнению, «основойдуховного общения народов Евразии должна стать особая цивилизаJционная «Большая традиция», в которой евразийская общность предJстает как общность судьбы, подтвержденная историей и географиJей»80. Российский тюрколог С.Г. Кляшторный возвращает этот спор вобласть этнической культурологии и доказывает, что на территорииЕвразии веками складывался славяноJтюркский симбиоз, якобы споJсобный создать преграду для агрессивного этнического национализJма81. Имеется и компромиссная точка зрения, не связывающая цивиJлизацию непременно с какойJлибо доминирующей конфессией, ноутверждающая, что «российская цивилизация исторически определиJлась ее этноконфессиональным ядром – русским народом и, соответJственно, русским православием»82. Наконец, некоторые российскиеавторы представляют историческую Россию системой нескольких циJвилизаций, главными из которых были «русская» и «исламская»83.

Тем же самым определяется и спор о роли византийского наследия.Если противники евразийства придают этому наследию основополаJгающее значение в истории России84, то для евразийцев, как известно,первостепенное значение представляло «наследие Чингисхана»85. ОдJнако и здесь неоевразийцы предлагают компромиссное решение, покоторому Византия имела «евразийскую природу» и была «идеократиJческим государством»; именно это России и посчастливилось унаслеJ


стоянное ожидание угрозы оттуда, в частности покушения на свою «саJмобытность», а также отрицание какихJлибо общечеловеческих ценноJстей106. Ведь каждая цивилизация якобы обладает своим «цивилизациJонным кодом», понятным только ее носителям107. Такие взгляды,разделяющиеся некоторыми историками, склонными к катастрофичесJкому стилю мышления и поиску врагов108, уже начали проникать вучебную литературу109. В итоге во второй половине 1990Jх – начале2000Jх годов в России усиливались антизападные, в особенности антиJамериканские, настроения. Параллельно в обществе нарастала склонJность представлять Россию особой цивилизацией. Только за 1998–1999годы число сторонников этой идеи увеличилось с 68 до 78%110.

Между тем если немало русских интеллектуалов самозабвенно отJстаивают единство «российской цивилизации», то интеллектуалы наместах столь же истово доказывают возможность альтернативныхподходов. Например, высказывается соображение о том, что Евразиявключала несколько разных цивилизаций: «западную» (Польша,Прибалтика, Финляндия), славянскую, кавказскую, туркестанJскую111. Этот подход, делающий акцент на региональных общностях,связанных языковым или культурным родством, заставляет кавказцевписать о «кавказской цивилизации»112, а татар – о «тюркской», «тюркJскоJтатарской» или «мусульманской цивилизации»113. Даже у интелJлектуалов, связанных с народами Севера, появилось представлениеоб особой арктической (циркумполярной) цивилизации114. В адыгJской среде заговорили об «адыгской цивилизации»115, армяне пишутоб «армянской цивилизации»116, у чувашей возникла идея о «болгаJроJчувашской цивилизации»117, а у якутов – о «цивилизации народасаха»118. Появился и проект «молдавской цивилизации»119.

Иными словами, порожденный глобализацией «культуроцентJризм» требует смещения акцента с политического фактора к культурJному, и это ведет к политизации культуры120. Там, где раньше говориJли об этносах, нациях и государствах, сегодня все чаще звучит термин«цивилизация». Правда, это не означает, что речь всегда идет о резкомпротивопоставлении одних цивилизаций другим. Если татарские раJдикалы действительно склонны противопоставлять «тюркскую» или«исламскую» цивилизации «православной», то чувашский автор соглаJшается включать «болгароJчувашскую цивилизацию» в состав «правоJславноJроссийской цивилизации», а дагестанец Р. Абдулатипов видит«кавказскую цивилизацию» только вместе с «русской»121. Иными словаJми, прежняя иерархия, включавшая нации и народности или суперэтноJсы и этносы, сегодня сменяется новой, состоящей из мегацивилизаций

6. Символическая и политическая роль «цивилизации»

При этом как будто бы все сторонники цивилизационного подходасоглашаются с тем, что в России цивилизация сливается с государстJвенностью, и это делает здесь идею «державности» особой ценносJтью100. Таким образом, будучи слабо разработан и отличаясь разиJтельными противоречиями101, цивилизационный подход содержитряд важных понятий, имеющих принципиальное значение для егосторонников. Это – «самобытность», «уникальность», «соборность»,«пассионарность», «духовность», «суперэтнос», «социальный оргаJнизм», «архетипы», «генетическая память», «цивилизационный код».Случается, что, оперируя такими понятиями, некоторые участникинаучных конференций используют их как инструменты не для решеJния какихJлибо научных проблем, а исключительно для демонстраJции своей любви к России102.

И хотя, настаивая на неких нетленных духовных ценностях, лежаJщих в основе «русской цивилизации», никто так и не сумел четкосформулировать суть этих ценностей и доказать их незримое приJсутствие на протяжении всего ее исторического развития, само поJнятие «цивилизационных ценностей» служит ядром цивилизационJного подхода. В то же время содержание этих ценностей оказываетсяне столь уж существенным; зато предполагается, что они имманентJно присущи «русскому генотипу» и существуют на интуитивномуровне (поэтому «умом Россию не понять»). В итоге эти ценностине столько анализируются, сколько постулируются103.

В построениях многих сторонников цивилизационного подхода«ценности» имеют особую функцию, вовсе не требующую строгогоопределения их содержания; речь идет о том, что на историческойсцене якобы постоянно сталкиваются не столько интересы, скольконекие глубинные ценности104. Однако анализ разнообразных версийсовременного цивилизационного подхода отчетливо показывает, чтоих создателями движут именно конкретные интересы, стремлениеиспользовать интеллектуальный проект для организации того илииного альянса, призванного осуществить конкретные политическиезадачи. В этом контексте ценности выступают лишь в качестве соJблазнительного символа, но не более того. Иными словами, мы имеJем здесь дело с «символической политикой», о которой когдаJто пиJсал американский политолог М. Эдельман105.

Модели «евразийской», или «русской (славяноJрусской)», цивилиJзации имманентно присуще подозрительное отношение к Западу, поJ


Однако вскоре его взгляды резко изменились, и он стал одним из саJмых ярких адвокатов цивилизационного подхода, будто бы не замеJчая, что тот тоже расчленял это единство.

Между тем если некоторые авторы, включая и самого Барга, виделив цивилизационном подходе способ уйти от конфронтации, связанJной с классовой борьбой, то опыт 1990Jх годов показал, что и цивилиJзационный подход не свободен от конфронтационного духа. Уже нахоJдятся ученые, которые со ссылкой на С. Хантингтона и З. Бжезинскогоготовы объявить XXI век временем «борьбы цивилизаций»128. ПодобJно им некоторые авторы учебной литературы подхватили идею ХанJтингтона о «конфликте цивилизаций»129 и стали учить студентов тоJму, что «различие культур обусловливает противоречия междуцивилизациями»130. В свою очередь ряд консервативно настроенныхроссийских историков и философов нашли в цивилизационном подJходе опору для идеи о якобы вечной враждебности Запада России, коJторая веками должна была сопротивляться его «экспансии»131. ЛюбоJпытно, что в этом такие авторы фактически повторяют позициюрадикальной газеты «Завтра», заявлявшей, что «западные европейцы –не просто другой суперэтнос, а суперэтнос, имеющий по отношениюк нам отрицательную комплиментарность, что определяло, определяети будет определять характер наших взаимоотношений в любой сфеJре»132. Тем самым размывается граница между пониманием ценностикультурного многообразия и тезисом о «несовместимости культур»,ставшим к концу XX века лозунгом культурного расизма133.

Следует отметить, что в Европе тоже имеются сходные настроеJния, причем их иной раз выражают ведущие политики, пытающиесяпредставить ее отдельной цивилизацией и отгородить непроходимойстеной от «мира варварства». Специалисты классифицируют это какодно из выражений «нового расизма», использующего в качестве эвJфемизмов такие понятия, как «этнос», «культура», «цивилизация», иделающего акцент на их якобы незыблемых свойствах, в особенносJти духовных134.

По словам французского исследователя Э. Балибара, в ЗападнойЕвропе стремление обрести четкую национальную идентичность неJизбежно опирается на понятие «национальной чистоты». В своюочередь, последнее имеет очевидный расовый подтекст и противопоJставляет христианскую «индоевропейскую» Европу третьему миJру135. Вместе с тем если в некоторых странах Запада в течение последJних десятилетий термин «культура» в значении обособленныхкультур используется благодаря постмодернистам главным образом

и цивилизаций, как это озвучил на одной из евразийских конференJций директор Института Дальнего Востока М.Л. Титаренко122.

Однако неразработанность какихJлибо строгих критериев цивиJлизации и политизированность самой этой концепции позволяетразличным авторам одни общества назначать «цивилизациями», а задругими это отрицать. Например, если Р. Абдулатипов не сомневаетJся в существовании «кавказской цивилизации», то Л.И. Медведкосчитает, что такой цивилизации никогда не было123. Если некоторыемосковские авторы объявляют «российскую цивилизацию» симбиоJзом православия и ислама, то ряд татарских это категорически отриJцают, видя в православии и исламе совершенно разные цивилизации.Любопытно, что в своем стремлении обосновать дружественные взаJимоотношения между «русской» и «исламской» цивилизациями МедJведко произвольно определяет войны России с различными исламJскими странами как не имеющие отношения к «цивилизационномурасколу», тогда как войны России и мусульман с Западом он подаеткак «столкновение цивилизаций». Между тем его анализ разнообразJных факторов, приводивших к войнам, полностью расходится с еготеоретическими представлениями о цивилизациях и их взаимоотноJшениях.

7. От культуроцентризма

к «несовместимости культур»

В постсоветское время российские историки и философы поJразноJму относились к цивилизационному подходу: некоторые безоговоJрочно его принимали, видя в нем удачный методологический прием,пробуждающий интерес к личности и позволяющий уйти от однолиJнейной исторической схемы124; другие проявляли большую остоJрожность и вместе с Баргом считали необходимым сочетать его сформационным125, третьи вовсе обвиняли оба упомянутых подхода вевропоцентризме и предлагали вместо них опираться на теорию моJдернизации126. А.С. Панарин вначале вслед за Баргом выступил проJтив монопольного господства формационного подхода во имя едиJной человеческой цивилизации. В 1991 году он писал: «Толькоперейдя к осмыслению другого, отличного не как границы своих возJможностей, а расширение горизонта собственного бытия, мы утвержJдаем гуманистический универсализм». Тогда он отвергал формациJонный подход как расчленяющий единство человеческого рода127.


В основе такой идеологии лежит представление о локальных кульJтурах, развивающихся исключительно своеобразным путем, не имеюJщих ничего общего друг с другом и неспособных достичь полноговзаимопонимания в силу их разного «духа». Например, вслед за ГумиJлевым марийский историк утверждает, что «развитие народов подчиJняется законам биологического, естественноJприродного цикла». Но,как следует из теории этногенеза Гумилева, народы развиваются неJсинхронно и находятся на разных фазах этногенеза, что якобы и опреJделяет их «некомплиментарность» по отношению друг к другу141. Ещеодним фактором «некомплиментарности» представляется религия.Ведь сплошь и рядом отождествляя дух с религией, этот тип национаJлизма иной раз пытается создать или возродить свою собственную реJлигию142 или же национализировать одну из мировых религий, наJпример христианство в лице какойJлибо особой его конфессии, исвести его роль к чисто локальному вероучению. Но «цивилизации»,основанные на таких вероучениях, будут неизбежно входить в конJфликт друг с другом, и это неизбежно ведет к культурным войнам143.

А вот как развивает теорию Гумилева современный татарский исJторик. Он представляет массовый террор «фактором саморегулироJвания этнической системой плотности своих популяций». Для негоэто «хирургическая операция по удалению загнивающих клеток орJганизма этноса». Поэтому он настаивает на том, что «в современныхусловиях оптимизировать внутреннюю структуру суперэтносовпредставляется возможным только посредством функционированияорганизованного и контролируемого государством массового терроJра». Политику геноцида он называет «инструментом оптимизациивнутренней структуры этноса», ссылаясь при этом на практику герJманских нацистов144.

Важно отметить, что этот вид расизма находит свое обоснование видеологии французских «Новых правых». Расово разнородное илиполикультурное общество они считают нежизнеспособным, и мечтыо нем должны быть навсегда оставлены. Полагая, что у каждой этниJческой общности имеется свое «биосоциальное ядро», они призываютк сохранению расовой однородности и настаивают на несовместимоJсти разных этносов. Поэтому многорасовое общество рассматриваетJся ими как «вызов европейской цивилизации», грозящий ее «этноJкультурной гомогенности»145. Соответственно осуждаются имежэтнические браки. Зато воспеваются традиционные индигенныекультуры, сохранившие свою самобытность; пропагандируется свойJственное им язычество, а иудеохристианство обвиняется в стремлеJ

в отношении ощущающих дискриминацию меньшинств136, то в РосJсии он ассоциируется в общественном мнении прежде всего с преJобладающим в стране населением. Это закрепляется цивилизационJным подходом, сплошь и рядом игнорирующим нерусские культурыРоссии и их специфику; они попросту поглощаются «российской(русской) цивилизацией». Такой подход характерен для курсов «кульJтурологии», которые сегодня читаются в российских вузах137. ФактиJчески он подводит псевдонаучную базу для радикального лозунга«Россия для русских», и неслучайно этот лозунг становится все болеепопулярным среди студенческой молодежи.

Цивилизационный подход способен оказать некоторую помощьученым, занимающимся историей культуры. Однако не следует упусJкать из виду, что, воJпервых, на словах превознося человека, на делецивилизационный подход делает его «ведомым существом», всецелозависящим от «цивилизации, культуры и религии»138. ВоJвторых, конJструируя обособленные цивилизации, этот подход вольно или невольJно способствует поиску внешних врагов и выковывает конфронтациJонное мышление. А его огрубление и вульгаризация, встречающиесяв современных учебниках, способны лишь возбудить у учащихся ксеJнофобию и расовые настроения. Мало того, такого рода версии цивиJлизационного подхода оказываются близки к радикальному национаJлизму (корпоративное общество, по Муссолини), который, признаваяделение общества на социальные группы или классы, рассматриваетих как функциональные категории, работающие на общее дело. СлеJдовательно, идеальной политической организацией такого народа моJжет служить тоталитарное государство с одной партией и одним лидеJром. Именно к такому решению политических проблем были в своевремя склонны евразийцы, а позднее его пропагандировали нацисты,выдвинувшие лозунг: «Один народ, одна партия, один фюрер»139.

Следовательно, далеко не всякая научная концепция может автомаJтически использоваться в политике. Такое аморфное явление, как кульJтура, может в целях его более глубокого научного понимания бытьпредставлено системой, включающей разнообразные взаимодействуюJщие друг с другом подсистемы, как это делали функционалисты. ОднаJко некритическое применение такой научной конструкции в политикеведет к оправданию интегрального национализма и тоталитаризма.Действительно, это, по сути, имперское использование понятия «кульJтура» уже выявило свое нутро в нацистской Германии, и, как говорилТеодор Адорно, «идеальное состояние культуры в виде полной интегJрации находит свое логическое выражение в геноциде»140.


настаивая на особом пути России, он изымает ее из обычной униJверсальной эволюционной схемы, основанной на социальноJэконоJмических критериях151. В этом реализуются призывы к «культуроJцентризму», раздававшиеся в 1990Jх годах как из окруженияпрезидента России152, так и от деятелей системы образования153. Темсамым снимается проблема сопоставимости с другими обществамии термины «отставание» или «догоняющая модернизация» оказываJются для России неприменимы154 – они свободно заменяются поняJтием «самобытного исторического пути». ВJтретьих, отказываясь отлинейности исторического процесса в пользу цикличности, цивилиJзационный подход дарит России надежду на возрождение и новыйвзлет в будущем. Мало того, цивилизационный подход наделяет РосJсию особой «миссией» и прививает мессианское мышление155.

И последнее. Посвятив более 500 страниц своей книги доказаJтельству тысячелетнего существования «русской православной цивиJлизации», Н.А. Нарочницкая заканчивает это объемистое произвеJдение характерным откровением: вместо цивилизации Россияпредставляется «державотворящей нацией»156. Требуется ли болеекрасноречивое признание того, что «евразийская (русская, правоJславная) цивилизация» служит сегодня привлекательным лозунгомрусскому национализму?


1 Слегка обновленный вариант статьи, опубликованной в кн.: Национализм в мироJвой истории / под ред. В.А. Тишкова и В.А. Шнирельмана. М.: Наука, 2007; и сб.: СоJвременные интерпретации русского национализма / под ред. М. Ларюэль. Stuttgart:IbidemJVerlag, 2007.2 Черняк Е.Б. Михаил Абрамович Барг // Цивилизации / под ред. А.О. Чубарьяна.М.: Наука, 1995. Вып. 3. С. 10–11; Плетников Ю.К. Формационная и цивилизационJная триады // Свободная мысль. 1998. № 3. С. 110; Аяцков Д.Ф. и др. История РосJсии: проблемы цивилизационного развития. Учебное пособие. Саратов: СГСЭУ,1999. С. 18.3 Аяцков Д.Ф. и др. Указ. соч. С. 18. См. также: Мартюшов Л.Н., Попов М.В. Россияи мир. Лекции по курсу «История цивилизаций». Ч. 1. Екатеринбург: Уральский гоJсударственный педагогический университет, 1996. С. 3; Тот Ю.В. и др. История РосJсии IX–XX веков. Пособие по отечественной истории для старшеклассников, абитуJриентов и студентов. СПб.: Нева, 1996. С. 7; Белозерова В.Г. (ред.). Историяцивилизаций мира. Учебное пособие. М.: АСТ, 1998. С. 3.

нии стереть с лица земли всю ее неповторимую культурную мозаику.Глобализации противопоставляется «культурная экология»146. Трудноне заметить сходства между такими представлениями и теми, чтовстречаются сегодня в российской «культурологии».

Действительно, именно по этому пути идут такие недавно возJникшие в нашей науке направления, как «экология культуры» и «экоJлогия языка». Испытывая понятные тревоги по поводу размыванияэтнических культур, их энтузиасты пытаются искусственно затормоJзить процесс культурных изменений и выдвигают утопические проJекты, призванные обратить время вспять и вернуть культурам и языJкам некую первозданную чистоту. Ради этого создается миф онеобычайной устойчивости этнической духовности. В частности,встречается утверждение о том, что «русская ментальная картина миJра обладает общими и постоянными чертами»147. Фактически именJно такой подход создает почву для расцвета «культурного расизма».

8. Цивилизация как национальный проект

Таким образом, цивилизационный подход не только уязвим для наJучной критики148, но в своих популярных версиях формирует у учаJщихся культурный и религиозный фундаментализм, прививает имрасовое мировоззрение (в виде культурного расизма) и создает конJфронтационные настроения. Если на словах сторонники цивилизаJционного подхода воспевают многополярный мир, то на деле мноJгие из них придерживаются прежнего манихейского взгляда на мир,деля его на Зло (Запад) и Добро (незападные цивилизации). Если нарубеже 1980–1990Jх годов они истово искали корни марксизма ибольшевизма в иудеохристианстве, то, исходя из той же методолоJгии, основы их собственного нынешнего манихейского подхода неJтрудно обнаружить в православии. Мало того, журналист Ю. БогоJмолов не без оснований проводит параллель между нацистскойидеологемой борьбы «арийской цивилизации» с евреями с идеейборьбы «славянской цивилизации» с Западом149.

Чем же цивилизационный подход так дорог своим сторонникам?ВоJпервых, как уже отмечалось, он подпитывает тоску по былому веJличию, сохраняя за Россией облик великой державы, если не политиJчески, то культурно. Термин «цивилизация» придает ей особый преJстиж, поднимая над уровнем обычной страны150. ВоJвторых,


21 Орлова И.Б. Указ. соч. С. 25–26.22 Черняк Е.Б. Цивилиография: наука о цивилизации. М.: Международные отношеJния, 1996. С. 176.23 Тишков В.А. О новых подходах в теории и практике межнациональных отношений// Советская этнография. 1989. № 5. С. 3–14; он же. Забыть о нации // ЭтнографичеJское обозрение. 1998. № 5. С. 3–25; Глобачев М. Дрейфующие цивилизации // ДружJба народов. 1992. № 9. С. 5–13; Поллыева Д. Российская нация как падчерица российJской нациологии // Независимая газета. 1994. 9 апреля. С. 4; Никонов В.А. Где искатьновую национальную идею? // Государственная идеология и общенациональная идея/ под ред. Г.А. Чернейко. М.: Клуб «Реалисты», 1997. С. 18–21. 24 Русская нация и обновление общества / под ред. Е.С. Троицкого. М., 1990; Багра@мов Э.А. Нация как согражданство? // Независимая газета. 1994. 15 марта. С. 5; Абду@латипов Р.Г. Природа и парадоксы национального «Я». М.: Мысль, 1991; он же. ЗагоJвор против нации: национальное и националистическое в судьбах народов. СПб.:Лениздат, 1992; он же. Парадоксы суверенитета: перспективы человека, нации, госуJдарства. М.: Славянский диалог, 1995; он же. Национальный вопрос и государственJное обустройство России. М.: Славянский диалог, 2000. С. 41–50, 403; Володин Э.Ф.Национальная идеология // Государственная идеология и общенациональная идея /под ред. Г.А. Чернейко. М.: Клуб «Реалисты» , 1997. С. 21–28; Шадже А.Ю. НациоJнальные ценности и человек. Майкоп: Адыгейский государственный университет,1996; Тадтаев Х.Б. Этнос. Нация. Раса. НациональноJкультурные особенности детерJминации процессов познания. Саратов: Саратовский государственный университет,2001; Соловей В.Д. О государственной стратегии формирования национальной иденJтичности в России // Мировая экономика и международные отношения. 2003. № 6;он же. Рождение нации // Свободная мысль – XXI. 2005. № 6. С. 14–16.25 Лурье С.В. Русские в Средней Азии и англичане в Индии: доминанты имперскогосознания и способы их реализации // Цивилизации и культуры / под ред. Б.С. ЕрасоJва. М.: Институт востоковедения, 1995. Вып. 2. С. 267.26 См., напр.: Кантор В.К. Является ли Россия исторической страной? // Вопросыфилософии. 1995. № 6. С. 38–48; Новикова Л.И. Идеи и идеология евразийства // Там же. С. 25; Сендеров В.А. Выступление // Там же. С. 37. См. также: Кантор В.К. «…Есть европейская держава». Россия: трудный путь к цивилизации. М.: РОССПЭН,1997; Драгунский Д.В. Этнополитические процессы на постсоветском пространстве иреконструкция Евразии // Полис. 1995. № 3. С. 40–47.27 Явлинский Г.А. Выступление на историософских чтениях в Российском государстJвенном гуманитарном университете «Россия при Путине – куда же ты?» // КонтиJнент. 2001. № 108. С. 191–192.28 Библер В.С. Цивилизация и культура. Философские размышления в канун XXI веJка. М.: РГГУ, 1993. С. 27.29 Панарин А.С. От формационного монолога к цивилизованному диалогу // КомJмунист. 1991. № 9. С. 23; он же. Возвращение в цивилизацию или «формационноеодиночество» // Философские науки. 1991. № 8. С. 3–16.30 Об этом см.: Ерасов Б.С. Россия в системе каких координат? // Восток. 1995. № 3.С. 5–17; Кравченко И.И. Евразия и цивилизация // Вопросы философии. 1995. № 6.С. 21; Шахназаров Г.Х. На стыке Европы и Азии // Свободная мысль. 1996. № 8.

4 Сталин И.В. Сочинения. Т. 2. М., 1946. С. 296.5 Об этом см.: Smith J. The Bolsheviks and the National Question, 1917–1923. London:MacMillan, 1999. P. 18.6 Орлова И.Б. Евразийская цивилизация: социальноJисторическая ретроспектива иперспектива. М.: НОРМА, 1998. С. 25. См. также: Кульпин Э.С. Бифуркация ЗаJпад–Восток. М.: Московский лицей, 1996. С. 75.7 Аяцков Д.Ф. и др. Указ. соч. С. 24; История России. Проблемы цивилизационногоразвития. Учебное пособие / под ред. Рыбникова В.В. и Динеса В.А. Саратов: СГСЭУ,1999. С. 24.8 См., напр.: Орлова И.Б. Указ. соч. С. 37.9 Об этом см.: Янов А.Л. Патриотизм и национализм в России, 1825–1921. М.: АкаJдемкнига, 2002. С. 140–174, 196–202.10 О нем см.: Shnirelman V.A. The Myth of the Khazars. Intellectual Antisemitism inRussia, 1970s – 1990s. Jerusalem: The Vidal Sassoon International Center for the Study ofAntisemitism, Hebrew University, 2002. P. 47–58; Шнирельман В.А., Панарин С.А. ЛевНиколаевич Гумилев: основатель этнологии? // Вестник Евразии. 2000. № 3. С. 5–37;Шнирельман В.А. Лев Гумилев: от «пассионарного напряжения» до «несовместимосJти культур» // Этнографическое обозрение. 2006. № 3. С. 8–21; Laruelle M. LevNikolaevic Gumilev (1912–1992): biologisme et eurasisme dans la pensée russe // Revuedes Etudes Slaves. 2000. T. LXXII. No. 1–2. P. 163–189.11 Новикова Л.И. Цивилизация как идея и как объяснительный принцип историчесJкого процесса // Цивилизации / под ред. М.А. Барга. М.: Наука, 1992. Вып. 1. С. 9–13.12 Формации или цивилизации // Вопросы философии. 1989. № 10. С. 34–59; Гуре@вич А.Я. Теория формаций и реальность истории // Вопросы философии. 1990. № 11.С. 31–43. 13 Барг М.А. О категории «цивилизация» // Новая и новейшая история. 1990. № 5.С. 25.14 Там же. С. 34–36.15 Там же. С. 39–40.16 Барг М.А. Цивилизационный подход к истории: дань конъюнктуре или требованиенауки? // Коммунист. 1991. № 3. С. 27–35; он же. Цивилизационный подход к истоJрии: дань конъюнктуре или требование науки? // Цивилизации / под ред. М.А. БарJга. М.: Наука, 1993. Вып. 2. С. 8–17. Ср.: он же. О категории. С. 31.17 Барг М.А. Цивилизационный подход к истории: дань конъюнктуре или требованиенауки? // Цивилизации / под ред. М. А. Барга. С. 15.18 Искендеров А.А. Историческая наука на пороге XXI века // Вопросы истории. 1996.№ 4. С. 18.19 Бромлей Н.Я. Цивилизация в системе общественной структуры // Цивилизации /под ред. М.А. Барга. С. 234.20 Новикова Л.И. Указ. соч. С. 16; Рейснер Л.И. Историческое общество как единствоформационного и цивилизационного начал // Цивилизации / под ред. М.А. Барга.М.: Наука, 1992. Вып. 1. С. 50–68; От редколлегии // Цивилизации / под ред. М.А.Барга. С. 5.


45 Евразийство: за и против, вчера и сегодня // Вопросы философии. 1995. № 6. С. 11,36. См. также: Родянская И. Выступление на конференции «Евразийская идея: вчеJра, сегодня, завтра» // Иностранная литература. 1991. № 12. С. 218. Философ Р. ГальJцева была как будто бы первой, кто усмотрел в евразийстве «имитацию рассуждеJний», скрывающую главную идею. Но она говорила об этом с явным неодобрением.См.: Гальцева Р. Выступление на конференции «Евразийская идея: вчера, сегодня,завтра» // Иностранная литература. 1991. № 12. С. 222–223.46 Панарин А.С. Евразийский проект. С. 72–74; он же. Между непримиримой вражJдой и нераздельным единством // Вопросы философии. 1995. № 6. С. 8–10.47 Панарин А.С. Философия политики. М.: Наука, 1994. С. 149. В течение 1990Jх гоJдов Панарин несколько раз кардинально поменял свои взгляды, однако каждый разс неубывающей страстью доказывал свою правоту. К началу 2000Jх годов он, похоJже, разочаровался в «христианскоJмусульманском союзе» и, не найдя единых глуJбинных ценностей «евразийской цивилизации» , но не оставляя надежды предлоJжить русским мессианскую идею, выдал за таковую стремление православияобъединить весь мир. Так русским в который уже раз предлагалось спасти человечеJство. См.: Панарин А.С. Православная цивилизация в глобальном мире. М.: АлгоJритм, 2002, С. 380, 484–493. Об эволюции взглядов Панарина от социалJдемократиJческих к неоконсервативным см.: Цыганков А.П. Национальный либерализмАлександра Панарина // Свободная мысль – XXI. 2005. № 9. С. 100–117. 48 Сендеров В.А. Евразийство: этатизм и идеология // Вопросы философии. 1995.№ 6. С. 14; Цимбаев Н.И. Опасная мечта // Там же. С. 15–18; Гаврюшин Н.Г. ЕвраJзийский крест России // Там же. С. 33. Тогда же на это обратил внимание американJский политолог Дж. Данлоп. См.: Dunlop J.B. The Russian Orthodox Church as an«empireJsaving» institution // The politics of religion in Russia and the new states ofEurasia / ed. by M. Bourdeaux. Armonk, New York: M.E. Sharpe, 1995. P. 18. О примерахотождествления евразийской общности с советской см.: Зюганов Г.А. Евразия – судьJба и вызов // Правда. 1992. 24 декабря. С. 1–2; Чванов М. Крест мой // Наш современJник. 1997. № 4. С. 227; Мамонтов С.П. Евразийство, большевизм и современная РосJсия // Цивилизации и культуры / под ред. Б.С. Ерасова. М.: Институт востоковедения,1994. Вып. 1. С. 216–217.49 Медведко Л.И. Россия, Запад, Ислам: «столкновение цивилизаций»? ЖуковJский–Москва: Кучково поле, 2003. С. 17–19.50 Кабаков А.А. Выступление на «круглом столе» «Россия и Запад: взаимодействиекультур» // Вопросы философии. 1992. № 6. С. 32; В каком состоянии находится русJская нация // Вече. 1993. № 50. С. 31, 35–36; Антонов М. «Русская карта» и кто ее раJзыгрывает // Русский путь. 1993. № 4; Имперская доминанта. Геополитический вызовРоссии // Россия. 1994. 16–22 ноября. С. 6.51 Мяло К. Есть ли в Евразии место для русских? // Литературная Россия. 1992. 7 авJгуста. С. 4; Мяло К., Нарочницкая Н. Пути восстановления России и «евразийский соJблазн» // Русь Державная. 1994. № 10. С. 5; они же. Восстановление России и евраJзийский соблазн // Наш современник. 1994. № 11–12. С. 216–217; Нарочницкая Н.,Мяло К. Еще раз о «евразийском соблазне» // Наш современник. 1995. № 4. С. 133–135; Нарочницкая Н.А. Борьба за поствизантийское пространство // Наш современJник. 1997. № 4. С. 239; она же. Россия и русские в мировой истории. М.: А.В. СолоJвьев, 2003. С. 523–525. См. также: Лысенко Н.Н. Откровенный разговор о «друзьях» ,

С. 74; Панарин А.С. Большие идеи возникают в неблагополучные времена // ГосударJственная идеология и общенациональная идея / под ред. Г.А. Чернейко. М.: Клуб «РеJалисты», 1997. С. 39–41; он же. Православная цивилизация в глобальном мире //Москва. 2001. № 3. С. 128–140; Кортунов С.В. и др. Национальный манифест. М.:Московский общественный научный фонд, 1999. С. 43–45. Действительно, социолоJгические опросы второй половины 1990Jх годов показывали нарастание недоверияжителей России к Западу. К 2000 году это отношение дифференцировалось, что выраJзилось во всплеске антипатий в отношении американцев. См.: Россия на рубеже веков/ под ред. М.К. Горшкова. М.: РОССПЭН, 2000. С. 39–41, 390; Андреев А.Л. «Мы» и«они» : к характеристике внешнеполитических ориентаций российского общества //Россия в условиях трансформаций / под ред. С.С. Сулакшина. М., 2002. Вып. 21. С. 59–60.31 Панарин А.С. Соблазн западничества и аскеза евразийства. Заметки «консерватора»// Знание – сила. 1994. № 1. С. 64–71; он же. Россия в Евразии: геополитические выJзовы и цивилизационные ответы // Вопросы философии. 1994. № 12. С. 19–31; он же.Евразийский проект в миросистемном контексте // Восток. 1995. № 2. С. 70.32 Панарин А.С. Соблазн западничества; он же. Евразийский проект. С. 67–68; он же.Заблудившиеся западники и пробудившиеся евразийцы // Цивилизации и культуры /под ред. Б.С. Ерасова. М.: Институт востоковедения, 1994. Вып. 1. С. 82–94.33 Barker M. The New Racism: conservatives and the ideology of tribe. Frederick,Maryland: Aletheia Books, 1981; Gerson M. The neoconservative vision: from the Cold Warto the cultural wars. Lanham, Md.: Madison Book, 1996. По Э. Саиду, резкое противоJпоставление Запада Востоку ведет к расизму. См.: Саид Э. Ориентализм. СПб.: РусJский мiръ, 2006.34 Российская идентичность в условиях трансформации: опыт социологического анаJлиза / под ред. М. К. Горшкова и Н.Е. Тихоновой. М.: Наука, 2005. С. 114–116.35 Панарин А.С. Россия в Евразии. С. 27–29; он же. Евразийский проект. С. 72–74. См.также: Моисеев Н.Н., Цымбурский В.Л. Выступления на «круглом столе» «Россия в усJловиях стратегической нестабильности» // Вопросы философии. 1995. № 9. С. 5, 30.36 Мириханов Н.М. Татары и тюркский мир: воспоминания о будущем // Единство таJтарской нации / под ред. М.Х. Хасанова. Казань: Фэн, 2002. С. 47.37 Абдулатипов Р. Парадоксы суверенитета: перспективы человека, нации, государстJва. М.: Славянский диалог, 1995; он же. Национальный вопрос. С. 28–30.38 Боков Х.Х. Интерес с этническим окрасом. М.: ИНСАН, 1998. С. 113–115.39 Хасбулатов Р. Русская идея // Российская газета. 1993. 17 июня. С. 3–4.40 Кагиян С.Г. Нации, этносы и национализм. М.: Гуманитарий, 2003. С. 232. 41 Кульпин Э.С. Путь России. Кн. 1. Первый социальноJэкологический кризис. М.:Московский лицей, 1995. С. 14–17, 156.42 Флиер А.Я. Об исторической типологии российской цивилизации // ЦивилизаJции и культуры / под ред. Б.С. Ерасова. М.: Институт востоковедения, 1994. Вып. 1.С. 94–115. 43 Алиев И.И. Евразийство как национальная идея // Независимая газета. 1998. 8 апJреля. С. 15.44 Кеслер Я.А. Русская цивилизация. М.: Экопресс–2000, 2002. С. 423–425.


67 Шахназаров Г.Х. Указ. соч. С. 75; Кантор В.К. Является ли Россия историческойстраной? // Вопросы философии. 1995. № 6. С. 38.68 Кантор В.К. Является ли Россия исторической страной? С. 45–46; он же. ЕвропейJский смысл России // Свободная мысль – XXI. 2005. № 7. С. 129–140. См. также:Янов А.Л. Идейная война // Свободная мысль – XXI. 2005. № 3. С. 40–58. 69 Абдулатипов Р. Парадоксы суверенитета. С. 66; Моисеев Н.Н. Время определять наJциональные цели. С. 140; Каландаров К.Х. Европу и Азию должны объединить правачеловека // Евразийская партия России. М.: б. и., 2002. С. 25.70 Платонов О. Указ. соч. С. 18; Казин А.Л. Указ. соч.; Флиер А.Я. Указ. соч. С. 97; Ио@нов И.Н. Российская цивилизация IX – начала XX в. Учебник по истории для 10–11классов. М., 1995.71 Орлова И.Б. Указ. соч. С. 29; Черняк Е.Б. Цивилиография. С. 173–174; Мчедлов М.П.Российская цивилизация (этнокультурные и духовные аспекты) // Обновление РосJсии: трудный поиск решений. Вып. 7. Российская цивилизация: этнокультурные и дуJховные аспекты. М.: Российский независимый институт социальных и национальныхпроблем, 1999; Ерасов Б.С. О специфике и динамике цивилизационного устроенияРоссии // Там же. С. 47; Нуруллаев А.А. Общенациональная идея и будущность росJсийской цивилизации // Там же. С. 192–199; Абалкин Л.И. Указ. соч. С. 47.72 Можайскова И.В. Указ. соч. Ч. 2. С. 396.73 Капустин Б.Г. Россия и Запад: пути к миру миров // Цивилизации и культуры / подред. Б.С. Ерасова. М.: Институт востоковедения, 1994. Вып. 1. С. 20–38.74 Моисеев Н.Н. Выступление на «круглом столе» «Россия в условиях стратегическойнестабильности» // Вопросы философии. 1995. № 9. С. 3–4; он же. Русский вопрос //Москва. 1997. № 7. С. 146–153; он же. Время определять национальные цели. С. 141.В пример Моисеев приводит Киевскую Русь, будто бы потому выбравшую христианJство, что оно было близко ее исконной вере. Однако факты массового насильственноJго крещения язычников в X–XII веках и выступление современных неоязычниковпротив христианства заставляют в этом сомневаться. Моисеев не объяснял, почему, наего взгляд, католицизм воспринимался восточными славянами как чужая вера, а внедJренное князем Владимиром силой византийское христианство – как своя.75 Можайскова И.В. Указ соч. Ч. 1. С. 478–479.76 Шадже А.Ю. Национальные ценности и человек (социальноJфилософский асJпект). Майкоп: Адыгейский государственный университет, 1996. С. 96–99. 77 Панарин А.С. Между непримиримой враждой и нераздельным единством // ВопроJсы философии. 1995. № 6. С. 4; он же. Выступление на «круглом столе» «Россия в усJловиях стратегической нестабильности» // Вопросы философии. 1995. № 9. С. 10.78 Кульпин Э.С. Путь России. Кн. 1. Первый социальноJэкологический кризис. М.:Московский лицей, 1995. С. 185.79 См., напр.: Буровский А.М. Степная скотоводческая цивилизация: критерии описаJния, анализа и сопоставления // Цивилизации / под ред. Чубарьяна А.О. М.: Наука.1995. Вып. 3. С. 151–164.80 Калашников В.Л. Указ. соч. С. 23–25, 31, 152.81 Кляшторный С.Г. Россия и тюркские народы: евразийская перспектива // ЗвезJда. 1995. № 9. С. 199–207; он же. Россия и тюркские народы Евразии // ЦивилизаJ

«врагах» и коренных интересах нации // Наш современник. 1993. № 7. С. 153–155; онже. Стратегия нашей борьбы // Молодая гвардия. 1993. № 9. С. 181–187; В каком соJстоянии находится русская нация // Вече. 1993. № 50. С. 38–39, 48.52 Булычев Ю. Русский консерватизм: обретение утраченного? // Москва. 1993. № 2.С. 129–132.53 Моисеев Н.Н. Время определять национальные цели // СоциальноJгуманитарныезнания. 1999. № 6. С. 136–138. Евразийских мусульман Моисеев размещал почемуJтотолько на юге, старательно забывая о татарах Среднего Поволжья. 54 Калашников В.Л. Славянская цивилизация. М., 2000. С. 3, 8, 25, 147, 197. ЛюбопытJно, что в качестве синонимов он использует также термины «русская» и «славяноJрусJская» цивилизация. См. также: РусскоJславянская цивилизация: исторические истоки,современные геополитические проблемы, перспективы славянской взаимности / подред. Е.С. Троицкого. М.: АКИРН, 1998.55 Шишкарев С. Идеология пораженчества // Коммерсантъ. 2006. 20 июня. С. 8.56 Платонов О. Русская цивилизация. М.: КультурноJпроизводственный центр «РаJда», 1992; Русская цивилизация и соборность / под ред. Троицкого Е.С. М.: АКИРН,1994; РусскоJславянская цивилизация / под ред. Троицкого Е.С.; Троицкая Н.Е. РусJская цивилизация между Востоком, Западом и Югом. М.: АКИРН, 1995; Казин А.Л.Последнее царство: русская православная цивилизация. СПб.: СпасоJПреображенJский Валаамов монастырь, 1998; Большаков В.И. Грани русской цивилизации. М.:Москва, 1999; Можайскова И.В. Духовный образ русской цивилизации и судьба РосJсии. Ч. 1–4. М.: Студия Вече, 2001–2002. 57 Евразийская идея: вчера, сегодня, завтра (из материалов конференции, состоявшейJся в Комиссии СССР по делам ЮНЕСКО) // Иностранная литература. 1991. № 12.С. 225. Как показывают специальные исследования, дилетантизм вообще сыграл немаJлую роль в развитии русской культуры. См.: Черва В.Е. Дилетантизм как феномен русJской музыкальной культуры XVIII–XX вв. // Культурологические исследования / подред. Г.К. Щедриной. СПб.: Российский государственный педагогический универсиJтет, 2003.58 Об этом см.: Шнирельман В.А. Цивилизационный подход, учебники истории и«новый расизм» // Расизм в языке социальных наук / под ред. В. Воронкова, О. КарJпенко, А. Осипова. СПб.: Алетейя, 2002. С. 135–136.59 Троицкий Е. Без патриотов России будет худо // Литературная Россия. 1991. 12 деJкабря. С. 6.60 Челноков А. Муэдзин на Спасской башне // Известия. 1995. 20 декабря. С. 5.61 Абалкин Л.И. Россия: поиск самоопределения. М.: Наука, 2002. С. 21, 48–60.62 Козин Н.Г. Идентификационный кризис в России // Свободная мысль – XXI. 2002.№ 5. С. 47–57.63 Панарин А.С. Россия в Евразии. С. 26. См. также: Калашников В.Л. Указ. соч.С. 149–150.64 Ваганов А. Цивилизация против культуры // Независимая газета. 2002. 13 ноября. С. 13.65 Абдулатипов Р. Парадоксы суверенитета. С. 98–99, 114, 158–159, 197.66 Ерасов Б.С. Россия в системе каких координат? С. 16.


Шевченко В.Н. К современным спорам вокруг евразийской идеи // Евразийский проJект модернизации России: «за» и «против» / под ред. В.Н. Шевченко. М., 1995. С. 36.95 См., напр.: Евразийский проект: реальности, проблемы, концепции / под ред. БеJлякова Н.Н. и Петрова В.А. М.: Клуб «Реалисты», 1996. С. 53; Петров Ю.В. ВступлеJние // Государственная идеология и общенациональная идея / под ред. Г.А. ЧернейJко. М.: Клуб «Реалисты», 1997. С. 3–7.96 Моисеев Н.Н. Выступление на «круглом столе» «Россия в условиях стратегическойнестабильности» // Вопросы философии. 1995. № 9. С. 7.97 Холмогоров Е. Кредо националиста // Завтра. 2005. Август (№ 34). С. 6.98 Панарин А.С. Заблудившиеся западники…; он же. В каком мире нам предстоитжить? Геополитический прогноз // Москва. 1997. № 10. С. 142–163.99 Юрьев М.З. Крепость Россия // Новая газета. 2004. 15–17 марта. Спецвыпуск. С. 1–3.100 Орлова И.Б. Указ. соч. С. 39; Ерасов Б.С. Указ. соч. С. 29–48; Абалкин Л.И. Указ.соч. С. 21, 54.101 Об этом см.: Шнирельман В.А. «Столкновение цивилизаций» и предупреждениеконфликтов // Вестник Института Кеннана в России. 2005. Вып. 7. С. 22–29.102 См., напр.: Пуляев В.Т. Этносоциальный взгляд на мир и гуманизм // Учение Л.Н.Гумилева и современность / под ред. Вербицкой Л.А. СПб.: СПбГУ, 2002. С. 36–51.103 Это наблюдение полностью соответствует результатам недавнего социологичесJкого опроса, показавшего, что в России существенно выросло число «православныхверующих», для которых сама по себе религия не является чемJто важным. В этой свяJзи авторы опроса сочли возможным говорить о «пустой» идентичности. См.: Фур@ман Д., Каариайнен К. Религиозная стабилизация // Свободная мысль – XXI. 2003.№ 7. С. 26.104 См., напр.: Нарочницкая Н.А. Борьба за поствизантийское пространство.105 Edelman M. The symbolic uses of politics. Urbana: University of Illinois Press, 1967;idem. Politics as symbolic action: mass arousal and quiescence. Chicago: MarkhamPublishing Company, 1971.106 Кара@Мурза С.Г. От «симфонии народов» к «этническому тиглю» // Правда.1993. 30 июня. С. 3; он же. От чего же мы отказались // Правда. 2003. 14 июля. С. 3;Имперская доминанта. Геополитический вызов России // Россия. 1994. 16–22 ноября.С. 6; Моисеев Н.Н. Выступление на «круглом столе» «Россия в условиях стратегичесJкой нестабильности» // Вопросы философии. 1995. № 9. С. 4; он же. Время опредеJлять национальные цели. С. 140–141; Орлова И.Б. Указ. соч. С. 59–117; Чекалин А.Н.Темнее всего перед рассветом. М.: Экономическая газета, 1999; Панарин А.С. ПравоJславная цивилизация в глобальном мире. М.: Алгоритм, 2002; Нарочницкая Н.А.Россия и русские в мировой истории; Дугин А.Г. Философия войны. М.: Яуза, 2004.С. 50–52.107 Дугин А.Г. Эволюция национальной идеи Руси (России) на разных историческихэтапах // Лев Николаевич Гумилев. Теория этногенеза и исторические судьбы Евразии/ под ред. Л.Р. Павлинской. Т. 2. СПб.: Европейский дом, 2002. С. 10; Каширин В.И.Этнология и гендерология в свете современной российской глобалистики // ЭтничеJские проблемы современности / под ред. Шаповалова В.А. Вып. 7. Ставрополь, 2001.С. 111–129.

ции и культуры / под ред. Б.С. Ерасова. М.: Институт востоковедения, 1995. Вып. 2. С. 184–202.82 Шаповалов В.Ф. Истоки и смысл российской цивилизации. М.: ФАИР–ПРЕСС,2003. С. 5–6, 532. Любопытно, что автор этой концепции признает, что убежденныххристиан в России всегда было немного, но это не мешает ему доказывать, что именJно ониJто и составляли стержень «российской цивилизации». Там же. С. 514–517.Придерживающийся сходных взглядов А.Я. Флиер объясняет, что православие сущеJствовало в России главным образом как социальноJнормативный, а не духовноJнравJственный институт. Именно в этой форме оно и проникало в массы, сохранявшиесвое невежество во многих духовных вопросах. См.: Флиер А.Я. Указ. соч. С. 97–98. 83 Кобищанов Ю.М. Исламская цивилизация и Северная Евразия // Независимая гаJзета. 1996. 9 апреля. С. 5. 84 Иегумен Иоанн Экономцев. Православие, Византия, Россия. М.: Христианская лиJтература, 1992; Евразийство: за и против, вчера и сегодня // Вопросы философии.1995. № 6. С. 37; Нарочницкая Н.А. Борьба за поствизантийское пространство. С. 231–244. Впрочем, в головах некоторых иерархов РПЦ евразийская идея мирноуживалась с византинизмом. При этом первым идею объединения «духовно близкихнародов», принадлежавших к «византийскому кругу», выдвинул бывший социалJдемоJкрат О. Румянцев. См.: Павлова@Сильванская М. Грибница // Общая газета. 1993.20–26 августа. С. 9; Dunlop J.B. Op. cit. P. 18–19. 85 И.Р. (Трубецкой Н.С.) Наследие Чингисхана. Прага, 1929; Гумилев Л.Н. ДревняяРусь и Великая Степь. М.: Мысль, 1989.86 Кожинов В.В. Византийское и монгольское «наследство» в судьбе России // РосJсийский обозреватель. 1996. № 3. С. 97–112; Дугин А.Г. Эволюция национальной идеиРуси (России) на разных исторических этапах // Лев Николаевич Гумилев. Теория этJногенеза и исторические судьбы Евразии / под ред. Л.Р. Павлинской. Т. 2. СПб.: ЕвJропейский дом, 2002. С. 15–16. 87 Трифонов Е. Россия всегда была частью Европы // Независимая газета. 1998. 8 апJреля. С. 15.88 Сахаров А.Н. История России с древнейших времен до конца XVI в. Учебник для6 класса общеобразовательных учреждений. М.: Просвещение, 2001. С. 106, 166; онже. История России. С древнейших времен до конца XVI в. Учебник для 10 классасредних общеобразовательных учебных заведений. М.: Русское слово, 2003. С. 147–149.Но в учебнике для 10 класса Сахаров уже не упоминает «евразийскую державу». Тамже. С. 240–242.89 Сахаров А.Н. История России. С древнейших времен до конца XVI в. Учебник для10 класса средних общеобразовательных учебных заведений. М.: Русское слово, 2003.С. 240.90 Сахаров А.Н., Боханов А.Н. История России. XVII–XIX века. Учебник для 10 класJса общеобразовательных учебных заведений. М.: Русское слово, 2003. С. 146.91 Там же. С. 215.92 Там же. С. 239.93 Кобищанов Ю.М. Указ. соч.94 Бовин А. Евразия: миф и реальность // Известия. 1998. 17 декабря. С. 3. См. также:


120 В некоторых контекстах этот подход принимает откровенно расовый облик, ибоцивилизация отождествляется с расой. См., напр.: Баренц Р. Указ. соч. С. 95.121 Абдулатипов Р.Г. Национальный вопрос и государственное обустройство России.М.: Славянский диалог, 2000. С. 281–282.122 Осипов Г.В. (ред.). Евразийский союз: новые рубежи, проблемы и перспективы.М.: РИЦ ИСПИ РАН, 1996. С. 36. См. также: Черняк Е.Б. Цивилиография. С. 172;Костюк В.Г. СлавянскоJтюркское единство – основа евразийской цивилизации //Гуманитарные науки в Сибири. 2002. № 1. С. 50–54.123 Медведко Л.И. Россия, Запад, Ислам. С. 57–59.124 Искендеров А.А. Указ. соч. С. 17–19, 25; Сахаров А.Н. О новых подходах в российJской исторической науке. 1990Jе годы // Мир историка. XX век / под ред. А.Н. СахаJрова. М.: Институт российской истории РАН, 2002. С. 15–20. 125 См. также: Формации или цивилизации // Вопросы философии. 1989. № 10. С. 34–59; Рейснер Л.И. Историческое общество как единство формационного и цивиJлизационного начала // Цивилизации / под ред. Барга М.А. М.: Наука, 1992. Вып. 1.С. 50–68; Бромлей Н.Я. К вопросу о соотношении понятий «цивилизация» и «форJмация» // Там же. С. 225–228; Плетников Ю.К. Теория должна соответствовать истоJрии // Вопросы истории. 1994. № 6. С. 66–70; он же. Формационная и цивилизациJонная триады; он же. Исторический процесс: соотношение формационного ицивилизационного подходов // Обновление России: трудный поиск решений / подред. М.К. Горшкова и др. М.: Российский независимый институт социальных и нациJональных проблем, 1999. Вып. 7. С. 209–215; Ковальченко И.Д. ТеоретикоJметодолоJгические проблемы исторических исследований // Новая и новейшая история. 1995.№ 1. С. 23–25; Шевченко В.Н. Реабилитация философии истории и новые перспектиJвы развития исторического знания // Вопросы истории. 1994. № 6. С. 71–76; Ланда Р.Г.Единство исторического процесса // Вопросы истории. 1994. № 6. С. 84–90; Алаев Л.Б.На подступах к новой теории исторического процесса // Вопросы истории. 1994.№ 6. С. 90–95; он же. Где тонко, там и порвалось // Новая и новейшая история. 1996.№ 3. С. 88–90; Кузищин В.И. О некоторых принципиальных положениях методолоJгии истории // Новая и новейшая история. 1996. № 3. С. 84–87; Данилов В.П. В поJиске новой теории // Вопросы истории. 1994. № 6. С. 100–103; Яковец Ю.В. Историяцивилизаций. М.: ВЛАДОС, 1997. 126 Шелохаев В.В. Модернизация и тупики конфронтации между властью и общестJвом // Обществознание в школе. 1998. № 2. С. 2–9.127 Панарин А.С. От формационного монолога к цивилизованному диалогу. С. 17.128 Костюк В.Г. СлавянскоJтюркское единство…129 Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Полис. 1994. № 1. С. 33–48.130 Орлов Г.В. Отечественная история. Мир и россияне: 1861–2001. М.: Вузовскаякнига, 2003. С. 8. Об опасности такого подхода см.: Цыганков А.П., Цыганков П.А.Плюрализм или обособление цивилизаций? Тезис Хантингтона о будущем мировойполитики в восприятии российского внешнеполитического сообщества // Вопросыфилософии. 1998. № 2. С. 34; Шнирельман В.А. «Столкновение цивилизаций» и преJдупреждение конфликтов. С. 22–29.131 Россия и Запад: взаимодействие культур // Вопросы философии. 1992. № 6. С. 13–14,21–24; Панарин А.С. Между непримиримой враждой и нераздельным единством //

108 См., напр.: Фроянов И.Я. Октябрь семнадцатого (глядя из настоящего). СПб.: ИзJдательство Петербургского университета, 1997. С. 123; он же. Погружение в бездну(Россия на исходе XX века). СПб.: Издательство Петербургского университета, 1999.С. 61; Багдасарян В.Э. Россия в XXI веке: альтернативный сценарий развития // РосJсия в условиях трансформаций / под ред. С.С. Сулакшина. М., 2002. Вып. 21. С. 5–21.109 Об этом см.: Шнирельман В.А. Интеллектуальные лабиринты. М.: Academia, 2004.С. 332.110 Андреев А.Л. «Мы» и «они» : к характеристике внешнеполитических ориентацийроссийского общества // Россия в условиях трансформаций / под ред. С.С. Сулакшина.М., 2002. Вып. 21. С. 60. Любопытно, что, по социологическим данным, приведеннымА.Л. Андреевым, в 2000–2001 годах две трети россиян все же ощущали себя «европейцаJми» и лишь каждый третий тяготел к «евразийской» идентичности. См.: Там же. С. 66. 111 Шимов Я. У всех империй конец один // Беларуская думка. 1993. № 2. С. 89. Б.С. Ерасов выделил шесть разных цивилизационных комплексов на территории ЕвJразии: Прибалтику, «русскую цивилизацию» (фактически славянскую. – В.Ш.), исJламский регион, буддийский регион, Сибирь, Дальний Восток. См.: Ерасов Б.С. ВыборРоссии в евразийском пространстве // Цивилизации и культуры / под ред. Б.С. ЕрасоJва. М.: Институт востоковедения, 1994. Вып. 1. С. 56.112 Абдулатипов Р. Кавказская цивилизация: самобытность и целостность // Научнаямысль Кавказа. 1995. № 1. С. 55–58; Шадже А.Ю. Национальные ценности и человек.Майкоп: Адыгейский государственный университет, 1996. С. 72. Эта идея соблазниладаже нынешнего президента Республики Ингушетия М. Зязикова. См.: Зязиков М.М.Традиционная культура ингушей: история и современность. РостовJнаJДону: ИздJвоСКНЦ ВШ, 2004. С. 212–229. Ростовский исследователь назвал Кавказ «второй ЕвраJзией». См.: Давидович В.Е. Кавказ – вторая Евразия? // Известия высших учебных заJведений. СевероJКавказский регион. Общественные науки. 1998. № 2. С. 51–52.113 Хаким Р.С. Россия и Татарстан: у исторического перекрестка // ПанорамаJфорум.1997. № 1; Исхаков Д. Проблемы становления и трансформации татарской нации. КаJзань: Мастер Лейн, 1997. С. 178–183, 186; Измайлов И.Л. Историческое прошлое какфактор национальной мобилизации // Единство татарской нации / под ред. М.Х. ХаJсанова. Казань: Фэн, 2002. С. 71; Хаким Р. Метаморфозы духа (к вопросу о тюркоJтаJтарской цивилизации). Казань: ИделJПресс, 2005.114 Николаев М.Н. Планета Арктика // Президент. Парламент. Правительство. 1999.№ 6. С. 10–11.115 Бакиев А.Ш. Это было уже в веках… // КабардиноJБалкарская правда. 1992. 9, 13,14, 15, 16 октября; он же. Адыгская цивилизация. Автореф. канд. дисс. Нальчик, 1998.116 Баренц Р. Геополитика: взгляд изнутри. Ереван: Тираст, 1999.117 Тафаев Г.И. БолгароJчувашская цивилизация: прошлое, настоящее, будущее. ЧеJбоксары: Чувашский государственный университет, 2000; он же. БолгароJчувашскаяцивилизация: краткая история развития и становления болгароJчувашской цивилизаJции. Чебоксары: Чувашия, 2001.118 Тумусов Ф.С. Цивилизация Саха: место в мировом сообществе // Тюркский мир.1998. № 1. С. 12–14; Николаев М.Е. Интеллигенция и цивилизация. М.: Сигнар 5,2005.119 Эрлих С. Россия колдунов. СПб.: Алетейя, 2006. С. 79–85.


140 Eagleton T. Op. cit. P. 44. 141 Шалаев В.П. Теория этногенеза на рубеже веков и проблемы России // Узловыепроблемы современного финноJугроведения / под ред. Г.А. Архипова. ЙошкарJОла:Научный центр финноJугроведения, 1995. С. 270–273. Нечто подобное доказывает итатарский автор. См.: Сайфуллин Р.Г. Теория этногенеза и всемирный историческийпроцесс. Казань: Мастер Лейн, 2002.142 Неоязычество на просторах Евразии / под ред. Шнирельмана В.А. М.: ББИ, 2001;Shnirelman V.A. «Chistians! Go home» : A Revival of NeoJPaganism between the Baltic Seaand Transcaucasia (an overview) // Journal of Contemporary Religions. 2002. Vol. 17. No.2. P. 197–211. 143 Hunter J.D. Culture wars: the struggle to define America. New York: Basic Books,1991.144 Сайфуллин Р.Г. Теория этногенеза и всемирный исторический прогресс. Казань:Мастер Лейн, 2002. С. 143, 235.145 Эти рассуждения с благодарностью принимаются Национальным фронтом ЛеПэна. См.: Карцев Е.А. «Новые правые» Франции: антология современных идей. М.:Витязь, 1996. С. 134–151.146 Об этом см., напр.: Taguieff P.@A. Sur la Nouvelle Droite. Paris: Descartes & Cie, 1994;idem. The new cultural racism. P. 118–122; idem. From race to culture. P. 100–102, 121, 124;Wegierski M. The New Right in Europe // Telos. Winter 1993 – Spring 1994. No. 98–99. P.57–59, 63; Карцев Е.А. Указ. соч. С. 122–124.147 Савельева Л.В. Языковая экология. Петрозаводск: КГПУ, 1997. С. 63. 148 Ряд сторонников цивилизационного подхода признают неразработанность поняJтия «цивилизация» и отсутствие ее четких критериев. См.: Новикова Л.И. Указ. соч.С. 13–15; Дмитриев М.В. Некоторые аспекты изучения истории цивилизаций в совреJменной французской историографии // Цивилизации / под ред. М.А. Барга. С. 187–206;Ахиезер А.С. Выступление на «круглом столе» «Россия в условиях стратегической неJстабильности» // Вопросы философии. 1995. № 9. С. 41. В своем учебном пособииВ.М. Хачатурян также с сожалением отмечала неразработанность цивилизационногоподхода, что, однако, не мешало ей рекомендовать его школе (См.: Хачатурян В.М.История мировых цивилизаций с древнейших времен до начала XX века. М.: Дрофа,1996. С. 3). Позднее она продолжала сетовать на неразработанность критериев выдеJления цивилизаций, что ведет к несовпадению списков цивилизаций, предлагаемыхразными авторами (См.: Хачатурян В.М. Методическое пособие к учебнику «ИстоJрия мировых цивилизаций». М.: Дрофа, 2001. С. 39–40). Но ведь в этом и состоитахиллесова пята цивилизационного подхода, страдающего от неограниченного субъJективизма и произвола отдельных авторов! 149 Богомолов Ю. Я спросил у Гитлера… // Известия. 1996. 26 марта. С. 5. 150 Это открыто признавал В.В. Кожинов, говоря о равновеликости России Европе.См.: В каком состоянии находится русская нация // Вече. 1993. № 50. С. 54. СегодняРоссия как «цивилизация» нередко выступает в одном ряду с «Западом» и «Востоком».151 Между тем один из первых пропагандистов цивилизационного подхода в РоссииМ.А. Барг справедливо подчеркивал, что цивилизационный подход не должен протиJвопоставляться формационному и отнюдь его не отменяет. См.: Барг М.А. О категоJрии «цивилизация» // Новая и новейшая история. 1990. № 5. С. 37; он же. ЦивилиJ

Вопросы философии. 1995. № 6. С. 3–11; Сенявский А.С. Цивилизационный подходв изучении российской истории XX века: некоторые теоретикоJметодологические асJпекты // Россия и мировая цивилизация / под ред. А.Н. Боханова и др. М.: Институтроссийской истории, 2000. С. 562–563. О том, как такая установка неоднократно приJводила Россию к войне см.: Янов А.Л. Указ. соч. С. 277 сл.132 Шишкин И. «Общеевропейский дом»: вот Бог, а вот порог // Завтра. 1994. № 45.С. 3. См. также: Дугин А.Г. Лев Гумилев и идеология евразийства // Учение Л.Н. ГуJмилева и современность / под ред. Вербицкой Л.А. СПб.: СПбГУ, 2002. С. 62.133 Taguieff P.@A. Sur la Nouvelle Droite. Paris: Descartes & Cie, 1994; idem. The new culJtural racism in France // Telos. 1990. Spring. No. 83. P. 109–122; idem. From race to culJture: the New Right's view of European identity // Telos. Winter 1993 – Spring 1994. No.98–99. P. 99–125; Балибар Э., Валлерстайн И. Раса, нация, класс. М.: Логос–Альтера,2003. С. 31–32; Шнирельман В.А. Интеллектуальные лабиринты. С. 318–320; он же.Этничность, цивилизационный подход, «право на самобытность» и «новый расизм»// Социальное согласие против правого экстремизма / под ред. Л.Я. Дадиани и Г.М.Денисовского. Вып. 3–4. М.: Институт социологии РАН, 2005; он же. Расизм вчера исегодня // Pro et Contra. 2005. № 2. С. 41–65; он же. «Несовместимость культур» : отнаучных концепций и школьного образования до реальной политики // Русский наJционализм / под ред. А.М. Верховского. М.: Центр «СОВА», 2006. С. 183–222.134 Об этом см.: Barker M. The New Racism: conservatives and the ideology of the tribe.Frederick, Maryland: Aletheia Books, 1981; Seidel G. Culture, nation and 'race' in theBritish and French New Right // The ideology of the new right / ed. by R. Levitas.Cambridge: Polity Press, 1986. P. 107–135; Shore C. Ethnicity, xenophobia and the boundJaries of Europe // Divided Europeans: understanding ethnicities in conflict / ed. by T. Allen,J. Eade. The Hague: Kluwer Law International, 1999. P. 45–49.135 Balibar E. Race, nation and class (interview) // Race, discourse and power in France /ed. by M. Silverman. Aldershot: Avebury, 1991. P. 80. Об этом см. также: Piper N. Racism,nationalism and citizenship. Ethnic minorities in Britain and Germany. Aldershot: Ashgate,1998. P. 43–48.136 Eagleton T. The idea of culture. Oxford: Blackwell, 2000. P. 14, 38.137 См., напр.: Культурология / под ред. Драча Г.В. РостовJнаJДону: Феникс, 1999;Драч Г.В. Культурология / под ред. Драча Г.В. М.: АльфаJМ, 2003. В этих учебниках наJшлось даже место для палеолита, но не для мультикультурализма.138 Ерасов Б.С. Предисловие: о статусе культурноJцивилизационных исследований //Цивилизации и культуры / под ред. Ерасова Б.С. Вып. 1. М.: Институт востоковедеJния РАН, 1994. С. 8. Следует заметить, что западные социологи и социокультурныеантропологи уже давно отказались от такого культурного монизма, поняв, что он неJдооценивает роль индивидуальной инициативы и всецело подчиняет человека общеJству или государству. См., напр.: Cornell S., Hartmann D. Ethnicity and race. Makingidentities in a changing world. Thousand Oaks, London: Pine Forge Press, 1998. О диалекJтических взаимоотношениях между человеком и обществом, человеком и культуройпишут некоторые российские историки и философы. См.: Ковальченко И.Д. ОбращеJние к читателю // Цивилизации / под ред. Барга М.А. С. 6; Барг М.А. Проблема челоJвеческой субъективности в истории // Там же. С. 69–87; Новикова Л.И. Указ. соч. С. 21–22. 139 Hermand J. Old dreams of a new Reich: Volkish utopias and national socialism.Bloomington: Indiana University Press, 1992. P. 190.


зационный подход к истории: дань конъюнктурщине или требование науки? // ЦивиJлизации / под ред. М.А. Барга. М.: Наука, 1993. Вып. 2. С. 14.152 Дмитриев В. Необходимость культуроцентризма // Свободная мысль. 1997. № 12.153 Рябцев Ю.С. Школьная отечественная история и русская культура // ПреподаваJние истории в школе. 1997. № 7. 154 См., напр.: Доклад Г.А. Зюганова на IV съезде КПРФ (19–20 апреля 1997 года) //Экономическая газета. 1997. № 17. С. 3. А.С. Панарин писал, что если по критерияминдустриализма Россия отставала от Запада, то по критериям постиндустриальногомира она обладала особым «цивилизационным архетипом» и, кроме того, не вписыJвалась в западные стандарты. См.: Панарин А.С. Евразийский проект. С. 71; он же.В каком мире нам предстоит жить? Геополитический прогноз // Москва. 1997. № 10.С. 161. Об этих настроениях см.: Левада Ю. Выступление на историософских чтениJях в Российском государственном гуманитарном университете «Россия при Путине –куда же ты?» // Континент. 2001. № 108. С. 166; Зверева Г.И. «Присвоение прошлоJго» в постсоветской историософии России // Новое литературное обозрение. 2003.№ 59. С. 548–550.155 См., напр.: Захарова Е.Н. Примерное планирование курсов истории и обществоJзнания для 10–11 классов. М.: ШколаJПресс, 1999. С. 85. Об этом см.: Шнирельман В.А.Интеллектуальные лабиринты. С. 333.156 Нарочницкая Н.А. Россия и русские в мировой истории. С. 532.

III

Россия и мир


Дискуссии о национальной и цивилизационной идентичностиРоссии, об отношении ее к Западу, о перспективах модернизации ивозможности «особого пути» продолжаются около двух столетий,порождая относительно устойчивый дискурс1, структура которогозадана противостоянием двух полюсов, рассматривающих Россиюкак тожеJЕвропу или неJЕвропу и соответствующим образом оцениJвающих перспективы освоения западного опыта и задачи внутренJней и внешней политики. Будучи реакцией на сложные зигзаги росJсийской модернизации, этот дискурс, в свою очередь, оказываетсущественное влияние на ход социальных трансформаций, опредеJляя восприятие возникающих проблем и задач. В этой статье мы поJпытаемся обозначить один из аспектов этого взаимного влиянияидей и реальности, проследив, как в контексте споров о «самобытноJсти» и перспективах модернизации России в середине XIX века2

сформировались разные модели русской идентичности, которые вдальнейшем эволюционировали, конкурируя друг с другом. В целяхкомпактности изложения мы сосредоточим внимание на позицияхдвух главных сторон в этом споре – славянофилов и западников, хоJтя в действительности спектр позиций был шире.

Понятие идентичность фиксирует важный элемент того, что всоциологии знания называется субъективной реальностью, – социJально детерминированные представления индивидов о своем «Я»,складывающиеся в результате соотнесения с некоторыми «Мы» (осуJществляемого как самими индивидами, так и их окружением). СущеJственная роль в формировании таких представлений принадлежит нетолько социальной структуре (т.е. объективно существующим разлиJчиям), но и общественному сознанию (т.е. тому, как эти различия

Ольга Малинова

Россия и Запад: дискурс о национальной идентичности в контексте

«догоняющей» модернизации

сывается в качестве противоположных типов «гражданского»/«этниJческого», «территориального»/«лингвистического», «включающеJго»/«исключающего» национализма, может рассматриваться как доJминирование в элитарном и массовом сознании соответствующеймодели национальной идентичности. Однако такой исход отнюдь непредрешен и едва ли может рассматриваться как окончательный. Нампредставляется, что складывавшиеся в контексте дискуссий об отноJшении России к Западу модели национальной идентичности вносиJли ощутимую лепту в формирование репертуара смыслов дискурса онации и в то же время опирались на этот репертуар, причем делалиэто избирательно.

Исторически, по крайней мере с XVIII века, Европа, Запад былизначимым Другим, по отношению к которому определялась и переJопределялась русская национальная идентичность7. Разумеется, вэтой роли выступала не только Европа; однако данная оппозиция быJла чрезвычайно устойчивой и важной, и для этого, поJвидимому, былцелый ряд причин – геополитических, исторических, культурных. ВоJпрос о сохранении национальной «самобытности» в ситуации «догоJняющей модернизации» на протяжении большей части XIX века заJнимал центральное место в комплексе проблем, в процессеосмысления которых формировались различные варианты «идеи наJции» в России. Отчасти это было связано с относительной неактуальJностью «собственно националистических» вызовов: соперничающиемодели идентичности конструировались в уже существующем госуJдарстве, которое безусловно полагалось русским. Даже в 1880Jх годахнациональный вопрос в России, по словам С. Соловьева, был «вопроJсом не о существовании, а о достойном существовании»8. В силу этоJго из трех основных националистических лейтмотивов, выделенныхЭ. Смитом, – национальной автономии, национального единства инациональной идентичности9 – в России ведущую роль играл последJний. Вместе с тем, когда русскому обществу пришлось столкнутьсяс политическими вызовами со стороны «чужих» национализмов(особенно остро – в связи с польским восстанием 1863 года), дискурсо европейскости/неевропейскости России существенно повлиял и навосприятие этих вызовов, и на формулировку ответных программ.Наконец, имело место сложное переплетение имперского и национаJлистического дискурсов, и здесь Запад также оказывался Другим, с которым удобно было соотноситься10.

Таким образом, есть основания полагать, что именно в русле споJра об отношении России к Западу, который в том или ином виде восJ

осознаются, какой им придается смысл и вес). Поэтому важным асJпектом изучения идентичности является исследование того, какимобразом она мыслится, как формируются и трансформируются предJставления о том или ином «Мы» (обычно – в соотнесении с некими«Другими»). По мысли П. Бергера и Т. Лукмана, «теории идентичноJсти» не только отражают, но и в известном смысле порождают реальJность, обеспечивая систему координат, внутри которой обретаются иизменяются соответствующие представления индивидов3. ИсследоваJние таких «теорий» особенно актуально, когда речь идет о «воображаJемых» сообществах4, т.е. таких «Мы», которые не даны индивиду в егонепосредственном опыте (нациях, классах, цивилизациях).

Развивая метафору Б. Андерсона, можно сказать, что способы воJображения нации вариативны: в одну и ту же форму в зависимостиот контекста может вкладываться разное содержание. Идея нациипредставляет собой «связку» смыслов, способных образовывать разJличные комбинации. Поэтому в одном и том же сообществе могутсосуществовать и соперничать разные модели национальной иден@тичности, т.е. разные представления о том, что есть нация, на осноJвании каких критериев она определяется, что отличает нашу нациюот других, кто к ней принадлежит и каким видится ее прошлое и буJдущее, ее «проблемы» и «перспективы». Представления такого родане только служат несущими опорами собственно националистичесJких концепций, но и образуют «универсальный дискурс о нации»5

(термин М. Кеннеди и Р. Суни), т.е. «тот язык и универсум смыслов,в котором оказываются возможны нации». Участниками дискурса онации являются не только идеологи национализма, но все, кто мысJлит категориями нации, национальной идентичности, национальJных интересов и т.д., определяя и переопределяя их6. Хотя дискурсыо нации и национальной идентичности развертываются во времении отличаются определенной преемственностью, едва ли их можнорассматривать как упорядоченное движение идей: однажды предлоJженные интерпретации необязательно будут воспроизводиться вдальнейшем, порождая некую интеллектуальную традицию. АртикуJлируемые идеи, нарративы, образы, метафоры и проч. скорее образуJют репертуар смыслов, к которым сознательно или неосознанноапеллируют участники дискурса о нации. В результате разные спосоJбы понимания, с одной стороны, соперничают, с другой – могутвесьма причудливо комбинироваться друг с другом. В пространстведискурса некоторые связки смыслов со временем могут оказаться доJминирующими, другие – маргинальными. То, что в литературе опиJ

О. Малинова / Россия и Запад: дискурс о национальной идентичности 237236 III. Россия и мир

шиеся объяснить «пришествие» наций в европейскую политику. В том, как работали с этой триадой западники и славянофилы, проJявились различия в их понимании природы социальных связей и хаJрактера общественного развития.

В логике западников органичность является основой развития,понимаемого как движение от низшего к высшему. По словамК.Д. Кавелина, «жизнь народа есть органическое целое, в котором изJменения происходят последовательно и по внутренним причинам;все в ней условлено одно другим, так что настоящее есть последоваJтельный результат прошедшего, прошедшее естественно переходитв настоящее...»16 Настоящее нетождественно прошлому и будущему,органичность воплощается в преемственности. Национальное окаJзывается формой связи между человеком и субъектом прогрессивноJго развития – человечеством. Причем форма эта не является непоJдвижной: она развивается, обеспечивая со временем новое качествотакой связи. В связке «личность – нация – человечество» в роли главJного творческого начала, в понимании западников, выступало именJно первое звено. Последовательная эмансипация личности, высвоJбождение ее из состояния «естественной непосредственности»(термин Белинского), рассматривалась западниками в качестве покаJзателя и одновременно – условия прогресса. Двигатель прогресса –именно личное начало; народ же в прогрессистской концепции выJступал как «сила охранительная, консервативная».

Субъектом прогресса, в понимании западников, выступает все чеJловечество; однако деятельно в нем участвуют лишь народы, вступивJшие в «эпоху сознательного существования». Разделяя гегелевскуюидею об «исторических народах», западники полагали, что разные обJщества движутся по пути прогресса неравномерно. В настоящее времябесспорным лидером прогресса является Европа. Однако в концепциизападников это обстоятельство не влекло за собой вывода о нациоJнальной неполноценности других народов; как и славянофилы, онибыли убеждены в великом будущем своей страны. Как писал БелинJский, России еще предстоит «сказать миру свое слово, свою мысль; нокакое это слово, какая мысль – об этом пока еще рано нам хлопотать.Наши внуки или правнуки узнают это без всяких усилий напряженноJго разгадывания, потому что это слово, эта мысль будет сказанаими...»17 Именно поэтому Белинского и его единомышленников несмущала многосторонность, с какой русский человек усваивает «себевсе чуждое, ничем не увлекаясь, ничему не покоряясь исключительно»,ибо «русский человек еще не живет, а только запасается средствами на

производится на протяжении большей части XIX и ХХ веков, сфорJмировались важные элементы представлений о русской национальJной идентичности. При этом речь идет не просто о неком комплекJсе черт, которыми наделялось данное «мы» (хотя корни мифа орусском национальном характере также восходят к дискуссиям XIXвека), но о разных определениях смысла и значения этого «мы». Нато, каким образом представлялась русская идентичность в сравнениис европейской, существенный отпечаток накладывали мировоззренJческие установки: символ нации поJразному интерпретировался ииспользовался теми, кто мыслил в либеральноJпрогрессистских иконсервативноJтрадиционалистских категориях.

Стержнем споров 1840–1850Jх годов был вопрос об оценке влияJния «европейской образованности» на русское общество и о перJспективах сохранения и развития национальной идентичности поJследнего. Позиции западников и славянофилов здесь отчетливоразличались, хотя эти различия и не были так резки, как стороны пыJтались представить в пылу полемики. Оба лагеря признавали сущестJвенное отличие русской истории от европейской, основывая своиконцепции на примерно одинаковой сравнительноJисторическойсхеме. И те и другие так или иначе объясняли необходимость петровJских реформ и сближения с Европой. Славянофилы в 1840–1850Jх гоJдах не призывали отказаться от плодов европейского просвещения ивозражали против воскрешения отживших старых форм11. ЗападниJки говорили о необходимости вступления русского общества в ноJвую «самобытную» стадию развития12. И те и другие признавали, чтопод влиянием чужой культуры усвоено может быть только то, что наJрод способен воспринять13. Тем не менее различия касались отнюдьне деталей. Спорящие стороны действительно поJразному виделиперспективы русской «самобытности»: если западники говорили онеобходимости «быть русскими в европейском духе»14, то славяноJфилы полагали, что одно исключает другое и призывали интеллектуJальную элиту осознать односторонность европейского просвещенияи «обратиться к чистым источникам древней православной веры своJего народа»15. Налицо были две модели национальной идентичносJти, которые, как мы попытаемся показать, опирались на разные типымировоззрения.

Различия этих моделей особенно очевидны, если мы посмотрим,каким образом славянофилы и западники интерпретировали соотноJшение между звеньями триады «индивид – нация – человечество».К этой связке апеллировали многие мыслители XIX века, стремивJ


стремление апеллировать к народу как хранителю традиций, аполоJгию «непосредственности» чувственноJинтуитивного познания впротивоположность рациональноJлогическому, ведущему к одностоJронности. Для реализации предлагаемой славянофилами модели наJциональной идентичности необходима не дальнейшая эмансипацияличности, которая постепенно захватила бы и «народ», а, напротив,пересмотр основ «нашего скудного полупросвещения», которое, посчастью, «не приняла еще в себя» многострадальная Русь21. По мыслиКиреевского, «прочное здание просвещенной России» может бытьвоздвигнуто лишь тогда, когда, «вырвавшись изJпод гнета рассудочJных систем европейского любомудрия, русский образованный челоJвек... в прежней жизни отечества своего... найдет возможность понятьразвитие другой образованности», корни которой еще живы в народеи Святой Православной Церкви22. Таким образом, народ рассматриJвался как носитель премудрости, которую представителям образованJного класса еще только предстоит постичь.

Вместе с тем славянофильская программа обретения национальJной идентичности, как и западническая, была адресована именноэтому классу: ведь «традиция» нуждалась в изучении и интерпретаJции, что также оставляло некоторый простор для творчества. Однакодля значительной части образованного общества эти рамки казалисьслишком узкими. По словам Герцена, славянофилы поняли «возвраJщение к народу… грубо, в том роде, как большая часть западных деJмократов – принимая его совсем готовым. Они полагали, что делитьпредрассудки народа – значит быть с ним в единстве…»23 Западникипредлагали иную модель национальной культуры – более европейJскую, более современную, развиваемую усилиями образованногокласса, ряды которого должны расширяться по мере просвещениянарода.

По мнению славянофилов, каждое общество самобытно, и егоразвитие должно происходить «из своих начал, из своих органичесJких основ». Позиция западников, призывавших перенимать все, чтоесть доброго у Запада, не забывая своего, представлялась им неприемJлемой эклектикой. В этом смысле Запад демонстрирует куда более орJганичное развитие, нежели Россия. Однако несмотря на это неблагоJприятное для России сравнение, Европа, по мнению славянофилов,далека от воплощения идеала органичного общества. В их понимаJнии органичность определяется не только преемственностью. ОргаJничное общество – это общество «совокупно цельное», «устроивJшееся естественно из самобытного развития своих коренных начал».

жизнь, беря их везде и всюду, где ни встретит, – и видно, богата должJна быть жизнь его в будущем, если для нее ему нужен такой огромныйзапас!»18 Полагая, что содержание новой национальной культуры непредопределено народными преданиями, а будет создано творчествомпредставителей «общества», западники не стремились точно опредеJлять содержание исторической миссии России (хотя и не сомневалисьв том, что она состоится).

На наш взгляд, предложенная западниками модель национальнойидентичности весьма близка к либеральному типу интерпретации«идеи нации»19: она опиралась на идею универсального прогресса,плоды которого могут быть разделены всем человечеством, полагалаглавным двигателем развития творчество индивидов, рассматриваланациональную культуру как форму реализации общечеловеческого соJдержания и настаивала на ее открытости не только внешним влияниJям, но и внутренним инновациям.

Совсем другое понимание трехзвенной связки «личность – нация –человечество» мы находим у их оппонентов – славянофилов. ПредлоJженная ими модель фиксировала внимание на среднем звене триады:именно народ рассматривался в качестве главного субъекта истории.Славянофильский идеал предполагал спонтанное развитие обществакак «живого целого» и отвергал индивидуалистическую идею прогресJса, порождающую дисгармонию. Свобода рассматривалась как функJция целого, а не частей. Предназначение индивидов – служить оргаJном сознания, чутко отражающим то, что зреет в обществе.Полемизируя с Кавелиным, Ю.Ф. Самарин указывал, что «должноразличать личность с характером исключительности, ставящей себямерилом всего, из себя самой создающей свои определения, и личностькак орган сознания». Первое – вредно, второе – залог гармонии, свойJственной славянскому общинному началу, в силу которого потребJность «жить вместе в согласии и любви» осознается «каждым членомобщины как верховный закон, обязательный для всех и носящий своеоправдание в самом себе, а не в личном произволении каждого»20.

Отсюда вытекало важное различие между западнической и славяJнофильской моделями национальной идентичности: если первая отJказывалась предопределять содержание национальной культуры, осJтавляя его открытым для творческого развития, то вторая виделаидеал «национальной подлинности» в народе, предполагая, что задаJча образованной элиты на современном этапе – постичь истинныеначала русскости, сохраненные народом. Такая постановка вопросаотражала некоторые особенности консервативного мышления:


дискурсах28 и выступлениях антиглобалистов. На наш взгляд, особенJным является не сам факт соперничества моделей национальнойидентичности и не их связь с разными представлениями о перспектиJвах модернизации, а продолжительность, значимость и характерэтого соперничества.

ВоJпервых, в России данный тип дискурса с присущей ему струкJтурой оппозиций воспроизводится беспрецедентно долго. ПротивоJстояние противоположных моделей национальной идентичности, отJчетливо оформившееся в полемике западников и славянофилов, сразной степенью интенсивности воспроизводилось на протяжениибольшей части XIX века. Примечательно, что в конце XIX – началеХХ века этот дискурс утратил функцию главного идеологического воJдораздела: центральное место в политической повестке заняли другиепроблемы, да и в националистических дискурсах более значимымистали вызовы соперничающих проектов нациестроительства народовимперии, нежели отношение к Западу. Хотя представители различныхнаправлений продолжали апеллировать к «западничеству» и «славяноJфильству» как неким смысловым полюсам, это было скорее указаниемна традицию29, поскольку для современных общественноJполитичесJких размежеваний более значимыми были другие проблемы. Но послеОктябрьской революции проблема отношения к Европе/Западу вновьстановится определяющей и в большевистских, и в оппозиционныхдискурсах («красный патриотизм», тезис о «построении социализма вотдельно взятой стране», скифство, сменовеховство, евразийство идр.). В советском официальном дискурсе оппозиция «западничества» /«антизападничества» оказалась трансформирована, поскольку разлиJчия между СССР и Западом принято было описывать как формационJные (тем самым историкоJкультурные аспекты идентичности уходилина второй план). Однако соперничество двух лагерей продолжалось всреде эмиграции, в неофициальных дискурсах в «приватноJпубличJной сфере», а отчасти – и в официальной публичной сфере. В 1990Jхгодах дискуссии открыто возобновились в контексте критики советJского режима, а затем – постсоветских реформ. Несмотря на то, чтоописанные нами классические модели претерпели существенную эвоJлюцию, породив множество гибридных форм, бинарная оппозицияс присущей ей жесткой поляризацией, равно как и основные стратеJгии соотнесения с Западом как Другим, поJпрежнему сохраняются30.

ВоJвторых, этот «долгий дискурс» периодически приобретаетзначение главного идеологического водораздела, что, видимо, тоже быJло характерно именно для России. К примеру, в Польше, где в XVIII

Развитие такого общества не предполагает скачков и переходов в ноJвое качественное состояние, оно «может совершаться только гармоJнически и неприметно, по закону естественного возрастания в одноJсмысленном пребывании»24. Органичное развитие спонтанно. Оноисключает как насилие и случайности войны, так и преднамеренныеизменения по произволу разума – и то, и другое ведет к «односторонJности», в которой славянофилы единодушно упрекали Запад. Вопросо том, в какой мере эти упреки были справедливы в отношении РосJсии, решался гораздо менее однозначно. С одной стороны, налицобыл культурный раскол между образованным обществом и народом,привнесенный петровскими реформами и европеизацией. С другойстороны, по мнению славянофилов, Россия была гораздо ближе кконсервативному идеалу органичного развития, нежели Запад (в доJказательство чему приводились и погодинская схема различий в истоJрическом процессе, и крестьянская община, и православие как воплоJщение истинного христианства). В силу этого, хотя по европейскиммеркам наша страна и считается отсталой, залогом ее великого будуJщего является «самобытное» развитие. Согласно метафоре КиреевJского, «вы, конечно, не услужите дубу тем, что привьете к нему ракиJту», хотя последняя растет быстрее, «рано дает тень, рано кажетсядеревом и годится на дрова»25.

Таким образом, модель национальной идентичности, предложенJная славянофилами, существенно отличалась от западнической: онапредполагала естественное развитие на основе «самобытных» начал(что в понимании славянофилов исключало целенаправленные инJновации и ограничивало культурные заимствования); опиралась наидеал цельности и гармонии (противопоставляемый возникающейв модернизирующемся обществе фрагментации); определяла содерJжание национальной культуры традицией, носителем которой предJставлялся «народ», и с недоверием относилась к автономии личносJти. На наш взгляд, в этой модели отчетливо просматриваются чертыромантической консервативной утопии26.

Было бы неверно представлять противостояние западничества иславянофильства как исключительно российское явление: проблемаколлективной самоидентификации по отношению к «прогрессивноJму» Западу вставала во многих странах «догоняющей модернизаJции», раскалывая элиту на призывающих к скорейшему освоениюпередового опыта «западников» и уповающих на национальную саJмобытность «почвенников»27. Вариации на те же темы звучат сегодняв спорах «евроскептиков» и «еврооптимистов», в постколониальных


эта «идея» адресована. Главным компенсаторным механизмом западJнической модели была метафора «молодости», которая интерпретиJровалась в смысле наличия у России хороших задатков для развития:«юная» нация представлялась в образе талантливого ученика, способJного уже в ближайшем будущем догнать и перегнать почтенных учиJтелей. Однако если в 1840Jх годах еще можно было говорить о велиJком европейском будущем России, относя содержание ее миссии наусмотрение «детей и внуков», то два поколения спустя этот аргументедва ли мог казаться убедительным: он должен был трансформироJваться (что и было сделано русскими радикалами) либо стать маргиJнальным. КонсервативноJромантическая модель, стремящаяся повыJсить самооценку нации за счет выстраивания альтернативнойсистемы координат, в данном отношении гораздо более привлекаJтельна, и именно этим объясняется многократный ренессанс «русJской идеи». Однако этот проект сталкивается с другой угрозой – перJспективой архаизации. Как это ни парадоксально, егомобилизационные возможности также зависят от успехов модернизаJции, создающих новые варианты «нашего славного прошлого», новыефорпосты, которые можно защищать, увязывая с прежними традициJями. Очевидно, что и эта модель оказывается уязвимой, ибо ее трудJно приспосабливать к вызовам времени – особенно в условиях, когдапрошлое столь разнородно.

Таким образом, содержание западнической и славянофильской утоJпий также отчасти способствовало долгой консервации противостояJния соперничающих моделей русской идентичности, ни одна из котоJрых так и не смогла стать доминирующей. Обе альтернативы былисформулированы в ответ на вызовы, поставленные в контексте европей@ской повестки, а содержание соперничавших программ «достраивания»национальной идентичности определялось разными мировоззренчесJкими реакциями на проблемы, многие из которых Россия еще толькопримеривала на себя, ориентируясь на опыт Запада. На ум приходитаналогия с зеркалом. Но ее следовало бы уточнить: конструированиерусской идентичности было подобно путешествию по зеркальному лаJбиринту, где образы Нас и Других многократно преломлялись, рождаяновые ракурсы. Западники и славянофилы конструировали разные зерJкальные лабиринты.

Вместе с тем особенности рассматриваемого нами дискурса былиобусловлены и более глубокими структурными факторами. БезусловJно, имел значение «масштаб противопоставления»: в качестве ДругоJго выступали не отдельные европейские нации, а Запад в целом, что

и XIX веках тоже были свои «западники» и «славянофилы», в силуболее разнообразной повестки дня, где переплетались различные асJпекты националистических, политических и экономических проJграмм, цивилизационный выбор более сложно коррелировал с траJдиционным делением на правых и левых31.

ВJтретьих, в российском дискурсе явно преобладают полярно про@тивоположные образы и оценки. Хотя крайнее западничество, как икрайнее антизападничество, – явление редкое и большинство участJников спора придерживались умеренных позиций, признавая отчасJти правоту соперников, каждый из лагерей стремился «заострять» поJзиции оппонентов, фиксируя преимущественно негативныесмыслы32. В результате складывалась жесткая оппозиция, способствоJвавшая конструированию моделей идентичности, основанных на зерJкально противоположных образах Нас и Других.

Представляется, что отмеченные нами особенности в значительJной степени обусловлены контекстом «запаздывающей модернизаJции», в частности – явным противоречием между интеллектуальнымразвитием элиты, шедшим «в ногу» с остальной Европой33, и условиJями самодержавного режима. В отсутствии возможности свободногопубличного обсуждения политических проблем, главным полем длянеизбежного в модернизирующемся обществе столкновения мироJвоззрений становились проблемы культурные. Тем самым антитезазападничества / антизападничества обретала значение главного идеJологического водораздела. В свою очередь, жесткость оппозиции,обусловившая доминирование в этом дискурсе полярно противопоJложных образов и смыслов, в какойJто мере была следствием его суJгубо «литературного» характера: стороны не имели возможности пеJревести спор в практическое русло, что побуждало бы к сближениюпозиций. Примечательно, что в конце 1850Jх – начале 1860Jх годов,когда дожившие до этого времени западники и славянофилы вклюJчились в обсуждение программы реформ, противостояние утратилоостроту и по многим практическим вопросам их позиции оказалисьблизки (несмотря на сохранение мировоззренческих различий).

ПоJвидимому, длительному существованию оппозиции полярнопротивоположных моделей могло способствовать и то, что в условиJях «запаздывающей модернизации» ни одна из них не была достаточJно эффективной, чтобы оказаться доминирующей. МобилизационJные возможности того или иного варианта «идеи нации» в немалойстепени определяются его «компенсаторными возможностями», споJсобностью повышать самооценку коллективного субъекта, которому


спектра. Тем не менее опыт других стран – прежде всего Германии – поJказывает, что при наличии благоприятных условий и воли политичесJкого класса трансформация дискурса о национальной идентичностивполне возможна.

Исследование проводится при поддержке Российского гуманитарного научного фонда, грант № 06J03J02J038а.


1 Дискуссии российских «западников» и их оппонентов воспроизводят вполне опреJделенную «систему формирования высказываний» (по М. Фуко) и, таким образом, моJгут рассматриваться в качестве особого дискурса, заданного темой и структурой оппоJзиций (Фуко М. Археология знания. СПб.: Гуманитарная академия, 2004. С. 209–210).2 Проблема оппозиции России и Запада традиционно была предметом внимания русJской общественной мысли: истоки «западнических» и «почвеннических» идей можJно обнаружить в текстах конца XVII – начала XVIII века, если не еще раньше. ОднаJко именно с оформлением славянофильства и западничества в конце 1830Jх –середине 1840Jх годов осмысление этой проблемы выливается в противостояние двухнепримиримых лагерей, двух разных моделей национальной идентичности.3 Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социоJлогии знания. М.: AcademiaJЦентр, 1995. С. 281. Под «теориями идентичности»классики социологии знания понимали не столько специально разработанные конJцепции, сколько утвердившиеся дискурсы, приписывающие различиям определенныесмыслы.4 По мысли Андерсона, процесс «возникновения» наций в Новое время можно опиJсать как становление определенного способа воображения сообщества, который слоJжился к концу XVIII века и стал «модульным», пригодным «к переносу (в разной стеJпени сознательному) на огромное множество социальных территорий», способным«вплавлять в себя либо самим вплавляться в столь же широкое множество самых разJных политических и идеологических констелляций» (Андерсен Б. Воображаемые соJобщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: КанонJпрессJЦ, 2001. С. 29).5 Kennedy M.D., Suny R.G. Introduction // Intellectuals and the Articulation of Nation /Ed. by R.G. Suny and M.D. Kennedy. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1999. P. 3.6 См.: Миллер А.И. О дискурсивной природе национализмов // Pro et contra. 1997.№ 4. С. 141–151. Теоретически можно обозначить грань между теми, кто «просто»участвует в дискурсе о нации, и теми, кто выдвигает националистические программы(если понимать под таковыми требования, направленные на обеспечение существоваJния и процветания определенного сообщества, которое рассматривается как нация, втом числе – связанные с его политическими «правами»). Однако на практике она не

определялось не только тем, что в повестке дискуссии по необходимоJсти доминировали культурные проблемы, но и устойчивыми геопоJлитическими факторами. Это обстоятельство провоцировало на шиJрокие обобщения, увеличивая расстояние между конструируемыммифом и реальностью. Каждая из сторон создавала свой образ Западакак зеркало, отображающее лелеемый ею образ России. При этом неJредко оказывалось, что конкретные европейские страны по тем илииным причинам выпадают из этого образа, парадоксальным образомобнаруживая сходство там, где предполагалось найти различия.

Наконец, нельзя не отметить, что на дискуссии о «европейскосJти» России серьезное влияние оказывали ее образы, сконструироJванные европейцами34. Как хорошо показано в работах И. НойманJна и М. Малиа, европейский дискурс о России как Другом имелсобственную логику, определявшуюся теми проблемами, с которымиприходилось сталкиваться Европе35.

Возникает вопрос: возможна ли трансформация такого дискурса онациональной идентичности? Можно ли надеяться на сближение неJпримиримых полюсов и выстраивание более гибкой системы коордиJнат, предполагающей выбор по принципу «и – и», а не «или – или»? ТеJоретически такая трансформация была бы возможна за счет понижения«уровня обобщения» и концентрации на более конкретных проблемах.Такое изменение фокуса позволило бы перестраивать устоявшиеся«сцепки» представлений, видеть не только то, что отличает Нас от ДруJгих, но и то, в чем Мы похожи, а в перспективе – способствовало бывытеснению моделей идентичности, построенных на бинарных оппоJзициях, менее жесткими конструкциями, допускающими множественJную идентичность. Однако этот дискурс обладает большой инерцией,в силу которой в высказываниях, претендующих на «срединную» позиJцию, выделяются смыслы, значимые для того или иного «полюса»: лоJгика его такова, что все аргументы воспринимаются как уступка тойили иной стороне. Кроме того, факторы, обусловившие формированиеименно такого дискурса, во многом сохраняются, да и наблюдаемыесейчас тенденции не внушают большого оптимизма. С одной стороны,как уже отмечалось, участники этого дискурса чутко реагируют на то,как Нас представляют Другие, а образ России на Западе в последние гоJды меняется не в лучшую сторону. С другой стороны, в силу нынешJних тенденций развития российской политической системы (сужениеполя публичной политики, идеологическое доминирование «центра» идр.) игры с «цивилизационной» идентичностью поJпрежнему остаютJся значимым фактором структурирования политикоJидеологического


14 Белинский В.Г. Россия до Петра Великого. Т. 5. С. 144.

15 Киреевский И.В. О характере просвещения Европы и его отношении к просвещеJнию России. Т. 2. С. 279. Даже Киреевский, занимавший в славянофильском лагере наJиболее взвешенную позицию в отношении плодов европейской культуры, считал, что«русскому человеку... надобно было почти уничтожить свою народную личность, чтоJбы сродниться с образованностью западною» (Там же. С. 237).16 Кавелин К.Д. Ответ «Москвитянину» // Кавелин К.Д. Наш умственный строй.Статьи по философии русской истории и культуры. М.: Правда, 1989. С. 68.17 Белинский В.Г. Взгляд на русскую литературу 1846 года. С. 21.18 Белинский В.Г. Общее значение слова литература. Т. 5. С. 651.19 Об особенностях либеральных и консервативных интерпретаций «идеи нации»см.: Малинова О.Ю. Либеральный национализм (середина XIX – начало ХХ века). М.:РИК Русанова, 2000; Малинова О.Ю. Идея нации в интерпретации либералов и конJсерваторов // Эволюция консерватизма: европейская традиция и русский опыт: МатеJриалы международной научной конференции. Самара, 2002. С. 143–157; Малинова О.Ю.Либерализм и концепт нации // Полис. 2003. № 3. С. 96–111.20 Самарин Ю.Ф. О мнениях «Современника», исторических и литературных // Са@марин Ю.Ф. Избранные произведения. М.: РОССПЭН, 1996. С. 423.21 Хомяков А.С. О возможности русской художественной школы. С. 91.22 Киреевский И.В. О характере просвещения Европы... С. 279.23 Герцен А.И. Былое и думы. М.: Художественная литература, 1969. Ч. 1–5. С. 449–450.24 Киреевский И.В. О характере просвещения Европы... С. 266.25 Киреевский И.В. В ответ А.С. Хомякову. Т. 1. С. 189.26 Убедительная интерпретация славянофильства как воплощения консервативногостиля мышления дана А. Валицким: Walicki A. The Slavophile Controversy. History of aConservative Utopia in the Nineteenth–Century Russian Thought. Notre Dame (Ind.),1989.27 См.: Jedlicki J. A Suburb of Europe. NineteenthJcentury Polish Approaсhes to WesternCivilization. Budapest: Central European University Press, 1999; Walicki A. Poland BetweenEast and West. The Controversies over SelfJDefinition and Modernization in PartitionedPoland. Cambridge (Mas.): Harvard University Press, 1994; Daskalov R. Populists andWesternizers in Bulgarian History and Present // Y. Miller, I.G. Toth (eds.). CentralEuropean University. History Department Yearbook 2001–2002. Budapest: CentralEuropean University, 2002. P. 113–142.28 См.: Vaillant J.G. Dilemmas for AntiJWestern Patriotism: Slavophilism and Negtitude// The Journal of Modern African Studies. Vol. 12. 1974. № 3. Р. 377–393.29 Впрочем, сама «традиция» была предметом борьбы: интерпретации идей XIX векавстраивались в соперничавшие нарративы истории русского национального самосознаJния, истории русской философии, истории освободительного движения в России и др.30 См.: Малинова О.Ю. Запад как «конституирующий Другой» России (образы ЕвJропы и Запада в современных общественноJполитических дискуссиях) // Россия и ЕвJропейский союз. М.: РОО «Содействие сотрудничеству Института им. Дж. Кеннанас учеными в области социальных и гуманитарных наук», 2004. С. 11–20.

всегда очевидна, поскольку стремление утвердить определенную интерпретацию наJции нередко оказывается частью символической борьбы за культурные и политичесJкие права конкретного сообщества. 7 Вопрос о том, в какой мере в данном случае правомерно говорить именно о нациоJнальной идентичности, требует особого рассмотрения. ПоJвидимому, не все участниJки дискуссий о русской самобытности, особенно на начальных ее стадиях, принимаJли националистическую картину мира и были готовы рассматривать Россию какнацию наряду с другими нациями. Данное «Мы» определялось в разных терминах –культурных, религиозных, лингвистических, этнических, цивилизационных и др. НеJопределенности перспективы способствовал и масштаб сравнения: в качестве ДругоJго России рассматривалась Европа, Запад, то есть некое «цивилизационное» целое, ане отдельные европейские народы–нации. Вместе с тем по мере развития данной дисJкуссии все больше упрочивал свои позиции «универсальный дискурс», утверждавшийпредставление о «естественности» деления человечества на нации, о важности обреJтения национального «я» и о необходимости легитимации политической субъектноJсти «органическими» потребностями «народности». Этот дискурс в России, как и вЕвропе и Америке, постепенно становился доминирующим, вбирая в себя дискурсыо культурной, религиозной, этнической, лингвистической и др. идентичности (хотя ине исключая их относительной автономии). 8 Соловьев В.С. Национальный вопрос в России. Предисловие ко второму изданию// Соловьев В.С. Соч. в 2 т. М.: Правда, 1989. Т. 1. С. 260.9 Смит Э. Национализм и модернизм. Критический обзор современных теорий наJций и национализма. М.: Праксис, 2004. С. 343.10 Несколько упрощая, можно сказать, что оппозиция по цивилизационному принJципу играла важную роль в имперском дискурсе. Вместе с тем соотнесение с отдельJными западными странами (прежде всего – с Австрией) создавало уверенность в том,что в России национальный вопрос стоит иначе и перспективы встраивания нациоJнального проекта в имперский более оптимистичные.11 В программной статье для «Москвитянина» в 1845 году И.В. Киреевский писал:«...Каково бы ни было просвещение европейское, но если однажды мы сделались егоучастниками, то истребить его влияние уже вне нашей силы, хотя бы мы того и желаJли. Можно подчинить его другому, высшему, направить к той или другой цели; но всеJгда останется оно существенным, уже неизъемлемым элементом всякого будущегоразвития нашего». А потому «нужно «принять его в себя, оценить, поставить в своиграницы и, подчинив таким образом собственному превосходству, сообщить ему свойистинный смысл» (Киреевский И.В. Обозрение современного состояния литературы// Киреевский И.В. Полн. собр. соч. М., 1861. Т. 2. С. 38, 39).12 В свою очередь, В.Г. Белинский в программной статье для «Современника» приJзнавал, что «...Россия вполне исчерпала, изжила эпоху преобразования,... реформа соJвершила в ней свое дело, сделала для нее все, что могла и должна была сделать, и... наJстало для России время развиваться самобытно, из самой себя» (Белинский В.Г. Взглядна русскую литературу 1846 года // Белинский В.Г. Полн. собр. соч. М.: ИздJво АкаJдемии наук СССР, 1953–1959. Т. 10. С. 19).13 Ср.: Хомяков А.С. О возможности русской художественной школы // Хомяков А.С.Сочинения. В 8 т. М., 1878. Т. 1. С. 83; Белинский В.Г. Сельское чтение, издаваемое кн.В.Ф. Одоевским и А.П. Заблоцким. Т. 10. С. 367.


31 См.: Walicki A. Russia, Poland, and Universal Regeneration. Studies on Russian andPolish Thought of the Romantic Epoch. Notrе Dame: University of Notre Dame Press,1991. P. 9; Jedlicki J. Op. cit. P. XI.32 Подмеченное В.А. Кошелевым стремление участников дискуссий середины XIXвека «путать идеологические адреса» и оперировать мифологемами, редуцирующимипозиции оппонентов, характерно и для современного дискурса (см.: Кошелев В.А.Славянофилы и официальная народность // Славянофилы и современность. СПб.:Наука, 1994. С. 122–135).33 Имело место то, что Е. Едлицкий назвал эффектом «сокращения интеллектуальнойдистанции»: рефлексия по поводу современности в менее развитых странах «забегалавперед», ибо опиралась на практику и теории, выросшие на чужой почве (Jedlicki J.Op. cit. P. IX).34 См.: Neumann I.B. Uses of the Other. «The East» in European Identity Formation.Manchester, 1999 (русский перевод: Нойманн И.Б. Использование «Другого»: ОбразыВостока в формировании европейских идентичностей. М.: Новое издательство, 2004).35 Neumann I.B. Russia and the Idea of Europe. A Study in Identity and InternationalRelations. London and New York: Routledge, 1996; Neumann I.B. Uses of the Other…;Malia M. Russia Under Western Eyes: From the Bronze Horseman to the LeninMausoleum. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999. По наблюдениям М. МаJлиа, «Россия в разные времена то демонизировалась западным мнением, то представJлялась святой не столько в зависимости от ее действительной роли в Европе, сколькоизJза страхов и фрустраций, надежд и стремлений, порождавшихся внутренними проJблемами европейских обществ» (Р. 8).

В середине декабря 2004 года некая российская фирма «БайкалфинансJгруп», не имевшая ни собственных помещений, ни известных сотрудJников, победила на лишенном «прозрачности» аукционе и приобрела«Юганскнефтегаз», главное нефтедобывающее подразделение некогдасамой преуспевающей российской компании ЮКОС. На той же неJделе корпорация «Леново», учрежденная 20 лет тому назад китайскойАкадемией наук, приобрела сектор производства персональных комJпьютеров транснациональной компании IBM. В 1976 году, после смерJти Председателя Мао, большинство людей, сравнивая Россию и КиJтай, полагало, что шансы России1 превратиться в основного игрокамировой технологической индустрии значительно выше. СоветскийСоюз тогда участвовал в совместном космическом проекте «Союз –Аполлон» и пожинал плоды разрядки и стабильности (пока еще безвидимых признаков застоя) брежневского периода. СССР был сверхJдержавой, обладавшей многими преимуществами, необходимыми дляразвития. По уровню грамотности населения, количеству научных,технических и прочих специалистов с высшим образованием Россиянамного превосходила Китай, который оставался по сути аграрнойстраной, выползавшей из хаоса культурной революции и сопутствоJвавшей ей изоляции.

После смерти Мао Цзедуна Китай в последующие три десятилеJтия достиг высоких темпов экономического роста, сумев создать отJрасли производства, способные составить конкуренцию другим

Харли Балзер

Россия и Китай в глобальной экономике*

* Balzer H. Russia and China in the Global Economy // Demokratizatsiya. 2007/2008.Winter. Vol. 16. No. 1. Публикуется с любезного разрешения автора.

250 III. Россия и мир

образований и увеличить сферу реформирования и открытости; росJсийская же узкая интеграция активизирует лишь немногочисленныесилы, готовые противостоять возродившемуся административномудиктату в экономике.

Общепринятые объяснения

экономического роста в Китае

В основном считается, что причина экономического успеха Китаякроется в стартовых условиях и/или особенностях его политики. К наJчальным преимуществам относят: избыток низкооплачиваемой рабоJчей силы, не охваченной системой социального обеспечения; решеJние начать реформирование с сельского хозяйства; более краткийпериод правления коммунистов; не столь полное проникновение влиJяния коммунистической партии в массы; качественные различия в руJководстве страны; готовность китайских этнических сообществ за руJбежом предоставить необходимый инвестиционный капитал. Однакопри сопоставлении подобные объяснения оказываются неудовлетвоJрительными. Те из аналитиков, кто делает ставку на специфичностькитайского политического курса, обычно подчеркивают «градуализм»и экспериментальный характер реформ, которые благодаря усилиямавторитарных властей проводились в условиях стабильности. Междутем подобные трактовки искажают историю развития Китая.

Большой приток сельскохозяйственных рабочих – источник деJшевой рабочей силы – в ориентированные на экспорт отрасли проJмышленности также часто рассматривается как один из основныхфакторов успешного развития китайской экономики. Сельское насеJление страны не было охвачено системой социального обеспечения,поэтому после деколлективизации и последующей модернизациивысвободилось огромное число крестьян, которые были вынужденыискать работу на муниципальных городских и сельских предприятиJях или в новых экономических зонах. Многим китайцам пришлосьбыстро адаптироваться к твердому бюджету. В России же сохраняласьсистема социального обеспечения и прочие альтернативы2. Однакодоводы, основанные на дешевизне рабочей силы и отсутствии системсоциального обеспечения, не могут объяснить, почему страны Азиии Латинской Америки, где также имеется огромное число низкоопJлачиваемых потенциальных рабочих, не защищенных какими бы тони было системами социального обеспечения, не смогли повторить

странам и избавить большую часть населения от нищеты. В России сконца 1980Jх годов происходили серьезные сбои в экономике, и еерост возобновился лишь после резкого падения уровня жизни насеJления и финансового кризиса 1998 года. Однако этот рост связан восновном с девальвацией рубля и высокими ценами на нефть, чтопозволяет усомниться в его стабильности. Несмотря на огромныенефтяные доходы, его уровень с начала президентства В. Путина осJтавался одним из самых низких среди стран бывшего СССР.

Экономический рост, основанный на развитии производства, поJмог Китаю превзойти Россию по уровню человеческого капитала ипрочим показателям. Число пользователей Интернета и мобильныхтелефонов среди городского населения Китая примерно эквивалентJно числу пользователей в крупных городах России. Доли расходов наобразование и научноJисследовательские разработки в национальJных бюджетах также примерно равны. Китай становится серьезнымглобальным игроком во все растущем числе технологических отрасJлей, а также в международной экономической системе, о чем российJские лидеры пока только рассуждают.

В чем же причина того, что прогнозы большинства людей осущеJствились с точностью до наоборот? Дело главным образом в различJных подходах к интеграции в мировую экономику. Уровень вклюJченности Китая в глобализацию и интеграцию экономики намноговыше, чем других азиатских стран, в то время как Россия относитсяк этим процессам настороженно, оставаясь гдеJто на периферии.Российская экономика открыта, однако ее ориентированность напродажу природных ресурсов и вооружений мешает совершенствоJвать производство товаров с высокой степенью добавленной стоиJмости. Российскую экономическую интеграцию называют узкой, акитайскую – широкой изJза включенности и в отдельные технологиJческие цепочки, и в целые производственные циклы. Китай длясвоего уровня развития выпускает значительное количество товаJров с высокой добавленной стоимостью, чего нельзя сказать о РосJсии, несмотря на ее индустриальную базу, систему образования инаучноJисследовательский потенциал, доставшиеся в наследство ссоветских времен. Китай вступил в ВТО в 2001 году, а России, каки в 1993 году, все еще требуется годJдругой, чтобы стать членомэтой организации.

Эти различия значительно влияют на политику обоих государств:китайская широкая интеграция пробудила региональные, секторальJные и институциональные интересы, что помогло отстоять курс преJ

Х. Балзер / Россия и Китай в глобальной экономике 253252 III. Россия и мир

жуточными корректировками. Российские аналитики были особенJно очарованы идеей «просвещенного авторитаризма», которым якоJбы объясняется китайский успех. Понятно, что подобные утверждеJния содержатся в китайских официальных отчетах. Однако было быневерно приписывать экономические достижения Китая регулируеJмому градуализму. Если бы за экономическое развитие страны отвеJчало ее руководство, то государственный сектор не вис бы тяжкимгрузом на национальной экономике.

В целом, вряд ли можно рассматривать начальный этап китайскогореформирования как продуманный политический курс, скорее этобыла серия экспериментов, которые быстро распространились по терJритории страны и сумели избежать государственного контроля6. НеJкоторые авторы утверждают, что китайскому государству, в отличие отсоветского, удалось сохранить свои полномочия7. Тем не менее сущеJствуют достаточно веские свидетельства того, что именно там, где киJтайское руководство частично утратило контроль над ситуацией, реJформы продвигались наиболее успешно. В. Шу пошла еще дальше,предположив, что участие китайских лидеров состояло лишь в том,что они не мешали движению8.

Как только Дэн Сяопин остановил свой выбор на курсе реформ иоткрытости, залогом успеха в Китае стало не то, что делало правиJтельство, а то, чего оно не делало: оно не мешало местным предприJнимателям и не чинило препятствий для развития. Китайское правиJтельство поступало так не потому, что не ощущало своейответственности за результаты развития, а скорее изJза целого комJплекса своекорыстных интересов и сильного давления групп, полуJчавших выгоду от происходивших перемен9. В 1980Jх годах китайJская политика развивалась зигзагообразно: от поддержкиоткрытости к ее ограничению. Несмотря на политические репресJсии, особенно те, что последовали после событий 1989 года на плоJщади Тяньяньмэнь, ограничение реформ неоднократно откладываJлось благодаря сопротивлению экономических сил, которымпреобразования пошли на пользу и которые способствовали победепрореформистски настроенных лидеров.

Для тех, кто акцентировал внимание на недемократическом хаJрактере развития Китая, оставалось загадкой, почему в стране, гдеправила коммунистическая партия и отсутствовала демократия, меJстные власти, предприниматели и инвесторы оказывали больше влиJяния на некоторые аспекты экономической политики, чем в России,заявившей о своей приверженности демократии. Китайские лидеры

китайский успех. В то же время страны Центральной Европы и БалJтии развиваются успешнее России, несмотря на схожесть систем соJциального обеспечения и демографических параметров, доставшихJся им в наследство от советского периода.

Что касается инвестиций заокеанских китайцев в экономикустраны, стратегии первоочередного развития сельского хозяйства, атакже менее длительного пребывания у власти коммунистов, то сравJнительный анализ ставит под сомнение подобные объяснения. Ведьсредства имеются не только у китайской диаспоры. Тогда почему, наJпример, Индия отстает от Китая? В США выходцы из России – этогруппа с наибольшим количеством миллионеров на душу населеJния3. Однако несомненно, что диаспоры инвестируют средства тольJко при благоприятных условиях. Аграрные реформы, десятилетиямипродолжающиеся в Латинской Америке, не привели к экономичесJкому чуду. В некоторых странах, ставших коммунистическими послеВторой мировой войны, например Эстонии, Словении и Словакии,общехозяйственное развитие шло достаточно успешно, чего нельзясказать о Молдавии и Сербии.

Некоторые авторы связывают различие в результатах развитияКитая и России с характером руководства в период формированиякоммунистической системы, делая акцент на личности вождя (кратJко это можно сформулировать так: «Мао не Сталин»), или с болееслабым проникновением Коммунистической партии Китая в народ.Однобокая, но в некотором роде весьма показательная биографияМао, написанная Дж. Ченом и Дж. Холидеем, подводит читателя квыводу, что Сталин не был Мао, в то время как Э. Валдер утверждаJет, что коммунистическая система в Китае являлась самой «неотрадиJционной» из всех коммунистических систем и обеспечила максиJмальное проникновение партии в народ4. Советская экономика несмогла правильно распорядиться имевшимися ресурсами, в результаJте чего стоимость создания рыночной системы оказалась чрезвычайJно высока. Однако есть основания полагать, что экономика Китаябыла еще менее сбалансированной и еще хуже распоряжалась своиJми ресурсами: так, на строительство «третьей линии»5 были брошеJны огромные средства, что с трудом могла себе позволить бедная наJция. Еще неизвестно, кто из них, Сталин или Мао, внес большийхаос в жизнь своих стран.

В спорах «градуалистов» и сторонников быстрых реформ китайJская стратегия преподносится как пример удачного постепенного реJформирования, проводившегося методом проб и ошибок, с промеJ


средство развития национальной экономики и обеспечения Китаюдостойного места в мировом хозяйстве10. К концу 1990Jх годов нетолько руководство страны, но и большинство ее рядовых гражданстали считать глобализацию «неизбежным этапом китайской модерJнизации, а также возможностью догнать развитые страны»11.

Российские обозреватели обычно утверждают, что Россия можетвыбирать, участвовать ей в глобализации или нет, и многие в странепредпочли бы не использовать эту возможность. Русские зачастуюотождествляют глобализацию с американизацией и видят в ней осJновную угрозу будущему своей страны. Некоторые убеждены в том,что до тех пор, пока ее руководство не выработает стратегическийплан вхождения в глобальную экономику, России следует оградитьсебя от вредных влияний. Такие крайние националисты, как А. ДуJгин, считают, что страна либо сможет избежать угрозы глобализаJции, либо перестанет существовать.

Почему китайская элита воспринимает экономическую глобалиJзацию, а российская – ставит ее под вопрос? Причина кроется в том,насколько удачно историческое наследие сочетается с современнымиполитическими и экономическими условиями. Важно не столько то,как долго страна находилась под властью коммунистов, сколько то, вкакое время эта власть была установлена и в какое демонтирована.Политика открытости, провозглашенная Дэн Сяопином, началасьсразу после китайской культурной революции. Китай был экономиJчески слабым государством, а наследники Мао находились в обороне.В отличие от Китая, советская культурная революция 1928–1931 годовсоздала новую элиту, которая пребывала у власти вплоть до 1980Jх гоJдов, оставив потомкам экономическую автаркию и миф о сверхдержаJве. Костяк российской элиты составляли наследники сталинской парJтийной фракции, отвергавшие Запад и интернационализм. Ихзвездным часом стал период между двумя мировыми войнами, осоJбенно годы первых пятилеток и Великой Отечественной войны. Этотпериод попал на водораздел между двумя эпохами современной глоJбализации (приблизительно 1870–1912 годы и начиная с 1960 года),когда автаркия представлялась весьма убедительной стратегией. КогJда М. Горбачев начал перестройку, Россия считала себя полноправнойсверхдержавой. Проблема не в двойственном отношении россиян кЗападу, а в их убеждении, что Запад мало чему может их научить.

Китай после смерти Мао приступил к реформам, не имея ни саJмоуверенной правящей элиты, ни огромного числа интеллектуалов,преданных старой системе. Коммунистическая партия продолжала

поощряли расширение сферы влияния муниципальных городских исельских предприятий и привлечение прямых зарубежных инвестиJций. Дальнейшее развитие стимулировало местную инициативу иострую конкуренцию, создав силы, которые сначала обхитрили рукоJводство, а в конечном итоге стали влиять на государственную полиJтику. Намеченные правительством цели стимулирования производJства и обеспечения занятости были с лихвой достигнуты, правданесколько иными путями, чем предполагалось вначале.

Основной вопрос состоит в том, сможет ли Китай поддерживатьзаданный им темп экономического роста в XXI веке, в условиях сеJрьезной социальной напряженности в обществе, экологических каJтастроф и распространения коррупции. Независимо от того, какуютраекторию развития выберет Китай в будущем, ключом к понимаJнию его экономического успеха до сих пор остаются открытость иширокая международная интеграция, которые обеспечили странунеобходимыми ресурсами, стимулировали конкуренцию, способстJвовали развитию экспорта высококачественных товаров и созданиюкоалиций, вставших на защиту политики открытости. Гибкий подходКитая к реформированию и его открытость миру стали возможныблагодаря тому, что руководство страны и ее элита охотно принялиглобализацию. В этом главное отличие Китая от России.

Отношение к глобализации

В китайском дискурсе о глобализации она рассматривается как преJкрасная возможность для преодоления многовековой отсталостистраны. Ее лидеры уверены в том, что они успешно руководят проJцессом интегрирования Китая в мировую экономику. Несмотря нато, что многие российские обозреватели именно так оценивают киJтайское развитие, российская элита относится к взаимоотношениямРоссии с мировой экономикой двояко. России как бывшей империи,добившейся этого статуса военными и идеологическими, а не эконоJмическими методами, гораздо сложнее включить в сферу своего вниJмания окружающее пространство, мало что добавляющее к ее отноJсительным преимуществам.

Интернационализация с самого начала была лейтмотивом китайJских реформ. Дэн выступил в защиту открытости и интеграциипрактически сразу после смерти Мао. В 1990Jх годах экономическаяинтернационализация воспринималась руководством страны как


продукции с высокой степенью переработки. Постоянное развитиепроизводственных цепочек позволяет, в свою очередь, понять, почемукитайская интеграция носит столь широкий характер. История китайJскоJтайваньских экономических отношений показывает ключевуюроль ведущих секторов экономики в достижении большей открытосJти. Если на начальном этапе национальные лидеры в Пекине испытыJвали двоякое чувство по поводу установления новых деловых отношеJний с Тайванем, то некоторые местные руководители не проявлялиподобной сдержанности. Со временем поменялась и позиция высшеJго руководства. Правда, вряд ли этот пример достаточно показателен.Ведь установление отношений с Тайванем облегчалось общностьюнорм жизни, языковой и культурной среды, а также схожими методаJми руководства, которые далеко не всегда совпадали с международныJми стандартами и не всегда способствовали большей прозрачности.Общая бизнесJкультура включает в себя «общее понимание местногобухгалтерского учета, управления товарноJматериальными запасами ипрактики подношений»14.

В отличие от Китая с его мощным сектором обрабатывающей проJмышленности, готовая продукция составляет в российском экспортелишь 10%. Большая часть и экспорта, и национального дохода Россииприходится на углеводородное сырье и другие природные ресурсы.Хорошо понятно, какой характер имеют сырьевые, и в первую очеJредь нефтяные, экономики и какое влияние они оказывают на полиJтику. Далеко не всегда природные ресурсы играют негативную роль,но требуются поистине титанические усилия, чтобы «вмонтировать»их в экономику знаний, ведущую к сбалансированному росту.

РесурсноJориентированные экономики часто негативно воздейстJвуют на человеческий капитал, поощряя частное предложение на услуJги образования и здравоохранения вместо того, чтобы создавать спросна производство общественных товаров. Высокий доход от продажиприродных ресурсов не оборачивается инвестициями в производстJвенные и наукоемкие отрасли. Банковская система попадает в зависиJмость от «карманных» банков энергетических компаний, которые незаинтересованы в кредитовании бизнеса. Высокие доходы элиты энерJгетического сектора и обширная коррупция ведут к диспропорциоJнальности в распределении доходов, что негативно сказывается на разJвитии среднего класса, который мог бы способствовать производствуобщественных товаров, прозрачности и демократии.

Громадная сырьевая база России не только используется для подJдержки экономики и укрепления мощи страны, но и служит интеJ

оставаться у власти даже после принятия нового экономическогокурса и была вынуждена привнести в свою политику принципы отJкрытости и конкуренции, что не могло не сказаться на составе парJтии12. Китайское общество пришло к согласию относительно необJходимости международной интеграции, споры велись лишь о ееметодах и последствиях. Расширяющаяся международная интеграциявынудила китайских руководителей принять политику, обеспечивJшую поступательный экономический рост. Более узкая интеграция вРоссии была менее продуктивной, о чем свидетельствуют показателиустойчивости экономического роста и улучшения уровня жизни наJселения. Новое богатство России целиком и полностью зависит отмировых цен на сырье, уровень бедности снижается крайне медленJно, а увеличение численности среднего класса несопоставимо с росJтом издержек, связанных со стоимостью такого стиля жизни13. СравJнительный анализ ведущих секторов экономики, региональногоразвития, человеческого капитала и коррупции позволяет выявитьотносительные преимущества широкой интеграции.

Ведущие секторы экономики

Состояние ведущих секторов национальной экономики оказываетсущественное влияние на качество ее взаимодействия с международJным хозяйством. Несмотря на то, что и Китай, и Россия стали ведуJщими странамиJэкспортерами, характер их экспорта сильно различаJется. Дело в том, что Китай является глобальным центромперерабатывающего производства, а Россия – нефтяной державой.

Изучение чужого опыта и вступление в конкурентную борьбу,столь необходимые для успешного вхождения в мировую экономику,редко оказываются первоочередным выбором. Коммунистическоеруководство обеих стран было воспитано примерно на одних и техже принципах автаркической самоуверенности. Однако в Китаеиндустриальное развитие способствовало существенной переориJентации. В России же, чье товарное производство, несомненно,выиграло бы от более широкой интернационализации, бурный ростцен в начале 2000Jх годов позволил определенным экономическим иполитическим силам резко ограничить ее.

Промышленное развитие Китая поражает как в количественном,так и в качественном отношении. Часто данные об общем объеме егопроизводства заслоняют такой важный показатель, как большая доля


экономическую политику, и оставляла в проигрыше тех из них, ктоне мог этого добиться.

Основная черта успешного федерализма – разделение властей.Неограниченная местная власть может привести к анархии и необузJданной коррупции. Неконтролируемая власть центра чревата не меJнее серьезными проблемами. Именно ее сегодня вновь стараются утJвердить российские и китайские лидеры. Для богатой природнымиресурсами России попытки централизации власти не являются чемJто необычным. Выхолостив Совет федерации, приручив Думу и отJменив выборы губернаторов, Путин тем самым устранил компенсаJторные силы. Еще хуже то, что он лишил регионы возможностигенерировать богатство посредством собственных проектов развиJтия. Центральное правительство контролирует природные ресурсы,и интеграция регионов в мировую экономику должна поJпрежнемуосуществляться с санкции Кремля. Попытки Ху Цзиньтао сдержатьрегиональную независимость нанесли меньше вреда экономике КиJтая, чем действия Путина экономике России, ведь благодаря обширJным международным связям в Китае появились компенсаторные сиJлы, поддерживающие интеграцию. К ним можно отнести не толькоэкономические интересы, но и образовательные и научные институJты страны.

Человеческий капитал

Более узкие международные связи и зависимость от сырьевых товаJров способствовали тому, что траектория развития человеческого каJпитала в России резко отличается от китайской. Особенно поразиJтельна сравнительная динамика достижений Китая в областиобразования, науки и техники.

При значительно более низком стартовом уровне (в 1977 годуоколо 50% грамотного населения и 1% – с высшим образованием)Китай добился существенных успехов по всем показателям в областиобразования, науки и техники. Россия, наоборот, более чем на десятьлет утратила свои позиции. Одно из важнейших российских достиJжений – двукратное увеличение числа молодых людей, получающихвысшее образование, – связано в основном с увеличением числаплатных студентов, что еще больше обострило коррупцию. Приэтом уменьшилось количество учащихся средних школ и воспитанJников детских садов. Однако достигнутому показателю численности

ресам отдельных лиц, получающих колоссальные прибыли. В этойситуации неизбежны противоречия и коррупция, а выгоды от слоJжившихся международных связей в некоторых отраслях не испольJзуются для динамизации других секторов промышленности. МиниJмальный успех в области диверсификации экономики очевиден прирассмотрении особенностей регионального развития15.

Региональное развитие

В 80Jе годы в Китае, а в 90Jе и в России власть перешла к регионам.В Китае это привело к быстрому экономическому развитию некотоJрых из них. Д. Цвейг называет происходившие там процессы «сегJментированной дерегуляцией». В отдельных секторах экономики иместностях были сняты ограничения, но произошло это не благодаJря прозорливости властей развивающегося государства, а вследствиежесткой конкуренции («лихорадки») за право воспользоваться отJкрывшимися на неопределенное время возможностями. Регионы ипредприятия боролись за прямые зарубежные инвестиции, а работJники – за рабочие места. Китаю удалось добиться успеха именно блаJгодаря конкуренции, а не потому, что здесь якобы реализовывалась«восточноазиатская модель» прозорливого руководства развитиемстраны. Диспропорции в сегодняшнем развитии регионов Китаяобъясняются по большей части разной степенью их интеграции вмеждународную экономику16.

Российская более узкая интеграция в какойJто степени способстJвовала преодолению глубокой и многолетней изоляции страны отмеждународных экономических отношений. Однако когда в 1990Jхгодах регионы получили возможность образовывать свободные экоJномические зоны, то вместо зон индустриального развития образоJвались зоны особых коммерческих привилегий, уклонения от уплаJты налогов и «теневых» рыночных схем. Ельцинское «Берите столькосуверенитета, сколько сможете проглотить» было воспринято мноJгими региональными руководителями как «картJбланш» для началаразграбления своих вотчин. Назначенные президентом и пользовавJшиеся угрозой этнического и регионального сепаратизма, эти рукоJводители практически не несли ответственности за свои действия.Введенная Ельциным система выборов региональных руководителейспособствовала поощрению лидеров, которые проводили успешную


рый был достигнут в 1990Jе годы, когда была сделана попытка пеJрейти к конкурсному финансированию на основе независимогорецензирования.

Общая черта российской и китайской систем образования – проJгрессирующая коррупция в сферах предоставления доступа к обучеJнию и оценивания знаний. Это одно из проявлений серьезной проJблемы, характерной для обеих стран.

Коррупция

Как известно, в современной экономике важную роль играет госуJдарство, которое занимается обеспечением страны основными общеJственными благами, однако это неизбежно создает предпосылки длявозникновения «кумовства» и рентных доходов. Еще ни одному праJвительству не удалось полностью искоренить коррупцию, но многиеищут способы снизить ее уровень и свести к минимуму наносимыйею ущерб. При анализе коррупции обычно концентрируют внимаJние на масштабах этого явления и поиске способов ее ограничения.Меньше внимания уделяется исследованию разнообразия ее последJствий, иными словами, качеству коррупции.

По имеющимся оценкам, уровни коррупции в России и Китаемало отличаются друг от друга. Это серьезная проблема для обеихстран, однако Россия страдает от нее значительно сильнее18. РоссийJские чиновники все время норовят свернуть голову курице, несущейзолотые (алмазные, нефтяные) яйца, вместо того чтобы развивать ихпроизводство. Китайские же чиновники неустанно заботятся обэтой «курице», хорошо понимая, что без нее иностранцы вряд липроявят интерес к инвестированию средств в экономику страны.

Возможно, будь уровень коррупции в Китае ниже, его развитиешло бы еще более быстрыми темпами. Однако даже несмотря на проJгрессирующую коррупцию, с 1992 года экономический рост страныне замедлялся. В России развитие в сырьевой сфере и осуществление«национальных проектов» лишены прозрачности и осложнены поJисками рентных доходов. Благодаря сырьевому буму увеличился разJмер взяток государственным чиновникам, что еще больше осложниJло ведение бизнеса19. Напрашивается парадоксальный вывод:одинаково высокий уровень коррупции может наблюдаться при соJвершенно разном функционировании экономических систем и разJных траекториях развития.

студентов не суждено сохраниться, поскольку в следующем десятилеJтии количество населения школьного возраста существенно сокраJтится. Старение кадров и «утечка мозгов» стали серьезным испытаJнием как для российского, так и для китайского научногосообщества, однако их реакция была совершенно разной.

Выступая в 1978 году на Национальной конференции по проблеJмам науки, Дэн Сяопин заявил, что «прежде чем преодолеть отстаJлость, ее нужно распознать. Чтобы догнать и обогнать тех, кто нахоJдится впереди, необходимо сначала научиться их опыту»17. В этомсуть отличия Китая от России: ни один российский политическийлидер не смог бы сказать подобное и удержаться на своем посту. РусJские поJпрежнему убеждены в том, что у них лучшие школы и учеJные и что всем следует у них учиться.

Китайцы воспользовались возможностями, предоставленными имДэн Сяопином, быстро распространив открытость и на те направлеJния, о которых не помышляли их политические лидеры. СоотечестJвенники, проживающие за рубежом, в своем стремлении помочь родJным быстро расширили рамки существующих программ, акоммерциализация международных обменов вынудила чиновниковподдержать этот процесс. В отличие от России, где степени, полученJные за рубежом, и время, проведенное за границей по программампрофессиональных обменов, могут помешать дальнейшему карьерJному росту ученого, в Китае yangboshi – те, кто получил степень докJтора наук за рубежом, – зачастую ценятся гораздо выше tuboshi – тех,кто получил аналогичную степень на родине. Многие научные центJры Китая до сих пор испытывают серьезные трудности с финансироJванием и помещениями, ведь ученые после возвращения изJза граниJцы получают специальные помещения и средства для продолженияисследований. В четырех ведущих университетах страны на работупринимают в основном китайцев, имеющих зарубежные научныестепени; российские же университеты поJпрежнему отказываютсяпризнавать иностранные дипломы.

В отличие от Китая, наращивающего интеграционные процесJсы, многие русские продолжают отстаивать «уникальность» своегообразования и науки. В то время как образовательные системыбольшинства стран интернационализируются и глобализируются,российская система остается заложницей собственных интересов исвоего уникального пути. Руководство Академии наук сосредотоJчено на том, чтобы вернуть себе статус, которым она обладала в соJветское время и свести на нет тот незначительный прогресс, котоJ


политике государства. В своем сравнительном исследовании ДэвидКанг также утверждает, что в основном важен не масштаб коррупJции, а ее качество. И в Корее, и на Филиппинах существовала сильJная коррупция, но эти страны отличались друг от друга социальнойорганизацией, системой поощрения и сдержек. Корейские государJственные чиновники обеспечивали производство общественныхблаг и поддерживали инвестиции, даже если это и не было их главJной целью. Сравнение Индонезии с Тайванем, сделанное Кангом,выявляет созвучность индонезийской ситуации с российской: «ВИндонезии благодаря значительным запасам нефти наблюдался уме@ренный экономический рост. Нефтяные доходы способствовали экоJномическому росту и создавали видимость порядка в течение более25 лет. Однако этот рост никогда не был достаточно глубоким, чтоJбы стать устойчивым»20.

Крайне важно сосредоточить внимание как на характере, так и масJштабе коррупции. Б. Ельцин правильно оценил ситуацию, когда увоJлил в июне 1996 года А. Коржакова, М. Барсукова и О. Сосковца, скаJзав, что они «слишком много брали и слишком мало отдавали». ОпытРоссии и Китая дает возможность предположить, что характер и масJштабы коррупции тесно связаны с международной интеграцией.

Выводы

Подключение Китая к процессу глобализации и возникшая вследстJвие этого широкая международная экономическая интеграция сталиключевым фактором его превращения в торговую и производственJную державу. В то же время неприятие интеграции мешает Россииизбавиться от своей сырьевой зависимости. Говоря о необходимостииспользования китайского опыта, российские лидеры имеют в видужесткий контроль со стороны государства, а не разнообразие и незаJвисимость местной и региональной экономической деятельности –то есть именно то, что на ранней стадии обеспечило успех Китая.

Вряд ли можно говорить, что Китай решил все свои проблемыили изобрел оптимальную модель модернизации. Легко заметить ееспорные и слабые места, особенно это касается проблем, вызванныхнеравномерностью развития, экологическими катастрофами, проJгрессирующей коррупцией, социальными волнениями и демографиJческими сдвигами. М. Пей, характеризуя состояние современногоКитая, говорит о «ловушке переходного периода», способствующего

Говоря о различиях в экономическом развитии и последствиях корJрупции, нельзя не затронуть два вопроса. ВоJпервых, почему китайJские «коалиции развития» сконцентрировали свое внимание на проJизводственной деятельности, а не ограничились получением рентныхдоходов и воровством? ВоJвторых, не объясняет ли сосредоточение напроизводственной деятельности то, что в Китае коррупция наноситменьше вреда экономике страны? В России, несомненно, больше возJможностей для рентных доходов и непроизводственной деятельности.Природные ресурсы – прекрасный источник получения ренты, а углеJводородное сырье провоцирует особые злоупотребления.

Китайцы создали новые отрасли производства; Россия перерасJпределила уже имеющиеся. Индустриальное развитие Китая былоосновано на деятельности муниципальных городских и сельскихпредприятий и особых экономических зон. Эти предприятия создаJвались с нуля, что стало возможно только благодаря привлечениюинвесторов и реинвестированию прибыли. Хотя особые экономичеJские зоны Китая в какойJто мере стали прибежищем для любителейсомнительных сделок, основной их задачей было привлечение инвеJстиций и производство товарной продукции. Китай в течение почтидвух десятилетий не трогал государственный сектор. Россия достаJточно быстро провела приватизацию большинства государственныхпредприятий, что зачастую создавало условия для продажи активовубыточных предприятий по частям.

В самом начале реформ коррупция в Китае сильно зависела отпроизводства общественных благ и развития частной индустрии.Возможность получать средства от экспорта сырья или экспроприаJции собственности была минимальной. Следовало создать ценносJти, перед тем как их украсть. Наличность, используемая в текущейдеятельности, способствовала установлению неформальных взаимоJотношений с местными властями и тем самым подрывала контрольцентра. Во многих случаях это имело двойственный экономическийэффект: было менее полезно для экономики, чем честная деятельJность, но и не полностью деструктивно.

Рассматривая коррупцию, нужно понять, носит ли она относиJтельно продуктивный или полностью паразитический характер.Ключевыми вопросами здесь являются следующие: остаются ли корJрупционные доходы в стране или же вывозятся; инвестируются ониили потребляются; и достаточно ли их, чтобы подорвать экономикугосударства? Следует проанализировать, как чиновники получаютэти средства, как ими распоряжаются и как коррупция сказывается на


жаву, и имеет большое значение для будущих траекторий их развития.Для того чтобы успешно бороться с накопившимися проблемами,обеим странам необходимо больше вовлекать общество в политичеJскую жизнь. Благодаря разнообразию экономических интересов,воздействующих на политику страны, Китай на основе широкоймеждународной интеграции сумел создать потенциал постоянноговлияния на власть. Российская же менее широкая интеграция не споJсобна сдерживать аппетиты властей, испытывающих «головокружеJние от нефти».

Перевод с английского Галины Левиной


1 До распада СССР в декабре 1991 года Российская Советская Федеративная СоциалиJстическая Республика (РСФСР) являлась самой большой составной частью Союза. Дляпростоты и сохранения преемственности я употребляю в своей статье слово «Россия» икогда говорю о РСФСР, и когда говорю о Российской Федерации.2 См.: Sachs J.D., Woo W.T. Reform in China and Russia // Economic Policy. 1994. No 18.P. 101–145. Cакс и Ву указывают на «три взаимозависимых ошибки» советской эконоJмики: избыток предприятий тяжелой индустрии при недостатке предприятий легкойпромышленности и сферы услуг; субсидирование государством практически всех раJбочих; и наконец, охват всего населения системой социального обеспечения. ХарактеJризуя систему социального обеспечения как «ошибку», Сакс противоречит собственJным высказываниям, сделанным им в других работах, где он говорит о важностисоздания сетей социальной безопасности в переходный период.3 Stanley T.J., Danko W.D. The Millionaire Next Door: The Surprising Secrets of America'sWealth. New York: Pocket Books, 1996. P. 19. Яркие примеры возвращающихся русских– Борис Йордан, втянутый в инициированную Кремлем кампанию по захвату НТВ, иПол Хлебников, журналист «Форбс», которого убили в 2004 году. 4 Chang J., Halliday J. Mao: The Unknown Story. New York: Alfred A. Knopf, 2005;Walder A. Communist NeoJTraditionalism Work and Authority in Chinese Industry.Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1988.5 Производственная и исследовательская база в Центральном и Западном Китае,предназначенная для обеспечения армии всем необходимым в случае войны и выходаиз строя оборонных предприятий «первой» и «второй» линии. На «третьей линии»были созданы 483 предприятия ВПК и 92 научноJисследовательские организации, гдетрудились 1,35 млн человек (Прим. пер.). 6 См.: Howell J. China Opens its Doors: The Politics of Economic Transition. Boulder,CO: Lynne Reiner, 1993; Pei M. From Reform to Revolution: The Demise of Communismin China and the Soviet Union. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1994; Zweig D.Internationalizing China: Domestic Interests and Global Linkages. Ithaca and London:Cornell University Press, 2002.

появлению местной мафии21. Аналитики хором утверждают, что раJно или поздно страна обязательно столкнется с проблемой права насобственность. Иностранные фирмы все еще неохотно относятся кперспективе переноса производства программного обеспечения ивысоких информационных технологий на территорию Китая, поJскольку там еще недостаточно разработан закон о защите авторскихправ. Все перечисленные моменты могут впоследствии ограничитьразвитие Китая.

Однако несмотря на накопившиеся проблемы уровень промышJленного роста в Китае оказался недосягаем для постсоветской России.Некоторым странам (Норвегии, Канаде, Австралии, а недавно Чили,Перу и Бразилии) удалось «встроить» свои природные ресурсы в экоJномику знаний. Россия имела возможность присоединиться к этойгруппе стран, поскольку располагала неплохим человеческим капитаJлом, доставшимся ей от советской эпохи. То, что российский научноJобразовательный потенциал постоянно разбазаривается, вряд ли моJжет когоJто удивить, однако это не уменьшает трагичность ситуации.Что касается Китая, то его успехи в развитии человеческого капиталаи создании научноJтехнической инфраструктуры поистине поразиJтельны. Достижения Китая и упадок, наблюдаемый в России, отражаJют значительную разницу в качестве их международной интеграции.

Путь, по которому движется современный Китай, может оказатьJся неустойчивым, однако нельзя не считаться с теми результатами вобласти интеграции, которые были достигнуты им в последние 30лет. В отличие от Китая, российская элита яростно сопротивляетсяболее широкой интеграции, призывая вместо этого к фундаментальJной реструктуризации существующих международных экономичесJких институтов. Иностранные инвесторы практически не имеют вРоссии никаких рычагов управления. Соседи России нуждаются в ееуглеводородном сырье. Ведущим сырьевым секторам российскойэкономики не разрешается привлекать иностранные инвестиции вобъеме, который обеспечил бы большую прозрачность и возможJность реструктуризации. Опасность террористической угрозы обJлегчает государству задачу проведения националистической и изоляJционистской внутренней политики, а международное сообществонастолько занято кооперацией усилий по обеспечению безопасности(в том числе в области энергетики), что не пытается убедить российJских лидеров изменить их политику.

Характер интеграции в мировую экономику объясняет, почемуКитай, а не Россия превращается в торговую и индустриальную дерJ


17 Цит. по: Zweig D. Op. cit. P. 165.18 Sun Y. Op. cit.; Solnick S.L. Op. cit.19 Anticorruption in Transition 3: Who is Succeeding . . . and Why? Washington, DC:IBRD/World Bank, 2006; Во сколько раз увеличилась коррупция за четыре года: резульJтаты нового исследования Фонда ИНДЕМ. Москва: ИНДЕМ, 2005.20 Kang D.C. Crony Capitalism: Corruption and Development in South Korea and thePhilippines. Cambridge and New York: Cambridge University Press, 2002. P. 190. ВыделеJно мной.21 Pei M. China's Trapped Transition: The Limits of Developmental Autocracy. Cambridgeand London: Harvard University Press, 2006.

7 Sun Y. Reform, State and Corruption: Is Corruption Less Destructive in China than inRussia? // Comparative Politics. 1999. October. P. 1–20; Solnick S.L. The Breakdown ofHierarchies in the Soviet Union and China: A Neoinstitutional Perspective // WorldPolitics. 1996. January. No. 48. P. 209–238; Shleifer A. Federalism with and without PoliticalCentralization: China versus Russia // Shleifer A. A Normal Country, Russia afterCommunism. Cambridge, MA and London: Harvard University Press, 2005. P. 147–155;Naughton B. Chinese Economic Success: Effective Reform Policies or Unique Conditons?// The Evolutionary Transition to Capitalism. Ed. by Poznanski K.Z. Boulder, CO:Westview Press, 1995. P. 135–153. 8 Shue V. Legitimacy Crisis in China? // Gries P.H., Rosen S. (eds.) State and Society in21stJcentury China: Crisis, Contention and Legitimation. London and New York:Routledge, 2004. P. 24–49 (here p. 29).9 Мои рассуждения основаны на работах, указанных в сноске 5, а также следующихсочинениях: Gallagher M. Reform and Openness: Why China's Economic Reforms HaveDelayed Democracy // World Politics. 2002. April. Vol. 54. No. 3. P. 338–372; Zheng Y.Globalization and State Transformation in China. Cambridge and New York: CambridgeUniversity Press, 2004. Для сравнения см. также: Yang D.L. Remaking the ChineseLeviathan: Market Transition and the Politics of Governance in China. Stanford: StanfordUniversity Press, 2004.10 Moore T.G. China and Globalization // Kim S.S. (ed.) East Asia and Globalization.Lanham, MD: Rowman and Littlefield, 2000. P. 105–132; Branstetter L., Lardy N. China'sEmbrace of Globalization // NBER Working Paper 12373. 2006. July.11 Yan Y. Managed Globalization: State Power and Cultural Transition in China // ManyGlobalizations: Cultural Diversity in the Contemporary World. Ed. by Berger P.L.,Huntington S.P. Oxford and New York: Oxford University Press, 2002. P. 19–47 (quotedpassage 20).12 Shambaugh D. China's Communist Party: Atrophy and Adaptation. Berkeley:University of California Press, 2008. Forthcoming.13 Рост среднего класса в 1995–1998 годы был связан в основном с тем, что мизернаядоля нефтяных доходов просочилась в общество. Cм.: Gustafson T. Capitalism RussianJStyle. Cambridge and New York: Cambridge University Press, 1999. Возможно, что ростцен в 2000–2006 годах создал аналогичную ситуацию, но это станет очевидным лишьтогда, когда цены упадут. По данным исследования, недавно проведенного РоссийJской академией наук, с 2003 по 2006 год численность среднего класса сократилась с 25до 22% . Половина россиян, которых исследователи включили в состав среднего класJса, работают в госучреждениях.14 Cooke M.T. The Politics of Greater China's Integration into the Global Info Tech (IT)Supply Chain // Journal of Contemporary China. 2004. August. Vol. 13. No. 40. P. 491–506, quoted passage 497.15 Гурова И.П., Склярова Е.В. Диверсификация российского экспорта // ЭКО. 2007.№ 39 (339). С. 29–42.16 Demurger S., Sachs J.D., Woo W.T., Bao S., Chang G., Mellinger A. Geography, EconomicPolicy, and Regional Development in China. Cambridge, MA: National Bureau ofEconomic Research, April 2002. Working Paper 8897; Loo B.P.Y. Export Expansion in thePeople's Republic of China since 1978: A Case Study of the Pearl River Delta // The ChinaQuarterly. 2004. March. Vol. 177. P. 133–154.


реакцию и невозможность договориться порой по самым простымвещам (ходить ли в школу в платке; считать ли наркотик лекарством,или лекарство – наркотиком; изолировать в психиатрической клиниJке или оставлять на свободе человека в неопрятной одежде и с блужJдающим взором).

Пожалуй, единственный момент, по которому существует всеобJщее всемирное согласие, – это представление об изменении (и дажеразвитии) окружающей нас действительности. Всегда и везде людипоявляются на свет, вырастают, производят себе подобных, дряхлеюти умирают, но на смену им приходит новое поколение. Довольно чаJсто можно утверждать, что жизненная ситуация улучшается в проJстых и очевидных параметрах: повышение урожайности зерновых иплодовитости скота; развитие здравоохранения, продлевающеежизнь; прогресс технологий, ведущий к облегчению бытовых тягот;наконец, увеличение количества правоспособных граждан и расшиJрение сферы личной свободы. (Хотя всегда находятся люди, считаюJщие медицинское вмешательство посягательством на божью волю,телевизор – соблазном дьявола, а всеобщность прав человека – обмаJном.) Итак, существует своего рода базовый – он же наивный – исJторизмJпрогрессизм как результат наблюдений над повседневнойжизнью в ее элементарных проявлениях. Но погодим радоваться.Это не фундамент будущего единства мировой цивилизации. Этолишь формальная оболочка, заключающая в себе удивительное разJнообразие ценностей и политик.

Дело не только в упомянутых диссидентах прогресса, они же апоJлогеты реакции. Вопрос гораздо серьезнее. Само по себе согласие поповоду развития не дает никаких оснований полагать, что оно происJходит в одном направлении. Гераклитово «все течет» вряд ли можнонаполнить единым содержанием, определить единый вектор мировоJго развития. Как говорилось встарь, от дикости к варварству, от варJварства к цивилизации, которая также развивается от хорошего к ещелучшему. От бодрого и строгого модерна к веселому и игривому постJмодерну, а далее к трансмодерну, то есть к попытке интегрировать миJровое разнообразие в нечто единое.

Напротив, некоторые наблюдения позволяют судить об обратJном. Кажется, что мир переживает состояние «кроссмодерна», тоесть разнонаправленности, несогласованности, изолированности идаже содержательной противоположности векторов развития. Этапроблема достаточно сложна и разнообразна. Остановимся на неJскольких сюжетах.

Д. Драгунский / Состояние кроссмодерна 271

Рассказывают, что несколько лет назад в одну из международных орJганизаций пришло письмо от некоего племени. В их стране долгоевремя правил диктатор, запрещавший все на свете. В том числе он заJпретил каннибальские ритуалы. Но вот диктатура свергнута, к власJти пришел демократический режим, но в жизни каннибалов ничегоне изменилось. И теперь они, апеллируя к ценностям культурногоразнообразия человечества и культурного своеобразия каждого наJрода, жалуются в международные инстанции и просят разрешить имритуальный каннибализм. Указывая, что данная акция носит чисторелигиозный характер, составляет ядро этнической идентичности,а главное, совершается с согласия поедаемого лица.

Прогресс — не повод для единства

Вероятнее всего, история с каннибалами – шутка. Но она весьматочно отражает главный, на мой взгляд, парадокс глобальной модерJнизации.

Этот парадокс состоит в следующем: головокружительные техноJлогические прорывы, высокий уровень гуманитарного сознания иогромные возможности коммуникации отнюдь не гарантируют всеJобщего материального и морального прогресса, а также взаимопониJмания культур и отдельных людей. Напротив, указанные моментыделают еще более рельефными отсталость, аморализм, политическую

Денис Драгунский

Состояние кроссмодерна*

* Вариант статьи, опубликованной в: Космополис. № 4 (10). Зима 2004/2005. С. 5–10.

ская тоталитарная сверхдержава рухнула, отсутствие этой угрозы отJразилось в западной ментальности. Появилась т.н. «политкорректJность», а в массовой школе – приоритет самооценки ученика как личJности над уровнем его знаний. Нет слов, высокая самооценка –великое дело. Но знание тоже – не фунт дыма. Вряд ли стоит менятьодно на другое, надо бы их какJто приспособить друг к другу. ИстоJрия, однако, нас не спрашивает.

Свобода от тоталитарного принуждения учиться обернулась своJбодой от всеобщей ценности образования. Образованность из долгастала личным выбором. Но далеко не все выбирают знание. Тем боJлее что заработать или выдвинуться в обществе можно тысячами разJных способов, минуя студенческую и даже школьную скамью.

Кроссмодерн – это разрыв между чрезвычайной технологическойсложностью продукта и низким интеллектуальным уровнем его поJтребителя. Возникает обратное соотношение – чем сложнее техника,тем проще и веселей картинки, позволяющие с ней работать. ТехноJлогия как таковая стала эзотерическим знанием, которое разрабатыJвается яйцеголовыми умниками в лабораториях и преподается в элиJтарных университетах. А на уровне профанов дело ограничиваетсяинструкциями, своего рода симптоматическими справочниками. ДаJже мастер по ремонту сложной техники не обязан знать, как, собстJвенно, действует то или иное устройство. Иногда он не знает, в чемразница между двигателем внутреннего сгорания и электромотором.У него есть инструкция: «если не работает тоJто, проверь соединеJние желтого провода; если не помогает, зови старшего». Старшемудозволено вскрыть запломбированную крышку и проверить, не выJскочила ли из гнезда красная клемма. Если и клемму поставили наместо, но это все равно не помогло, то изделие отправляют на фирJмуJизготовитель. Все это напоминает старозаветные фельдшерскиенавыки: лекарство «от головы» или «от живота». На смену культурезнания приходит культура инструкции.

Технологическое принуждение

Ускорение технического развития нарастало постоянно, однако допоследнего времени оно позволяло сохранить некую преемственJность в потреблении технических услуг. Смена поколений различныхустройств, предназначенных для массового потребителя, была достаJточно плавной. Сейчас разрывы между поколениями техники стали

Тоталитаризм и грамотность

В начале 1990Jх годов в мире произошли два события, имеющиеравное значение для судеб цивилизации. Рухнула тоталитарная имJперия СССР, и произошла замена операционной системы DOS насистему Windows. Еще в 1994 году я встречал в России энтузиастовWord 4.0 for DOS или похожей отечественной программы Lexicon.Но через 2–3 года это уже стало физически невозможно (см. далеео технологическом принуждении).

Система DOS управлялась вербальными сигналами: пользовательпечатал команды. От человека за компьютером требовалась, помимопрочего, стандартная школьная грамотность, умение писать без ошиJбок. Система Windows считается «user friendly», дружественной дляпользователя: она коммуницирует с ним с помощью «иконок» (пикJтограмм). То есть как бы жестами, знаками, картинками. Тем самымобыкновенная и дотоле обязательная грамотность была отчасти деJвальвирована. Кстати, сейчас среди активных пользователей ИнтерJнета очень много темных людей – и в смысле элементарной образоJванности (достаточно увидеть их письма, подчас чудовищнобезграмотные), и в смысле политических ценностей (преобладаютпогромные настроения), и в смысле интересов (по разным оценкам,от 70 до 80% визитов приходится на порноJсайты и подобные, мягJко говоря, бесхитростные развлечения).

Какое это имеет отношение к краху советского тоталитаризма?Прежде всего, тоталитаризм не следует путать с деспотизмом. В миренемало жестоких деспотических режимов; тоталитарных – считанныеединицы. Тоталитаризм – это не только репрессии, это мощная безальJтернативная система социальных сервисов – от детских яслей до домовпрестарелых, от университетов до курсов фотолюбителей; распределеJние жилья, путевок в дома отдыха, дефицитных товаров и т.п. Главноеместо в этой системе по понятным причинам занимала бесплатная гоJсударственная школа с ее достаточно высоким образовательным станJдартом. Образование было обязательством перед отчизной и (в отсутJствие свободной экономики и реальной политической жизни)незаменимым инструментом социального продвижения. Кстати, проJфессиональный рост также рассматривался как гражданский долг.

Гонка за советской образованностью реализовалась в американJской программе «Merit» (по всей стране отбирались одаренные детидля интенсивного обучения; был брошен лозунг: «Будем учить матеJматику или придется учить русский язык!»). После того как советJ

Д. Драгунский / Состояние кроссмодерна 273272 III. Россия и мир

ческие отбросы, столь пристально и даже трогательно описанныеУ. Берроузом и И. Уэлшем. Наркоманы, бездельники, извращенцы, пеJрекатиJполе, паразиты благотворительных организаций, мелкий неорJганизованный криминал и подобные многочисленные обитатели«плохих кварталов» европейских городов и НьюJЙорка. Среди нихесть люди образованные, думающие, даже художественно одаренные,но избравшие себе такой вот путь.

Сбрасывая платоновский хитон

Когда мы говорим о разнице между традиционным и модернизироJванным обществами, мы выстраиваем ряд противопоставлений: клеJрикализм – секулярность, традиция – инновация, мистика – рациоJнальность, божественное право – демократия, община – личность, итому подобное… Но мы забываем самое главное. Речь идет не о траJдиции и инновации, общине и личности «самих по себе», а о преимуJщественной ценности того или другого. Обеспечить это преимущеJство может лишь государство в полноте своих инструктивных иконтрольных функций. То есть государство платоновского типа, гдесуществует четкая граница между мудрыми властителями и послушJно кивающими подвластными.

Кроссмодерн – это финал платонизма в политике и, шире, в построJении мировоззренческой рамки. Идея и Образ, Истинное и Ложное,Единое и Многое, Гармония и Хаос, Государство и Гражданин, СвобоJда и Рабство, Долг и Своеволие – эти концепты, правившие европейJской мыслью два с половиной тысячелетия, казались вечными. Но сегоJдня они уже не работают или работают плохо.

Прежде всего уходит проектность, идеяJсхема, гармонизирующаяжизнь граждан, приводящая ее в соответствие с миром идей. У ПлаJтона, начиная с «Критона» и кончая «Законами», мы видим ценностJную апологию и технологическую разработку некоего БольшогоПроекта, который и есть гипостазированная Идея. Этот проект подJразумевает две важнейшие для политического платонизма вещи. ВоJпервых, самоценность государства. ВоJвторых, знак равенства междуполитической и интеллектуальноJморальной элитой. Руководителигосударства по определению умнее и нравственнее подданных.

ХХ век показал принципиальную непригодность Большого ПроJекта как политического инструмента. С поразительной прозорливоJстью об этом написал В. Розанов в 1906 году в статье «Ослабнувший

поистине драматичными и тотальными. Невозможно, скажем, состаJвить хорошую домашнюю фонотеку. Виниловые пластинки, пленкина бобинах, кассеты, компактные диски, миниатюрные диски, микроJфиши с памятью сменяют друг друга с ужасающей быстротой.

И вот что особенно интересно. Раньше можно было переписатьпленку, скажем, с винила на бобину или с бобины на кассету, не обJладая специальной аппаратурой – просто соединив «выход» и «вход»устройств. И это, что характерно, было предусмотрено изготовитеJлем. А нет – так еще проще: поставив микрофон перед громкоговоJрителем. Теперь все значительно усложнилось. Чтобы произвестиподобное действие, необходимы специальные устройства и особыенавыки. Так что проще пойти в магазин и купить ту же самую музыJку, но на современном носителе. Который довольно скоро устареет,причем безнадежно.

Новое поколение изделий делает непригодным (несовместимым)прежнее поколение. Новый сотовый телефон требует новой проJграммы, а она совместима только с новейшей операционной систеJмой, каковую можно установить только на новейший компьютер.

Тут вспоминается юмористический рассказ начала ХХ века: женJщина покупает модную шляпку, к шляпке нужны перчатки, к ним ноJвое платье, к платью – новый экипаж, к экипажу – новый дом, ну, а кновому дому требуется новый муж. Большинство людей, разумеется,гдеJто останавливается на пути бесконечного следования за технолоJгическими новинками. Разрывы – и это существенная характеристиJка кроссмодерна – возникают не только между странами, регионами,социальными стратами, но и между отдельными лицами, которыеразличаются только тем, что они поJразному определяют свою позиJцию в потоке бытовых (прежде всего коммуникационных) новаций.

Прежнее «престижное потребление» основывалось на моде, тоесть на социальном давлении. Теперь давление стало технологичесJким. Быть «устаревшим» не значит, как прежде, быть «немодным чуJдаком», что в принципе могло оцениваться позитивно. Другие нынJче времена. Устаревший компьютер отсекает человека как раз от техканалов коммуникации, куда перемещается наибольшая интенсивJность информационных обменов. Всемирная сеть – в силу технолоJгической гонки – оказалась коряво сплетенной и отчасти дырявой, вней встречаются несовместимые узлы и изолированные зоны.

В этих зонах угнездились не только отсеченные от модернизациирегионы Юга, не только безнадежные трущобы латиноамериканскихмегаполисов, но и так называемый «евроJтрэш» – европейские человеJ


Большие Проекты – к которым, безусловно, относится и проектдемократизации Ближнего Востока – всегда адресуются к неким выJсоким ценностям, будь это свет Христовой истины, пространстводля арийской расы, «жизнь единым человечьим общежитьем» илиправа человека в версии 1948 года. Миссионерские религиозныепроекты – это уже седая старина. Об арийской расе после НюрнJберга говорить неприлично. Земшарная Республика не состоялась.Сейчас разговор идет о всеобщности права, о политической, экоJномической и религиозной свободе. Одним словом, о ценностяхдемократии.

ValueJbased policy (политика, основанная на ценностях, мотивиJрованная ценностями) сейчас выступает как противовес пресловуJтой Realpolitik, циничному политическому реализму. Но мне кажетJся, что «оба хуже». Потому что обе политики – и «реальная», и«ценностноJмотивированная» – в конечном счете нацелены на то,чтобы одна сторона (страна или блок стран, система светских ценноJстей или религия) одержала верх над другой. Победила, заставилажить по своим правилам. Но в условиях глобальной разнонаправJленной модернизации это вряд ли возможно. Кстати, действия терJрористов – яркий пример ценностноJмотивированной политики.Правда, ценности здесь – с обратным знаком. Зато реалистичностинет ни грана.

Нынешняя драма мировой политики состоит в том, что идеи, ценJности, проекты и даже политические практики, разработанные длястоль узкого и специфического сообщества, как классический античJный полис (пусть даже с поправками касательно рабов и мигрантов),продолжают навязываться глобальному сообществу. ЕвроатлантичесJкие наследники Платона со странным, хотя исторически понятнымупорством пытаются загнать более шести миллиардов людей на афинJскую «агору», площадь для народных собраний.

При том, что эти люди принадлежат к сотням или даже тысячамгрупп (кто считал? как посчитать?), чьи ценности и навыки несовмеJстимы ни друг с другом, ни, тем более, с идеями и практикой либеJрализма. С его духом рациональности, законопослушания, прозрачJности, умеренности, честной состязательности и оправданногонеравенства.

фетиш». Розанов говорил о монархической идее, но понимать проJблему можно шире, как проблему святости государства и его воплоJщения в фигуре лидера. Великий фетиш (идол, тотем) рушится –прошли времена нерассуждающей веры. И уж совсем нелепо выгляJдят попытки придать шаткому идолу власти легитимность путем наJродного волеизъявления – нынешнего или сделанного в старину. РоJзанов пишет: «Славянофилы, твердившие, что Михаил Феодорович“избран народом”… забыли, что в этом “гласе народа” уже ничего веJковечного нет, ибо если мужики в 1613 году сказали чтоJто, то чтоэто значит для меня, живущего в 1906 году? Я сам “мужик” и говорюсовсем другое». Удивительное сходство со спорами двадцатилетнейдавности о «социалистическом выборе», который сделал наш народ в1917 году, и поэтому мы сейчас должны... А почему, собственно,должны? И зачем спорить? Время было другое, и народ был другой.

«Тысячелетний рейх» просуществовал всего 12 лет. А сколько быJло глобальных планов! Сколько решено было построить новых гороJдов, стен и башен, как подробно детализировались отношения владыкс новыми рабами, вплоть до предписания каждому из представителейпокоренных народов непременно, хоть раз в жизни, посетить с эксJкурсией Берлин и ошалеть от величия столичных монументов!

О «коммунизме в 1980 году» забыли через несколько лет после 1961года, когда была провозглашена эта великая цель. Совсем, напрочь пронего забыли в 1968 году, поскольку события в Чехословакии вычистиJли все хрущевские мечтания из сознания народа, его властителей и,главное, из коллективной души массовой советской интеллигенции.Но и раньше, уже в середине 60Jх, партийные органы настоятельнопросили агитаторов и пропагандистов не ссылаться на ПрограммуКПСС 1961 года, особенно на картинки светлого будущего. А картинJки были замечательные – бесплатный проезд, например, бесплатныйхлеб, бесплатный отдых на курорте, и все это уже к 1970 году.

Неужели нужны другие примеры, другие доказательства негодноJсти Больших Проектов? В частности, доказательства высокого уматех, кто строил эти планы. А также доказательства нравственной силытех, кто все прекрасно понимал, но кивал, поддерживал и одобрял.

Предположим (и это не такая уж фантазия), что в обозримом буJдущем число жертв гражданскоJпартизанской войны в Ираке превыJсит число жертв саддамовского режима. Правомерен ли будет воJпрос: быть может, Саддам был меньшим злом для иракского народа?Если мерить добро и зло единственным надежным критерием – чеJловеческой жизнью?


нами патиссон с выступающими в разные стороны буграми – тенJденциями развития.

Вот так можно попытаться визуально представить себе современJное состояние мирового симбиоза. Это «тело симбиоза» можно наJрезать на слои, изготовить демонстрационные срезы. Резать можно вразных направлениях. Получаются разные исторические виды, колJлажи и мозаики. Например, Европа от Атлантики до Урала и далее доДушанбе и Сахалина, афроцентрическая модель истории, многопоJлярный мир, монополярный мир, победа мировой исламской ревоJлюции и т.п. Каждый историкоJполитический образ имеет право насуществование – надлежит лишь помнить, что мы сами его изготовиJли, разрезав глобальный патиссон в нужном месте.

Эра Протагора

Документальный фильм Г. Якопетти «Mondo Cane» («Собачий мир»,иногда переводится как «Собачья жизнь») в 1962 году шокировал киJнематографическую (и не только) общественность циничноJоткроJвенным изображением изнанки человеческого бытия. Даже был приJдуман специальный термин – «shockumentary», вместо привычного«documentary». Сейчас эта лента смотрится как не слишком радиJкальная критика отдельных перегибов капитализма. Но финал карJтины и сегодня потрясает до глубины души. Представьте себе островв Тихом океане. На поляне стоит самолет, в натуральную величинусплетенный из веток и украшенный цветами. Вокруг с факелами вруках сидят туземцы и глядят в небо. Дело в том, что во время войJны, в 1945 году, на этот остров случайно сел самолет союзническойавиации. Летчики подарили туземцам шоколад, сгущенку и тушенкуи улетели. Туземцы же сочли это визитом доброго богаJкормильца вобразе птицы. И вот они уже лет пятнадцать ждут, когда он прилетитснова. Они сплели из веток его подобие: это приманка? Или идол?Солнце опускается в океан. Плетеный самолет, как птицаJнадежда,ажурно сквозит на фоне огненного круга. Наступает темнота. ФакеJлы и костры становятся ярче, освещая исхудавшие лица людей, веряJщих во второе пришествие продуктовых наборов.

Глупо убеждать этих людей в том, что самолет не есть бог, что шоJколадки с неба не падают, а путь к благосостоянию лежит через наJпряженный труд и честную конкуренцию. Еще большая глупость,

Дыня или патиссон?

Издавна казалось, что тело мирового развития похоже на дыню. СнаJчала была гомогенная в своей примитивности первобытная орда (чеJренок дыни). Потом цивилизации расходились в своем развитии, но сростом международных связей и успехов либерализма они снова стаJли сходиться, стремясь к той же гомогенности, но уже на новом полиJтическом, технологическом, моральном уровне (верхушка дыни).

Цивилизации и вправду расходились, но не образовывали благоJродную дынную форму эллипсоида. Стремление к единой верхушке –это скорее благое пожелание, чем реальность.

Мировое сообщество оказалось мировым симбиозом, совместJным существованием удивительно разнообразных вещей – большихи малых, реальных и воображаемых. Но между симбиозом и сообщеJством есть существенная разница. Экологические метафоры всегдарискованны и немного обидны. Однако придется унять гордость. То,что экоценоз (в масштабе планеты или лесного болотца) существуеткак единое целое, – несомненно. Но несомненно и то, что грибы ирыбы вряд ли могут выработать согласованную концепцию развитияупомянутого болотца.

Точно так же, я убежден, обстоит дело с людьми. С этой бурлящейсмесью – богатыми и бедными, образованными и темными, городскиJми и деревенскими, католиками и иудеями, мусульманами и индусами,курдами и турками, туарегами и японцами, мистиками и рационалисJтами, бюргерами и маргиналами, трезвенниками и алкоголиками, пуJританами и развратниками, «нормальными» и «душевнобольными»,гетеросексуалами и гомосексуалистами, консерваторами и либералаJми, патриотами и космополитами, стариками и молодыми, и так далее,и тому подобное… Не забыть бы одинокое племя каннибалов, упомяJнутое в самом начале этих заметок. Впрочем, не такие уж они одиноJкие, эти каннибалы. Не так давно обнаружилось, что в Интернетеможно найти объявления как людоедов, так и желающих быть съеденJными. На совершенно добровольной основе.

Итак, представим себе некое тело, форма которого определенанесколькими векторами – разнонаправленными, движущимися изразных исходных точек и с разными скоростями. Иногда эти потоJки пересекаются, в результате пересечения их траектория и скоростьмогут несколько измениться, один поток может захватить куски друJгого (подобно тому, как одна комета может захватить мелкие частиJцы другой кометы). Если применить овощную метафору, то перед


граничащая с преступлением против человечности, – заставлять этихлюдей жить в мире смыслов и ценностей, которые им чужды.

Значит ли это, что векторы развития будут разбегаться все дальJше? Что благополучие и нищета, образованность и темнота, рациоJнальность и мистика, гуманизм и жестокость так и будут сосущестJвовать? Вроде бы вместе, но на деле – просто рядом, а уж близко илидалеко, разница невелика. Просто жить на одной планете, как грибыи рыбы, как суданские пастухи и московские проститутки? Что разJрывы по всем направлениям будут увеличиваться, а объединять мирбудут веселые картинки на экранах компьютеров?

Надо надеяться, что это не так. Ежедневно, а то и ежеминутно веJликое множество людей переопределяет свою личную судьбу. КтоJтопереезжает из Африки в Европу, ктоJто – из Европы в ЦентральнуюАзию. КтоJто бежит от гражданской войны и голода, ктоJто приезJжает из благополучных стран в разоренные помогать голодным ибездомным. КтоJто вступает в регулярную армию, ктоJто убегает кпартизанам. Люди меняют профессии, верования, политическиеубеждения, друзей и врагов – и этот бесконечный калейдоскоп поJступков, выборов, решений (всякий раз сугубо личных!) в конечномитоге и формирует (лучше сказать – сформирует со временем) весьJма обобщенный вектор мирового развития. Остается надеяться, чтомерой этого вектора останется человек, а не идея. Тем более – не идеяГосударства с большойJпребольшой буквы, в тени которой с трудомразличимы отдельные люди.

«Человек есть мера всех вещей: существующих в том, что ониесть, а несуществующих в том, что их нет», – говорил знаменитыйсофист Протагор из Абдеры. Проще говоря, существует то, что я виJжу, ощущаю, хочу, делаю. Остальное – от лукавого. Остальное – выJспренние словеса власти.

Наверное, сегодня наступает эра Протагора, хотя Платон считалего обманщиком и всячески разоблачал в своих сочинениях. Но ПлаJтон сам обманул нас, поманив «идеальным государством».

Глобализация – один из наиболее часто употребляемых терминовсовременного научного и обыденного языка. По своей значимосJти он давно уже стал однопорядковым с такими общегуманитарJными понятиями, отражающими стиль и характер общественногосознания нашего времени, как «история», «цивилизация», «эпоха»,«прогресс», «современность», «постсовременность» и т.п. ПоняJтие «глобализация» нередко употребляется для обозначения разJличных, часто несхожих явлений, а его смысл подчас оказываетсянеясным.

Однако подобная универсальность может таить в себе известнуюпроблематичность. А существует ли глобализация вообще? Не естьли она общее метафорическое название совершенно различных проJцессов, в том числе существовавших в мире с незапамятных времен?Такие вопросы нередко задают противники концепции глобализаJции и те, кто только приближается к ее теоретическому осмыслению.

Основу обыденных взглядов на глобализацию, как правило, соJставляют представления об объединяющейся и интегрирующейсяземной цивилизации, охватывающей в своей экспансии уже и околоJземное пространство и преодолевающей различного рода границы –культурные, государственные, социальные, – а также расстояния вчисто физическом смысле. Мир становится компактным, доступным,прозрачноJпросматриваемым, а части его – тесно взаимозависимыJми. Это касается экономики, технологий, политики, экологии, нравJственности и всех иных сфер интересов современного человечества.Высказывание «The world is so small» («Мир такой маленький!») точJно выражает саму суть подобных умонастроений.

Никита Покровский

Горячее дыхание глобализации


«экономического гигантизма», сочетающегося с концепцией «глоJбальной экспансии» (global reach), то есть извлечение ТНК основноJго объема прибыли из источников, находящихся за пределами страныприписки. Стремительное распространение телевидения служит ещеодним примером рассматриваемых тенденций. Телевизионные приJемники и соответствующие каналы вещания покрывают огромные заJселенные территории. При этом само вещание сосредоточено в рукахнемногих кампаний, также принадлежащих к числу ТНК.

Указанные явления экстенсивного роста глобальной экономикиразвиваются на фоне существования и даже обострения общемироJвых проблем, также приобретающих глобальный характер. К ихчислу относят прежде всего (а) неконтролируемый рост населения,(б) отсталость социальноJэкономического и культурного развитиямногих стран, (в) проблемы образования (продолжающееся абсоJлютное увеличение численности неграмотных), (г) неконтролируеJмый рост городов, (д) отставание развития систем здравоохраненияи выход из под контроля ряда болезней, имеющих массовый харакJтер, (е) нерешенность продовольственной проблемы, (ж) сокращеJние невозобновляемых природных ресурсов, (з) сохранение военJной угрозы, (и) обострение угрозы мирового терроризма.

Все эти проблемы уже давно переросли рамки отдельных стран ипревратились в общецивилизационные. Притом процессы экстенJсивного роста экономики, основанной на ТНК, самым непосредстJвенным и часто причудливым образом переплетаются с перечисленJными глобальными проблемами, в одних случаях способствуя ихрешению, а в других – усугубляя их остроту.

Обсуждаемая модель «линейной глобалистики» чаще всего исJпользуется в популярных СМИ и, таким образом, глубоко внедряетJся в массовое сознание.

Альтернативы линейного подхода. Сторонникам линейной модеJли было бы резонно задать один вопрос. Неужели можно предполаJгать, что при столь крупномасштабных изменениях, объективно проJисходящих в мире, сами общества останутся более или менеенеизменными, а равно и устройство жизни этих обществ не претерJпит столь же радикальных изменений, в том числе на уровне личноJсти, повседневности и пр.? Иными словами, глобализационные проJцессы, по всей видимости, должны вносить некие изменения во всеструктуры и институты общества. Короче, мы входим в новый мир,и в этом мире многое, если не все, обладает чертами явной или скрыJтой до времени новизны.

Между тем с научной точки зрения вопрос о смысле глобализаJции, ее характере и значении далеко не столь однозначен. По сути,существует много (или, по крайней мере, несколько) «глобализаJций», скрывающихся за одним термином.

Концептуальное разнообразие

подходов к проблеме

Глобализация как линейный процесс. «Линейные» представления о глоJбализации подразумевают расширение, углубление, увеличение интенJсивности мировых интеграционных процессов без радикального измеJнения их внутреннего содержания и качества. Согласно этому подходу,мир экстенсивно (линейно) наращивает современные его особенносJти и тем самым преодолевает противоречия, связанные с разобщенноJстью человечества. В этом смысле практически все глобальное априорJно несет положительные черты – в экономике, политике, культуре,информатике/коммуникациях, защите окружающей среды.

Наиболее часто используемым примером, скорее даже общемироJвым феноменом, обозначающим возникновение глобальной реальноJсти, стали транснациональные корпорации (ТНК), неслучайно полуJчившие наименование «stateless corporations» (то есть корпорациивне государственных рамок). Подобные корпорации практически утJратили национальную идентичность и, охватывая целые континенты,стали явлением глобального масштаба. Считается, что ни одна крупJная экономическая инициатива в современных условиях не может реJализоваться исключительно в рамках одного национального государJства и даже государства как такового.

Такой абсолютистский взгляд на ТНК нередко приводит к утJверждению неизбежности возникновения глобальных социоэконоJмических сил, под которыми имеют в виду экономические, политиJческие, военные силы, принадлежащие и управляемые ТНК. В этойсвязи отмечаются три тенденции: (а) рост обобществления нациоJнальных экономик посредством «глобализации капитала и произJводства», (б) новое мировое разделение труда, приобретающее всеболее и более наднациональный характер, и (в) радикальная глобалиJзация средств массовой информации и форм потребления.

Во многих случаях отдельные ТНК владеют капиталом, превышаJющим совокупный национальных продукт стран, к которым эти ТНКформально «приписаны». Этот феномен получил наименование

Н. Покровский / Горячее дыхание глобализации 283282 III. Россия и мир

сов, отказываются безоговорочно стать на позиции «глобального опJтимизма» (по принципу «чем больше глобального – тем лучше»). НаJпротив, они считают, что тотальное распространение телевещания идругих средств коммуникаций не приводит к тому, что М. Маклюэнназвал «глобальной деревней» – аналогом современного глобальногосообщества, основанного на идентичных культурных образах (icons)и потерявшего свое местное, национальное начало. По мнению стоJронников концепции «глобальной культуры», происходит перемешиJвание национальных культур при сохранении их собственных «слоJев», словно в коллоидном химическом растворе. Причем в этомсмешении культур устанавливаются определенные пропорции равноJвесия, препятствующие дальнейшему нивелированию или гомогениJзации. В этом смысле миру не грозит тотальная американизация кульJтуры, ибо проникновение массовой культуры США будет на том илиином уровне остановлено потенциалом национальной культуры, а напограничье двух культурных слоев начнется активный процесс дифJфузии. Кроме того, данная теория использует постмодернистское поJнятие «гиперреальности», обозначающее новое качественное состояJние культуры, испытавшей процесс диффузии. Это будет культура,лишенная внутренней системности и центров опоры. Возобладаютфрагментированные сегменты, хаотично сочетающиеся (или не сочеJтающиеся) друг с другом.

В рамках указанного подхода утвердилось понятие «глоболокаJлизм» (или «глоколокализм»). Это лексическое новообразованиесформировалось и обрело сторонников на XII Всемирном социолоJгическом конгрессе в Мадриде в 1990 году. Социологи, используюJщие данный термин (прежде всего Р. Робертсон3, М. Арчер, Н. СмелJзер и др.), при рассмотрении глобальных процессов подчеркиваютважнейшие изменения, происходящие в локальных, то есть местныхсообществах, малых культурах и субкультурах, территориально локаJлизированных и обладающих пусть относительной, но все же оседJлостью. Это, в свою очередь, приводит к установлению важнейших«локальноJглобальных связей» (localJglobal nexus).

Идея состоит в том, что территориальные общности обретают вконтексте глобальных тенденций совершенно новые качества. И поJтому известная формула «To think globaly but act locally» («Мыслитьглобально, но действовать на местном уровне») в теоретикоJсоциоJлогическом смысле становится вполне адекватной.

Концепции глобального общества. Несколько теоретикоJметодоJлогических подходов (моделей), принадлежащих данной ориентаJ

Современная социальная теория предлагает ряд концепций, котоJрые отвергают линейную схему рассмотрения мировой реальности,но акцентируют достаточно новые качественные характеристикиэтой реальности и ее социологической интерпретации.

«Миросистемная» модель И. Валлерстайна. Известный американJский социолог И. Валлерстайн на протяжении последних как миниJмум 20 лет отстаивает теорию, которая по определению должна носитьглобальный характер (хотя сам он уклоняется от использования этоготермина). В первую очередь имеется в виду экономическая мироваясистема (по Валлерстайну, «капиталистическая мироэкономика»). СоJциолог указывает на наличие в мировом разделении труда стран, приJнадлежащих к трем различным «кругам»: (а) экономическое «ядро»мировой системы, (б) «полупериферия» и (в) полная «периферия».Причем сочетание этих трех зон мировой экономики находится вдвижении и перемещается в геополитическом пространстве. В мироJвой политике теория Валлерстайна выделяет в качестве главного факJтора борьбу сверхдержав за мировое господство, а в области культурыделает упор на взаимодавлении «культурных цивилизаций» и ихстремлении занять господствующее положение.

Примечательно, что несмотря на свой «миросистемный» радикаJлизм подход Валлерстайна не порывает с концепцией национальныхгосударств, предлагая лишь соответствующим образом объединятьих в три указанные выше зоны. Так или иначе, границы между госуJдарствами или «зонами» остаются.

Концепция глобальной культуры на протяжении последних болеечем 10 лет разрабатывается на страницах журналаJальманаха «Теория,культура и общество» («Theory, Culture and Society»), редактируемоJго М. Фeверстоуном. Главные направления развития предлагаемогоподхода (модели) – потребительство как явление глобальной культуJры, мировой туризм, мировые культуры и религии, культура постмоJдернизма. Центральный вопрос, рассматриваемый представителямиэтой школы социологической глобалистики, касается проблемы саJмоидентификации личности в условиях нарастания транснациональJных тенденций в культуре. Того, что испытывает индивид в ситуациипревращения его национальной культуры в часть глобального мироJвого целого. Отсюда такие специфические темы, как американизациямировой популярной культуры, «макдональдизация»1 и др. В рамкахэтой социологической модели преобладающее значение в глобальныхпроцессах отдается именно культуре2. Причем представители этойшколы, признавая развитие транснациональных культурных процесJ


никают вопросы: что происходит с «современным» обществом в проJцессе его глобализации; разрушаются ли при этом такие феномены,как капитализм, национальные государства, или они усиливаются?

Отвечая на эти вопросы, Э. Гидденс проводит теоретическийанализ понятий социального времени и социального пространства,прошедших «обработку» глобализацией4. Согласно его выводам, входе глобализации имеет место как компрессия пространственноJвременных параметров социума, так и их «разнесение» (distanciaJtion). В своем анализе modernity Э. Гидденс определяет глобализаJцию, используя четыре параметра: (а) систему национальныхгосударств; (б) мировой военный порядок; (в) международное раздеJление труда и (г) возникновение мировой капиталистической экоJномики. Все это, по мысли Гидденса, стало следствием трансформиJрующейся «современности», переходящей в «постсовременность».Причем постсовременность (прежде всего глобальная) возникает врезультате взаимодействия объективных (линейных) глобальныхтенденций и локализированных феноменов повседневности. ИменJно на рубеже этого взаимодействия и появляется постмодерн с егохарактерными культурными гибридами. Таким образом, в теорииГидденса упор делается на объективноJсубъективных феноменах ипроблемы социального сознания ставятся во главу угла.

Модель глобальной системы. Данный теоретический подход,предложенный Л. Склэром, выдвигает понятие «транснациональныхпрактик» (transnational practices), которые охватывают области, суJщественно более широкие, чем сфера международных отношений науровне национальных государств. С одной стороны, глобальная сиJстема Склэра реалистически признает значимость национальных гоJсударств, а с другой – предлагает перенести фокус внимания на«транснациональные практики», отличительной чертой которыхпризнается наличие международных (не национальных) акторов ипрозрачности границ.

Транснациональные практики последовательно пронизывают экоJномические, политические и культурные институты обществ, однакодоминирующим фактором оказываются глобальные свободные рынJки и либеральные экономические отношения, то есть то, что приняJто называть «капитализмом». В каждой из указанных сфер, пронизанJных транснациональными практиками, доминируют конкретныесоциальные институты: ТНК формируют транснациональные пракJтики в области экономики; в политической сфере преобладает«транснациональный капиталистический класс»; культурноJидеолоJ

ции в глобалистике, в большей степени делают акцент на междунаJродных отношениях, чем на социологии как таковой. Тем не менееих значение для социологического миропонимания также весьма суJщественно.

Исходной точкой построения подобных моделей служит утвержJдение, что как бы мир ни глобализировался, он все же состоит из отJдельных государств и, соответственно, самостоятельных культур. ОдJнако эти национальноJгосударственные образования в процессевзаимодействия вырабатывают некую транснациональную системувзаимосвязей и взаимоотношений. Так, Р. Бертон утверждает, чторассмотрение глобального мира с позиций (индивидуальных) перJспектив отдельных государств не дает адекватной картины. Это всеJго лишь игра, напоминающая столкновение бильярдных шаров. НеJобходимо разработать модель мирового сообщества как целого. Дляэтого требуется заменить, «снять» абсолютизацию национальных гоJсударств как «единицы» взаимодействия и встать на позицию системJного анализа мирового сообщества. Данная теория редко оперируетэкономическими и культурными факторами. Она целиком погружеJна в государственноJполитические вопросы. Такова ее специфика.

В том же ряду и позиция, сторонники которой стремятся заменить«государственническую» точку зрения на миросистемную. АкцентиJруются процессы глобализации и перехода «к новой системе отношеJний», сфокусированных на международных организациях как прообJразе будущего сообщества. В целом эта идея соответствует ужеставшей классической концепции «переходного общества», выдвинуJтой Р. Аароном в его теории переходных отношений, и соответствуJющая ей модель глобализации не обладает чертами завершенности ивнутренней логической полноты. Она лишь указывает на необходиJмость уделять первенствующее внимание неправительственным оргаJнизациям, международным общественным движениям, особенно втех случаях, когда они берут на себя полномочия создавать новые надJгосударственные объединения. Все это имеет прямое отношение кобщесоциологической и политологической концепции гражданскогообщества, рассмотренного в качестве глобальной реальности.

Принципиально новую концепцию глобального общества предJложили авторы нашумевшего сборника «Современность и ее будуJщее», изданного в 1992 году в Англии. Главная цель его авторов –внедрить понятие глобализации в контекст теории постмодернизма.

Поскольку категория «modernity» (иными словами, образ совреJменного индустриального общества) канонически утвердилась, возJ


или модели осмысления феномена глобального пространства достаточJно открыты для критики. Однако знаменательно, что их сторонники,признавая наличие противоречий в своих построениях, ни при какихобстоятельствах не отказываются от главных тезисов. Подобная внераJциональная убежденность и позволяет утверждать, что в области теоJрии глобализации мы имеем дело с определенным конструированиемсоциальной реальности.

Смысл разнообразных конструкций можно хорошо представитьсебе на примере концепции «обществ, основанных на знании»(knowledge societies), разработанной канадским социологомJтеореJтиком Н. Стером5. Согласно этой концепции, не только бизнесменыи политики, но и сообщества ученых оказывают существенное возJдействие на трансформационные процессы в глобальном масштабе.

Теория Стера имеет немалую историю, связанную с именамиР.Лейна, П. Дракера, Д. Белла, Р. Аарона и др. Действительно, в совреJменных обществах научное знание представляет собой не только споJсоб мысленного освоения социальной реальности, но и средство еепрактического творения. В этой связи сообщества ученых исполняютфункции не только экспертов, но и «демиургов» самого действия (начто, как правило, претендуют лишь политики и предприниматели).Это утверждение основывается на признании следующих положений:

научное знание все больше проникает во все сферы жизни,оказывая на них существенное влияние;

усиливается давление (в рамках гражданского общества) научJно «грамотного» населения на политические институты;

возникают новые области экспертного знания и провоцируеJмые им последующие социальноJинституциональные изменения;

сферы социального конфликта перемещаются с поля непоJсредственных социальноJполитическиJэкономических интересовв область столкновения научных концепций развития, изменеJний, трансформаций, включая глобализацию;

возрастает хрупкость современных организаций, основанныхна применении научного знания.

Расширение зон применения научного знания в современном общеJстве вовсе не ведет к линейной траектории социальных изменений.Напротив, в нем конкурируют различные научные концепции, кажJдая из которых обладает определенным созидательным потенциалом,

гические транснациональные практики определяются глобальнымконсумеризмом (идеологией потребительства) и т.д. По мысли СклэJра, модель глобальной системы не противоречит другим глобалистJским моделям, ибо показывает, как институты национальных госуJдарств, не теряя своей (внутренней) идентичности, превращаются вистинно глобальные. Происходит нечто сравнимое с подрывом наJциональных институтов изнутри – внешне они продолжают оставатьJся традиционно национальными, будучи по сути уже глобальными.Это можно проследить на таких примерах, как взаимоотношения руJководства ТНК и их местных представителей в разных странах, «глоJбализация» национальных бюрократов и бюрократических институJтов, приверженных глобальному рынку, местных политиков иинтеллектуалов и, наконец, возникновение глобализировавшихсяконсумеристских элит.

Согласно данной теории, существует один класс – транснациоJнальный капиталистический, который и принимает все решения, каJсающиеся общемировых проблем. В отдельно взятой стране этоткласс представлен в «местной» ТНК. Что касается теории культуры иидеологии консумеризма, то она приходит на место прежней конJцепции «культурного и информационного империализма».

Особенностью современного глобального консумеризма следуетсчитать экспансию «транснациональных практик», прогрессируюJщих образцов потребления, не подразумевающих наличия средствих достижения. Это своеобразная религия потребительства, в котоJрой бог – производитель товаров и услуг – в принципе не достижимдля верующего в потребление.

Американизация, по сути, представляет собой конкретизациюглобализации с включенными элементами американской национальJной культуры. Причем особенности американизации в области кульJтуры состоят в иррационализации рациональных матриц (доведениедо абсурда рациональных элементов культуры), приоритете количеJственных характеристик (коммерциализации), готовности к упоJтреблению («оперантности»), полностью гарантированном качествена определенном уровне, упакованности в яркие символическиеформы, виртуализации культурных образов (создании виртуальнойреальности, в которой разворачивается культурный феномен).

Концепция порождающих технологий. Многие из рассмотренныхподходов к пониманию и истолкованию процессов глобализации имеJют сходные черты, что лишний раз подчеркивает общую тенденциюсоциального теоретизирования данной области. Все эти концепции


лишен век уходящий. Однако по сути эпоха «посткапитализма»предстает обыденной и даже вульгарной, но внутренне целостной,что и показывает Ритцер. И в этой исторической целостности заклюJчается ее неизбежность. Постмодернистский хаос фрагментарныхосколков смыслов и логических схем обретает несколько примитивJную упорядоченность, навязывающую себя всем современным сообJществам под именем глобализации. Попытаться избежать ее так жебессмысленно, как в свое время было бессмысленно избежать капиJтализма (даже если его и называли социализмом).

Основные черты глобализации

Каковы же общие свойства большинства представленных выше глоJбалистских моделей с точки зрения содержащихся в них социальныхконструкций – матриц?

Всеохватность и комплексность изменений. Прежде всего теорияглобализации подчеркивает: акцент должен быть сделан не на рассмоJтрении отдельных «траекторий» социальных изменений в тех илииных сферах, а на взаимодействии этих изменений друг с другом, ихпереплетении и взаимополагании. Это подразумевает концентрациювнимания на пространственноJгеографических параметрах социальJных изменений, их глобальной всеохватности.

Противопоставление глобального и локального в области культуJры, рассмотрение тесной связи макроJ и микроуровней происходяJщих изменений. Важной особенностью глобализации становится то,что она проникает в самые глубины социальных структур, превращаяих в носителей новых смыслов. Это касается таких «локальных» ценJностей, как традиции, обычаи, привычки, практики местных сообJществ и др. То есть новые глобальные реалии радикально видоизмеJняют даже наиболее консервативные и устойчивые структурысоциального сознания и поведения. При этом процесс отказа от«старого» идет быстро, решительно, зримо, а всякое «новое» обладаJет, по мнению теоретиков глобализма, заведомым преимуществом,поскольку оно «глобальное». Из этого в принципе следует, что именJно глобальное приобретает статус высшей нормативной ценности.Социальным институтам локального уровня отныне уже нет необхоJдимости преодолевать все «ступени» вертикальной иерархии, дабывыйти на общемировой уровень. Семья, малые группы, местные орJганизации, локальные движения и институты глобализируются пряJ

оказывающим зримое воздействие на формирование социальной реJальности. В этом смысле ни глобальное сообщество в целом, ни отJдельные сообщества не имеют заданного и единого направления своJей эволюции. Достаточно обоснованная социальная теория обладаетпотенциальной способностью изменить социальную реальность,стимулируя практики «порождающих технологий».

Принцип ECPC. Концепция «макдональдизации общества»,предложенная Дж. Ритцером, формулирует рационалистическуюмодель американизации деловых взаимоотношений в лапидарнойсхеме:

efficiency – эффективность, прежде всего экономическая;

calculability – просчитываемость в рамках простых или сложJных количественных моделей;

predictability – предсказуемость, «ожидаемость»;

control through nonhuman technologies – контроль за поведеJнием со стороны дегуманизированных технологий и технологиJческих процессов6.

Условно назовем это «принципом ECPC», подобно парсоновскомупринципу AGIL. Данная модель разработана Дж. Ритцером с опоройна методические постулаты М. Вебера и К. Маннгейма. При этомпроисходит создание как бы новой рациональной системы, котораявыступает в виде антипода старой системы рациональности, связанJной с традиционной культурой. Наверное, нет смысла уподоблятьпринципы «макдональдизации», предложенные Ритцером, классичеJской веберовской модели протестантской этики. Тем не менее аналоJгии неизбежно возникают.

Вебер фактически «открыл» (наряду с Марксом) капитализм, тоесть показал смысл и логику всего происходившего в обществе. НеJчто подобное осуществляет и современный американский социолог,расколдовывая загадочную сложность американизированной цивиJлизации, осуществляющей свою поступательную экспансию. ОказыJвается, вся эта сложность в большей или меньшей степени укладываJется в четыре принципа (кстати сказать, у Вебера их было не больше).Можно спорить по поводу того, насколько эти принципы универJсальны и описывают ли они все современные общества. Но кажется,что в значительной мере разгадка «посткапитализма» близка.

Мир XXI века рисовался многим социологам и журналистам таJинственным и неизведанным, дарующим перспективы, которых был


есть в признании доминирования принципа полной мозаичностикультурной «карты» той или иной региональной или профессиоJнальной группы7.

«Идеальный тип» современной глобализации, разрабатываемыйтакими социологамиJтеоретиками, как М. Арчер, М. Элброу, Э. ГидJденс, Е. Тирикьян, Р. Робертсон и др., включает следующие принциJпиальные компоненты:

всеохватность и комплексность изменений при переходе к глоJбальной стадии: меняются все параметры социальных структур исама изменчивость, «пластичность» становится главной позитивJной ценностью;

все глобальные ценности и ориентиры получают априорноедоминирование по отношению к местным (локальным) ценносJтям, включая и этнический фактор, который элиминируется;

гибридизация культуры, то есть процесс быстрого переплетеJния (часто искусственного) культурных феноменов из прежде неJсовместимых частей, особенно в попJкультуре;

признание гражданского общества единственной формой соJциальной упорядоченности глобального социума.

Глобализация как виртуализация

социального пространства

Виртуальность – это реальность, основанная на силе воображения,идеализации, приемах ухода от воздействия материальности, и сис@темное распространение этого процесса на все сегменты социальJной структуры общества и институты; это сознательное и «инженерJно» сфокусированное конструирование условных феноменов,приобретающих статус основных. Процесс, который можно условноназвать «виртуализацией», становится все больше заметным и значиJмым не только на микроJ, но и на макроуровне. Под «виртуализаJцией» необходимо понимать процессы, которые создают некую«другую», идеальноJфантазийную (имажинативную) реальность, заJмещающую повседневную жизнь и воздействие материальных факJторов на жизнь общества.

В 2005 году Американская лингвистическая ассоциация выделилаключевое, наиболее выразительное понятие, доминирующее в совреJ

мым и непосредственным образом именно на своем уровне, демонJстрируя новые формы участия в глобальных процессах.

Множественность культурных гибридов. Теории глобализациирадикально изменяют наше представление о культуре, которая прежJде рассматривалась по преимуществу как нечто либо наследуемое,либо спускаемое «сверху» и «распространяемое». В новых условияхкультура становится результирующей бурного процесса «конфликтJности». Это приводит к возникновению разнообразных глобальныхи локальных «социокультурных гибридов», с присущим им весьмакоротким периодом полураспада, нестабильностью, несоответствиемтрадиционному контексту.

Минимизация (в идеале – упразднение) национально@государст@венного фактора. Теории глобализации последовательно выступаютпротив социетализма (производное от понятия «социум»), с однойстороны, и национализма – с другой. Что касается последнего, то вэто понятие отныне включаются такие феномены, как национальныегосударстваJстраны, национальные социокультурные традиции, наJциональные типы сознания и т.д.

Примордиальные феномены и гражданское общество. В этом конJтексте своеобразный поворот получает и проблематика гражданскогообщества. Процесс интернационализации ценностей и ценностныхориентаций приводит к тому, что регулятивноJнормативная функцияобщества существенно видоизменяется, а прежде подавлявшиесягражданским обществом и не социализировавшиеся примордиальные(примитивные, свойственные первобытности) феномены, близкие посвоему характеру к фрейдовскому Id и мидовскому I, проявляющие сеJбя, например, в этничности (т.е. этнического происхождения, расы,как и пола), занимают все более важное положение в глобализируемыхпроцессах и институтах. Мозаичный набор социальных «типов» и моJделей, отсутствие единых принципов рационализации, свобода обраJщения с примордиальными феноменами – все это создает глобалистJскоJпостмодернистскую картину социального мира.

Новая концепция рациональности. Глобальные процессы заставJляют изменять и прежнюю концепцию рациональности, сформироJвавшуюся в рамках «современного общества» по контрасту с «постJсовременным». Поскольку глобализация представляет собойнормативноJтеоретическую парадигму, она предлагает образцы ноJвой рациональности. Рациональность в глобальном смысле понимаJется прежде всего как свобода самовыражения многообразия, что инаходит свое частное проявление в теории мультикультурализма, то


вырабатывает общественные и широко распространенные формы инJституализации идеальной сферы. Это прежде всего религия, искусстJво, психоделические практики в своих различных вариантах. В конJтексте этих социальных феноменов и практик индивид и индивиды сразличной степенью интенсивности погружают себя в мир имажинаJтивного, создают свой имматериальный мир и существуют в нем – откратковременных точечных проникновений и прикосновений вплотьдо профессионально обусловленных программ коллективных дейстJвий и полной (невозвратной) идентификации с этим миром. Болеетого, как представляется, любые формы концентрированной продукJтивной интеллектуальной деятельности фактически соприкасаютсясо сферой идеального как универсума. А это подразумевает, хотя быпотенциально, перспективу погружения в это идеальное.

Культура уже достаточно давно выработала инструментарий и наJбор образцов виртуализации. Формы фантазийной зависимости доJстаточно разнообразны. Они простираются от сферы художественJной литературы, когда писатель силой креативной воли полностьюотождествляет себя с миром своих героев (Густав Флобер: «МадамБовари – это я»), входит в этот мир и пребывает в нем; грандиозныхвиртуальных проектов в сфере политики (социалистическая теорияи социалистическая революция в России XX века) до теоретическойсоциологии, нередко пытающейся в замкнутом научном круговороJте продуцировать понятия, порождаемые «духом самих понятий»,потерявших вектор своей корреляции с реальным социальным миJром. Подчас эти формы приобретают замкнутоJсектантский харакJтер, во многих иных случаях они становятся массовыми и тиражируJемыми и тем самым порождающими саморазвивающийся миф.

Надо признать, что виртуализация в своей социальной проекциисоседствует и взаимодействует с такими явлениями, как рациональноприменяемая общественная ложь и институализированный обман.В известной мере, это также инструменты виртуализации, используJемые с целью закрепления экономической и политической власти(вполне материальной по своей природе). Виртуализация и сознаJтельно стимулированное – различными способами – балансироваJние на грани «этого» и «того» миров связано с уходом либо в мирпрошлого (Дон Кихот как своеобразный символ виртуализации8),либо в мир футуристической фантастики (фильмы «Матрица»(1999), «Дневной дозор» (2006) и многие другие).

Предпринятые выше попытки наметить исторические корни итрадиции виртуализации, между тем, не могут снять вопрос о принJ

менном обществе (возможно, и имплицитно). Этим понятием сталоtruthiness («правдоподобность»). Лингвисты определили его как «каJчество, присущее сформулированной концепции, которую индивиJдуум принимает или предпочитает принимать за действительностьвместо того, чтобы верить фактам». В известной мере сконструироJванный имидж замещает реальность и постепенно начинает главенJствовать над ней.

Когда возникла виртуальность? Тесная связь виртуализации собщественноJтехнологическими реалиями ХХ века не вызывает соJмнения. Однако связывать виртуализацию исключительно с развиJтием современных технологий коммуникаций едва ли правомерно.Этот процесс в своих элементах и фрагментах уходит в глубиныкультуры и ретроспективу ее истории. В основе виртуализации, нанаш взгляд, лежит базовая для человека способность к воображеJнию, идеализации, интеллектуальной деятельности, основанной напродуцировании абстрактных моделей и образов. Значимость мирамыслимого, «интеллигибельного», в отличие от мира, раскрываеJмого в ощущениях, постоянно нарастала в ходе истории человечеJства. В известной мере преодоление биологической природы челоJвека было (и продолжает оставаться) вектором эволюции. В этомсмысле можно утверждать, что виртуализация – неизменный спутJник и продукт культуры как таковой.

На ранних этапах становления философского рационализма, в чаJстности у Платона, были сформулированы принципы, согласно котоJрым мир идеальных сущностей и форм обладает большей степеньюреальности, чем мир материальных предметов. Дальнейшая историяевропейского идеализма и рационализма, в лице Декарта провозглаJсившая субстанциальный дуализм и параллелизм бытия и идеальногомышления, увенчалась гегелевским абсолютным идеализмом, согласJно которому мир, данный в ощущении, есть продукт саморазвитияпознающей себя идеальной субстанции. Другая ветвь европейскойфилософии породила «грезящий идеализм» Беркли, уводивший челоJвека в мир субъективных феноменов, «комплексов ощущений», не реJлевантных материальности.

Можем ли мы рассматривать эти и иные инварианты идеализма,делавшие главный акцент на продуктивной силе сознания, в качествепредыстории виртуализации? Разумеется, о терминах и понятияхможно и должно спорить. Но в любом случае такая постановка воJпроса имеет право на существование. При этом речь идет не только ине столько об истории философии. В более широком плане культура


Это повлекло за собой пришествие и нового человека, вполне соJответствующего эпохе виртуализации и информатизации. ПластичJность потребителя виртуальности стала ведущей характеристикойличности – «Каждый может быть любым». Легкодоступность виртуаJлизационных технологий делает это возможным практически для кажJдого. Современный школьник старших классов на своем домашнемкомпьютере может самостоятельно творить реальность компьютерныхигр и компьютерного графического пространства, уходить в это проJстранство, подключенное к Интернету, и жить в этом чисто виртуальJном мире. Синдром интернетJкомпьютерной зависимости постепенJно становится нормой.

Социальная наука может изучать современное состояние общестJва так же, как делала это в XIX веке, но в данном случае огромнаясфера изучения окажется вне поля зрения ученых, что приведет кпроблемам в самом обществе. Поэтому в условиях виртуализациижизни необходим другой подход к изучению социальных явлений.

Прежде чем разработать какойJто оригинальный и эффективныйподход, необходимо понять и описать все те изменения в нашей жизJни, которые можно назвать «виртуализацией».

Виртуализация и потребление. Значительнее в нашей повседневJной жизни становится роль образов, изображений, ощущений, котоJрые не пытаются отражать действительность, но создают свои миры.Копия начинает обладать сходством с референтом, поскольку строитсебя по образу идеи. Постепенно копия замещает референт и приобJретает самостоятельность. Симулякр – это копия копии, лишеннаяподобия. Уход от аутентичности и погружение в мир «копий копий»сопровождается возникновением соответствующих широко распроJстраненных и всем известных языковых форм русского языка: «какбы», «на самом деле» и пр. Виртуализация – это все «как бы» настояJщее, но «на самом деле» не настоящее. Симулякр становится нерепреJзентативной моделью, не подразумевающей существование объекJтивного референта. В итоге виртуализация приводит к тому, чтосимуляция становится сначала параллельной реальности, а затем иимманентной реальности. Реальность наполняется и взрывается изJнутри виртуальностью.

Таким образом, средства виртуализации формируют миры, тоесть замкнутые универсумы сколь угодно большого или локальногомасштаба. «Мир медиа», «мир рекламы», «мир моды» («мир кожи»,«мир паркета», «мир меха») порой становится для массового потреJбителя первостепенным и более важным, чем сами товары, факты и

ципиально новом характере виртуализации ХХ–XXI веков, эпохиинформационной революции и глобализации.

Массовая воспроизводимость идеальных объектов: социологичес@кий аспект виртуализации. До ХХ века конструирование фантазийJных миров, даже в своих наиболее интенсивных формах не носиломассового и стереотипноJпродуцируемого характера. Оно было расJсчитано на отдельные социальные группы (социальные слои и субJкультурные сообщества), которые пользовались правом потреблятьроскошь имажинативности в тех или иных ее формах. Пожалуй,только религия давала пример тотальной массовости.

В нашу эпоху виртуализация приобрела всеобщий характер. В этомсостоит, быть может, главная особенность современной культуры. Всвое время эта эпоха началась с гуттенберговского книгопечатания иширокого тиражирования художественных текстов, прошла в XIXвеке этап тиражной печатной прессы, в ХХ веке достигла новых выJсот технологичности в кинематографе, радио и телевидении. КонецХХ века ознаменовался всеобщим внедрением Интернета и цифроJвых технологий, во многом сделавших виртуализацию достояниемсотен миллионов пользователей. И то, что прежде, на протяжениивеков было уделом избранных, в наши дни стало всеобщим.

Развитие технологий информатизации способствовало тому, чтодва основополагающих понятия – время и пространство – пересталибыть однозначными, они диверсифицировались и плюрализироваJлись. Anything, anywhere, anytime – таков лозунг индустрии, создаюJщей имиджи и распространяющей их. Географические показателипространства уже не играют столь значительную роль в жизни общеJства, как это было совсем еще недавно. Географическое пространстJво все меньше и меньше является для нас первостепенным. Оно стаJло пластичным, искусственно конструируемым по месту и времени,разделяемым на части и легко воссоединяемым по желанию креативJщика. Интернет сокращает до минимума информационные дистанJции между людьми. Время, которое также претерпело изменение, пеJрестало быть объективным. Это уже не показатель процессов,фактов, это нечто другое для современного человека, а именно длиJтельность между подключениями к активной «матрице» виртуализаJции, будь то телевизор, компьютер, иллюстрированный журнал илимегаJмолл в качестве храма потребления. Развитие медиа, котороепоследовало за прогрессом в науке и технике, привело к тому, чтосейчас информация является одним из самых необходимых ресурсовдля человека.


в огромных объемах, – все это и есть проникновение виртуальнойвизуальности в мир человека наших дней.

В академическом преподавании средства наглядной визуальности(постерJсессии, программа PowerPoint и др.) захватывают все больJшие и большие пространства. Виртуальные аудитории, объединяюJщие по каналам IPJтелефонии в режиме onJline университеты разJличных континентов, создают прообраз университетов будущего.

Внешние зрительные образы наружной рекламы заполняют городJское пространство. Одними из самых насыщенных наружной реклаJмой зон считаются Москва и НьюJЙорк (Манхеттен). Причем в конJцепции наружной рекламы в Манхеттене переплетаются чистокоммерческие составляющие и пропагандистскоJсоциальные. Рекламаявственно начинает звучать как средство комплексного формироваJния сознания современного человека. Искусство рекламщиков – этоуже не ремесленничество, а тонкая настройка визуальных имиджей сиспользованием современных средств воздействия на аудиторию.

Характерная особенность современных обществ состоит и в том,что визуальные конструкты постепенно вытесняют вневизуальноJинтеллектуальные. Так, книга и собственно чтение уступают местопотреблению визуальных имиджей («картинки» любого рода, плаJкатJреклама, телесериал и пр.)10. Притом, как представляется, речьидет не о временной флуктуации рынка культурных продуктов, а обизменившемся векторе развития культуры как таковой. В этом смысJле и проникновение в зазеркалье виртуальности в значительной стеJпени может идти по пути расшифровки визуальных имиджей.

Глобализационный сценарий для России

Что же происходит в России начала ХХI века? Грядет ли испепеляJющий кризис, сметающий на своем пути социальные структуры, лиJбо перед нами раскрывается перспектива «тихого» погружения надно современной цивилизации при сохранении некой внутреннейумиротворенности?

Как ни странно, но новое состояние российского общества болееили менее сбалансировано и по существу поддерживается властнымиструктурами мировой глобализации, казалось бы, столь далекими отнас. Говоря проще, весь мир развивается по схожим схемам, но сосвоими вариациями. В этом смысле Россия не исключение, а лишьинвариант общего состояния мирового сообщества.

люди9. В конце концов, прежде всего потребляется бренд, а не сам тоJвар. Процессы виртуализации и потребления симуляционного бренJда во всех сферах пронизывают жизнь современных сообществ.«Виртуальная корпорация», «виртуальная TVJстудия», «виртуальнаядемократия», «виртуальные деньги», «виртуальное обучение», «вирJтуальное общение», «виртуальная игрушка» и т.п. Этот список можJно продолжить. Многообразие воздействия виртуальной сферы наобщество дает основание ставить вопрос о тенденции возникновеJния в обществе нового измерения. Разумеется, не стоит впадать вкрайность и объявлять все и вся продуктом виртуализации. Но иочевидное развитие этого процесса невозможно отрицать. Мир, водном смысле, становясь все более и более материальным, физиолоJгичным и бизнесJориентированным, в другом – уходит в имматериJальную сферу воображаемого, сконструированного, «параллельноJго» и симуляционного.

Визуальность и виртуальность. Пути аналитического проникноJвения в мир виртуального могут быть достаточно разнообразными.Основным методом поJпрежнему можно считать интеллектуальноемоделирование процессов виртуализации и определение внутренJних смысловых граней этого процесса. Существенную роль в констJруировании этих множественных миров играет визуальность. Онасокращает путь к имажинативному, она более доходчива, впечатляюJща, захватывающа. В конце концов, 80% информации, получаемойчеловеком, приходит через зрительные рецепторы.

Изображения, зрительные ощущения приглашают в мир виртуJального, обладая при этом чертами принудительной убедительносJти, доходчивости и коммуникативности. Это образы рекламы, диJзайн, мультимедиа, компьютерные игры, мода, архитектура,«бодифитнес», макияж, «бодибилдинг», «фейсконтроль», фотограJфия и видео. Их нельзя считать некоей второстепенной оболочкойвиртуальной реальности. Они входят в ее структуру в качестве знаJчимых самодостаточных компонентов и нагружаются особымсмыслом.

Визуальные образы (скорее, «симулякры») преследуют современJного человека повсюду. Они прорываются сквозь оболочку индивиJдуальной защиты и оказывают мощное воздействие на психику. СфеJра визуального восприятия превращается в основной канал связи свиртуальной реальностью. Казалось бы, безобидная наружная реклаJма, убаюкивающий восприятие гладкий дизайн интерьеров и предJметов быта, плазменные панели, вещающие по спутниковым каналам


отсталая и почти «варварская» периферия высококультурного ЗапаJда, но как социум, в котором имеет место предвосхищающее развиJтие глобальных тенденций, сколь бы настораживающими они ни быJли. ПоJвидимому, здесь образуется эффект своеобразного резонансаломки правил, культурных стереотипов, неизбежных в постсоветJских трансформациях, но вместе с тем происходит интеграция страJны в глобальную миросистему.


1 Ritzer G. The McDonaldization Theses. London: Sage, 1998.2 Tiryakian E. The Wild Cards of Modernity // Daedalus. 1997. Spring.; Jameson F.Postmodernism, or The Cultural Logic of Late Capitalism. Durham (NC), 1991; Rojek Ch.«Disney Culture», Leisure Studies. 1993. 12. P. 121–135; Rojek Ch. Decentring Leisure;Rethinking Leisure Theory. London: Sage, 1995.3 Robertson R. Globalization. Social Theory and Global Culture. London: Sage, 1992.4 Гидденс Э. Социология. Гл. 16. М., 1999. 5 Stehr N. Knowledge Societies. London: Sage, 1994.6 G. Ritzer. Op. cit.7 Albrow M. The Global Age. Stanford, 1997; Global Culture: Nationalism, Globalization,and Modernity. Ed. by M. Featherstone. London, Sage, 1990; Global Modernities. Ed. byM. Featherstone, S. Lash, R. Robertson. London, Sage, 1995; Robertson R. Op. cit.; Stehr N.Op. cit.; Tiryakian E. Op. cit.; Wallerstein I. Unthinking Social Sciences. London, 1995;Waters M. Globalization. London – New York, 1995.8 Сервантес создает выдающееся художественное произведение, полностью имажинаJтивное, то есть виртуальное, как и любое другое произведение художественной литеJратуры. Главный герой романа, Дон Кихот, рыцарь печального образа, в свою очередь,создает в своем воображении мир давно ушедшей рыцарской эпохи и буквально жиJвет в этом мире, болезненно соприкасающемся с реальностью. Одна виртуальностьмножится на другую.9 Указанные рекламные слоганы и названия весьма характерны с социологической точJки зрения. Практически каждая мизерабельная потребительская практика, получившаямассовое распространение, претендует на создание своего виртуального «мира». 10 Даже книжная продукция теперь нагружается и перегружается иллюстративноJвизуальным материалом в противовес чисто текстовому. Развитие индустрии так наJзываемой глянцевой прессы – лучшее тому свидетельство. Все, что возможно, переноJсится в зрительноJизобразительную сферу. Пример с учебниками по историисоциологии, превращенными в сериальные комиксы, показателен.

В России наблюдаются не замедленные процессы адаптации к об@щемировым изменениям, а, напротив, в силу значительной ослаблен@ности социальной структуры российского общества, активнаяреализация большинства глобалистических тенденций в их яркой«гибридной» форме.

В этом смысле российское общество в большей степени, чем достаJточно стабильные западные общества, подвержено влиянию этихтенденций и выступает в качестве своеобразного «испытательногополигона», на котором апробируются те тенденции, которые лишь вбудущем полностью проявят себя в глобальном пространстве. Причеммногие традиционно явно «нехорошие» и ненормативные процессыполучают у нас совершенно иную окраску в миросистемном обличье.

Весьма примечательно, что культурные гибриды, описанные выJше, получили в России конца 90Jх годов небывалое распространение.Однако в отличие от стабильных западных обществ, где указанныефеномены пока еще ограничиваются и регулируются рациональноJтрадиционными социальными институтами, в условиях российскойнестабильности они проявляются сполна. Есть немало основанийпредполагать, что заявляющая о себе новая, а пока еще отчасти девиJантная гибридизированная культура вскоре превратится в базовую. Вэтих условиях традиционные фундаментальные ценности культурыроссийского общества (в мегаполисах и больших городах особо заJметно) оттесняются на обочину. Там они могут стать (если не исчезJнут окончательно) основой различных субкультур. Соответственнобудут существовать и замкнутые сообщества (группы), их поддержиJвающие (по аналогии с «монастырской парадигмой» Т. Роззака).

Возникает необходимость консервации традиционных культурJных ценностей и архивирования культурного наследия, но не тольков виде создания разного рода депозитариев памятников и документовкультуры (хотя и их тоже), а прежде всего в качестве «хранилищ» жиJвых ценностей, в том числе и в их деятельностных вариантах. Этомумогут служить различные общественные организации, группы, двиJжения и т.д., которые создают свои сети взаимного общения, хотя ине находящиеся на авансцене трансформирующегося социума.

В отечественной литературе не высказывалась идея относительноособого «испытательного» и экспериментального характера совреJменной российской культуры под углом зрения глобалистских подJходов. Мы же отстаиваем правомерность этой идеи, которая позвоJлит поJиному оценить процессы, происходящие в России в областикультуры. При таком повороте угла зрения Россия предстает не как


сосредоточим анализ на логике и специфике этапов социальныхтрансформаций последних двух десятилетий в тех областях, которыеявляются определяющими для общества, – институциональном, соJциальноJструктурном и социальноJпсихологическом, – уделяя осоJбое внимание роли классов, элиты и общественности в различныепериоды преобразований.

Социальные изменения времен перестройки

и институциональный взрыв 1991 года

Специфика социальных трансформаций в Украине во многом опреJделяется историческим опытом формирования институциональной исоциальноJклассовой структуры общества, а также базисного типаличности в рамках «советского социума», который к 80Jм годам проJшлого столетия вступил в полосу стремительно нарастающего социJальноJэкономического, а затем и политического кризиса, повлекшегокрах советского государства и создание на его руинах новых незавиJсимых государств. И для граждан СССР, и для большинства зарубежJных аналитиков драматический финал горбачевской перестройкиоказался во многом неожиданным и необъяснимым. Даже сегодня,когда очевиден закономерный характер и необратимость перемен, суJщественные трудности возникают при попытке обоснования неизJбежности развала страны, претендовавшей на мировую гегемонию,имевшей колоссальные природные и человеческие ресурсы, устоявJшуюся социальную структуру, привилегированную и, казалось бы,сплоченную властную элиту, общественность, выражавшую поддержJку власти и доминирующей идеологии.

Основные составляющие устойчивой институциональной систеJмы – законодательная база, определяющая легальность общественноJго устройства, всеохватывающая институциональная инфраструктуJра, включающая мощный репрессивный аппарат и провереннуювременем властную вертикаль, и, наконец, согласие подавляющегобольшинства населения воспринимать «советский порядок жизни»как естественный, в основном приемлемый, а значит, легитимный –вполне могли обеспечивать дальнейшее существование государства,несмотря на экономические трудности, оппозиционные настроениячасти творческой интеллигенции, неблагоприятные внешнеполитиJческие условия и локальные военные поражения.

Е. Головаха, Н. Панина / Тенденции трансформации украинского общества 303

Период трансформации общества в Украине, как и в других постсоJветских государствах, охватывает уже более 20 лет, начиная с прихода квласти М. Горбачева и заканчивая нынешним «посторанжевым» этапомрадикальных социальных изменений. Украинские социологи располаJгают данными многочисленных исследований, касающихся динамикимассового сознания, психологического состояния и социального самоJчувствия граждан страны, их отношения к власти и политическим инJститутам, восприятия этносоциальных и классовых отношений в обJществе. Особого внимания заслуживают, на наш взгляд, данныемноголетнего мониторинга социальных изменений в Украине, осуJществляемого Институтом социологии НАНУ (1992–2006 годы),обобщенные результаты которого положены в основу концептуальныхвыводов, содержащихся в данной статье. Кроме того, мы опирались нарезультаты массовых опросов, проведенных нами в Отделении социоJлогии Института философии НАН УССР, а также во Всеукраинскомотделении ВЦИОМ (1986–1991 годы). Поскольку с эмпирическим маJтериалом, свидетельствующим о степени достоверности наших вывоJдов, можно ознакомиться в опубликованных нами ранее работах1, мы

Евгений Головаха, Наталия Панина

Основные этапы и тенденции трансформации украинского

общества: от перестройки до парламентского кризиса

2007 года

1 Головаха Е.И., Панина Н.В. Социальное безумие. История, теория и современнаяпрактика. Киев: Абрис, 1994; Головаха Е.И. Трансформирующееся общество. Опытсоциологического мониторинга в Украине. Киев: Институт социологии НАН УкраиJны, 1996; Головаха Е.И., Панина Н.В. Постсоветская деинституционализация и форJмирование новых социальных институтов в Украине // Социология: теория, методы,маркетинг. 2001. № 4. С. 5–22; Panina N. Ukrainian Society 1994–2005: SociologicalMonitoring. Kyiv: Institute of Sociology NAS, 2005.

рела сакральный характер и статус неприкасаемой. Именно крайнемедленное обновление наиболее желанных социальных позицийпри ускоренном пополнении рядов претендентов на высокие места встатусной иерархии и послужило мощным стимулом для началатрансформационных процессов в советском обществе.

Задолго до перестройки, как было показано в исследованиях социJальноJпрофессиональных ориентаций 70Jх годов, в сознании поколеJний, вступавших в самостоятельную жизнь, профессии и должности,позволявшие занять верхние ступени в социальной иерархии, сталипредметом массовых ориентаций, а наиболее массовые профессии ирядовые должности оказались непривлекательными для подавляющегобольшинства молодежи. Это послужило источником дестабилизациисложившейся социальной иерархии, поскольку нереализованностьожиданий приводила к росту неудовлетворенности социальной сисJтемой большинства представителей новых когорт.

Для удовлетворения новых амбиций и притязаний нужны были иновые привилегированные социальные позиции, что не могло бытьреализовано в рамках ограниченного и идеологически замкнутого ноJменклатурного класса. На места в узком круге советской элиты оказаJлось слишком много претендентов, а поскольку испытанный большеJвистский метод отстрела старой и прикормки новой номенклатурыуже не мог быть реализован, оставалось одно – допустить некоторыесоциальноJэкономические вольности и направить нараставшую жажJду приобретения в сферу частной экономической инициативы. ОднаJко этот путь был не самым привлекательным для творческой и научJной интеллигенции, ряды которой были полны способными ичестолюбивыми людьми, вполне созревшими для карьерного роста иполучения соответствующих привилегий. Профессор Д. Лейн в своJей монографии «Подъем и упадок государственного социализма» отJметил особую роль интеллигенции в перестроечных процессах, исхоJдя из того, что среди специалистов высококвалифицированногоумственного труда были в наибольшей степени распространены ориJентации на рыночную экономику и политический плюрализм. Это,конечно, так. Но в перестроечные времена творческая и научная инJтеллигенция особенно активно участвовала в тех акциях, которые сниJмали ограничения с ее самовыражения и карьерного продвижения втворческих союзах, научных и учебных учреждениях. Среди этих люJдей и был найден кадровый политический резерв, который охотно поJполнил ряды неономенклатуры после провала ГКЧП и последовавшеJго затем институционального взрыва.

Что же в таком случае послужило решающим стимулом к кардиJнальным общественным изменениям? Принято связыватьисходный момент постсоветской трансформации с двумя ключевыJми событиями: приходом к власти М. Горбачева и Чернобыльскойкатастрофой. Первое событие обусловило ожидаемый после долгоJго периода застойной геронтократии порыв к поиску новых путейразвития советского общества, а второе – обнаружило смертельнуюугрозу для государства, которую заключает в себе сформировавJшийся в условиях закрытого общества синдром безответственносJти людей, отвечающих за современные технологии. В результатеомолодившееся советское руководство пошло по пути социальногоэкспериментирования для высвобождения длительное время подавJляемой социальной инициативы, что и привело к развалу государJства, которое не могло существовать без скрепляющей все его разJнородные элементы единой тоталитарной идеологии. Факторами,которые ускорили институциональный крах, являлись давление боJлее эффективного экономически и сплоченного идеологическиЗапада, стремление к освобождению от «советского диктата» в страJнах «социалистического лагеря» и обременительная для стагнируюJщей экономики СССР поддержка антизападных режимов в странах«третьего мира».

В самых общих чертах такое объяснение вполне правдоподобно.Однако и в столь непростых условиях у советского руководства остаJвалась возможность сохранения государства и его институциональJных устоев, если бы была принята противоположная горбачевскойперестройке и гласности стратегия политической закрытости, приJмер которой буквально накануне перестроечных процессов продеJмонстрировал Ю. Андропов, до сих пор остающийся в массовом соJзнании россиян, белорусов и даже украинцев одним из самыхпривлекательных политических лидеров. Отчасти такую стратегиюпринял Китай, сумевший совместить коммунистическую идеолоJгию, партийный диктат и политическую цензуру с элементами рыJночной экономики и модернизации образа жизни населения. ОднаJко между Советским Союзом и Китаем имелось одно весьмасущественное различие, которое, как правило, связывают с особенJностями культуры и психологии, мало внимания обращая на то, чтообновление властной элиты посредством массовых репрессий и заJполнения освободившихся мест честолюбивыми выходцами из «парJтийных низов» происходило в Китае на 20 лет позднее, чем в СССР,в котором после окончания сталинской эпохи номенклатура приобJ

Е. Головаха, Н. Панина / Тенденции трансформации украинского общества 305304 III. Россия и мир

Взрывной характер изменения институциональных основ советJского общества в результате развала СССР и сопровождавших этотпроцесс политических, экономических и социальноJкультурных изJменений вряд ли может оспариваться. Достаточно сказать о самом феJномене развала сверхдержавы, утрате господства коммунистическойидеологии и уничтожении института однопартийности, ликвидациимонополии института государственной собственности, исчезновенииодиозных тоталитарных институтов в сфере духовной жизни. Трудноназвать хотя бы один социальный институт, который не был бы полJностью или частично разрушен в результате постсоветских преобразоJваний (за исключением разве что института семьи). Разрушение стаJрых социальных институтов осуществлялось законодательным путем споследующей коренной реорганизацией институциональных учрежJдений. Какой бы экономически неэффективной ни была приватизаJция государственной собственности в первые годы, она основываласьна легальном базисе, исключающем государственную монополию насобственность в сфере производства и торговли. Как бы близок по дуJху ни был институт исполнительной власти в постсоветских государJствах к советской партийной монополии, его законодательно опредеJленные полномочия и сам способ функционирования (на основедемократических выборов) принципиально отличаются от институтаоднопартийной власти. Таким образом, можно с уверенностью утJверждать, что старые социальные институты, обеспечивавшие опредеJленную социальную стабильность и интегрированность общества, врезультате посткоммунистической трансформации утратили по крайJней мере два из трех институциональных атрибутов – легальность иорганизационную инфраструктуру.

В этот период практически одномоментно возникают и приобреJтают легальность новые основополагающие социальные институты:президентская вертикаль власти, многопартийная система без домиJнирующей роли запрещенной КПСС, частная собственность икрупный бизнес, деидеологизированные силовые структуры. ФактиJчески создается совершенно новая институциональная инфраструкJтура, которая пользуется преобладающей поддержкой населения,приобретая таким образом легитимный статус. Однако парадокс сиJтуации с институциональной точки зрения заключался в том, чтоэтот статус приобрела система учреждений, которые не были споJсобны осуществлять функции, необходимые для подкрепления декJларативно принятых норм и ценностей демократического общестJва. Властная элита не готова была к диалогу с оппозицией и

Под институциональным взрывом как альтернативой эволюциJонного изменения системы социальных институтов мы понимаемосуществление в кратчайшие сроки всеохватывающей институциоJнальной реорганизации и принятие новых законодательных основсоциальной жизни. Постепенное ослабление институциональныхоснов советского общества в ходе перестройки в целом устраивалоновую номенклатуру как в союзных структурах власти, так и в больJшинстве республик СССР. Но этот процесс никак не устраивал траJдиционный привилегированный слой, который рисковал окончаJтельно утратить свои позиции. Неслучайно в состав ГКЧП вошлируководители всех силовых ведомств и оборонной промышленносJти, институциональная инфраструктура и кадровый состав которыхмогли более всего пострадать от изменения государственного устJройства.

Трудно переоценить роль августовского путча 1991 года в развалеСССР. Продемонстрированная старой номенклатурой нерешительJность и организационное бессилие окончательно убедили населениев том, что ничего полезного для «простого человека» от старой сисJтемы ждать не приходится. К концу года, когда экономическая ситуJация настолько обострилась, что реальной оказалась угроза голода,«национальные бюрократии» воспринимались населением как болееблизкие и перспективные, чем несостоятельное союзное руководстJво. Отсюда и вполне равнодушное отношение масс, высказавшихсяна мартовском референдуме за сохранение Союза, к его ликвидациив результате Беловежских соглашений.

Пожалуй, решающую роль в окончательном банкротстве идеи обJновленного Союза сыграла Украина, поскольку Б. Ельцин и его росJсийские соратники вполне допускали варианты сохранения единогогосударства (при условии отстранения от власти М. Горбачева). ВлаJстная элита Украины в последние два года перестройки успела ощуJтить преимущества независимости от диктата, а ее население верилов исключительную экономическую мощь республики, которой не даJют реализоваться в полной мере только союзные путы. Кроме того, вэти годы в массовом сознании преобладало романтическое отношеJние к демократии как возможному источнику достижения уровняжизни развитых капиталистических государств. Хотя формальноКомпартия Украины была к тому времени запрещена, в республикесохранялось своеобразное «единство партии и народа»: властнаяэлита, демократическая оппозиция и большинство населения подJдерживали перспективу независимого существования страны.


номике. Однако в этом случае миллионы людей, имеющих высокуюквалификацию, оказались бы ненужными в новой структуре. То жесамое происходило и с социальноJклассовой структурой, где экстенJсивное развитие сферы материального производства (рука об руку сидеологической установкой на укрепление авангарда советского обJщества) привело к перепроизводству в СССР в целом и Украине в чаJстности промышленных рабочих.

В результате возникла специфическая украинская модель постJкоммунистического развития, которая существенно отличалась отприбалтийской, российской, кавказской и среднеазиатской моделей.Из республик бывшего Союза, пожалуй, только Беларусь и Казахстанв тот период были близки к Украине, хотя очевидное тяготение кРоссии и отсутствие купонной гиперинфляции не позволяли зачисJлить их в единый лагерь сторонников определенного типа социальJного выживания – социалистического общества без коммунистичесJкой идеологии, с регулируемой государственной экономикой истихийно складывающимися рыночными отношениями. В системекоординат «закрытое – открытое общество» Украина занимала весьJма своеобразную позицию «полуоткрытого общества» со значительJным продвижением к открытости по линии политических свобод икрайне незначительным – в экономической сфере.

Безусловно, подобный «политикоJэкономический кентавр» долгосуществовать не мог, поскольку в мировом опыте социальной оргаJнизации примеров устойчивого существования политической своJбоды при экономическом произволе не найти. Однако при всей своJей экономической неэффективности украинская модель первогоэтапа посткоммунистической трансформации оказалась состоятельJной в одном – способности сохранить в стране мир и избежать отJкрытой внутренней агрессии и кровопролития. В этом президентУкраины Л. Кравчук видел определенный успех своей внутреннейполитики, который свидетельствовал в пользу избранной властями«консервативноJохранительной» стратегии развития государства иобщества в условиях общих для всех посткоммунистических странсоциальноJэкономических потрясений.

Не исключено, что именно Украина накопила тот опыт мирногоперехода от коммунистической диктатуры и плановоJадминистраJтивной экономики к открытому демократическому обществу, котоJрый имеет исключительную историческую ценность и достоин восJпроизводства в других государствах, отказывающихся от своегокоммунистического прошлого. Может быть, и цена за «бесконфликтJ

общественностью, судебная власть оставалась зависимой от исполJнительной, предприниматели ощущали себя обладателями не «свяJщенной», а украденной у государства собственности, наука, культуJра, образование продолжали свое существование как «остаточныйсектор» государственной экономики. Массовое сознание, деклараJтивно поддерживавшее рыночную экономику, политическую демоJкратию и правовое государство, сохраняло в полном объеме патернаJлистские стереотипы, психологию зависимости от государства ибеспомощности перед его произволом. Образно говоря, Украина быJла в той же мере готова к разрушению старой институциональнойсистемы, в какой не была готова к созиданию новой.

Стратегия сдерживания институциональных

изменений в 1992–1994 годах

К началу 1992 года в Украине сложилась институциональная ситуаJция, которая на первый взгляд располагала к осуществлению реформ,необходимых для построения демократии и рыночной экономики.Однако подавляющее большинство правящей бюрократии и рядовыхграждан не были заинтересованы в коренном преобразовании устоявJшегося социального порядка, даже если на декларативном уровнеподдерживали идею принципиального изменения общественной сиJстемы и углубления рыночных реформ. В социалистической системелюдей не устраивало многое, но только не гарантированная занятостьи возможность вертикальной мобильности для выходцев из рабочегокласса и крестьянства, что неизбежно требовало избыточного иструктурно несбалансированного создания рабочих мест и престижJных социальных позиций. В отличие от капиталистической системы,периодически страдающей от перепроизводства товаров и услуг, соJциалистическое общество длительное время занималось перепроизJводством производителей и потребителей с соответствующим искаJжением социальноJклассовой и социальноJпрофессиональнойструктуры. Нигде в мире не было такого удельного веса врачей и учиJтелей в общем составе населения, как в СССР (в том числе и в УкраJине). Аналогичная ситуация к моменту его развала сложилось примеJнительно к большинству социальноJпрофессиональных позиций,связанных с трудом высшей квалификации. Конечно, новая властьмогла бы заняться радикальным реформированием социальноJпроJфессиональной структуры, отдав ее «на растерзание» рыночной экоJ


ния элит, способ их взаимодействия, зоны согласия и конфликта.Общая закономерность состоит в том, что степень жесткости госуJдарственного контроля за социальным поведением в основных сфеJрах жизни общества – экономической, политической, социальноJкультурной – прямо связана со степенью внешней и внутреннейдифференциации соответствующих элит. Это означает, что наибоJлее интегрированными являются элитарные слои в обществе, гдеединая тоталитарная идеология и мощный репрессивный аппаратпрактически исключают возможность существования политическойоппозиции как основного источника возникновения межэлитарноJго конфликта. Особой «бесконфликтностью» отличаются коммуниJстические государства, которые держат под жестким контролем нетолько политикоJидеологическую сферу, но и экономику.

В первые годы посткоммунистической трансформации ситуация,казалось бы, принципиально изменилась в результате дифференциаJции социалистической номенклатуры и появления новых политичеJских, экономических и интеллектуальных элит, порожденных краJхом коммунистической идеологии и независимым развитиемУкраины. Именно в конфликте старых и новых элит заключен осJновной источник социального взрыва в посттоталитарном общестJве, поскольку в кризисные периоды противостояние элиты и массыможет приобретать революционные формы, угрожающие массовымкровопролитием и гражданской войной, лишь в том случае, когдаинтересы правящей элиты оказываются несовместимыми (взаимоисJключающими) с интересами оппозиционных политических сил.

Однако в Украине десятки юридически оформленных политичесJких партий, декларирующих оппозиционность правящей элите, несмогли стать реальной оппозицией властям, которые воспроизводиJли в обществе феномен, характерный для развитого социализма, –вездесущую «партию власти». Ее отличие от КПСС состояло лишь вотсутствии не подлежащей ревизии идеологической доктрины, аединая сущность – в безраздельном владении основными рычагамиуправления государственноJколхозной экономикой и сферой закоJнотворчества, регулирующей распределение собственности. «ПарJтия власти» легко пожертвовала идеологическими догмами и отдельJными политическими фигурами ради консервации замкнутойсистемы регулирования социальноJэкономических отношений, вкоторой могли меняться исполнители, но не механизмы, отработанJные десятилетиями экономического принуждения. Попытки приJдать этой системе несвойственные ей функции социальной защиты

ность» на первых порах независимого существования – развал экоJномики и массовая аномия – не столь высока, чтобы отказываться отизбранной стратегии развития, обеспечившей тот самый «худоймир», который лучше «хорошей войны».

Сущность украинской модели определялась стремлением властейудержать социальное равновесие посредством минимизации социJальных изменений и сохранения старых структур и механизмов соJциального управления для предотвращения массовой социальнойневостребованности, неизбежной при коренной ломке социальныхустоев. Результатом реализации этой модели является, с одной стороJны, отсутствие широкомасштабных конфликтов, имеющих насильстJвенные формы, а с другой – угасание экономики и социальноJполиJтической активности. Для достижения массовой поддержки такойстратегии в обществе культивировался тотальный страх перед любыJми конфликтами, который с неизбежностью распространялся и нанеобходимый для демократического развития конфликт между отJживающими тоталитарными структурами управления и гражданJским обществом, сдерживая любые конструктивные действия попреодолению социальноJэкономического кризиса.

Запуганное возможным социальным хаосом при радикализацииобщественных изменений большинство населения придерживалосьтой же «политической линии», что и властные структуры: деклараJтивно выступало за идеи демократизации, рыночной реформы и поJстроения правового государства, но ничего не предпринимало дляих реализации; не доверяло политикам, но и не настаивало на актиJвизации их усилий в построении демократического государства сэффективной рыночной экономикой. В этом страхе – общем для упJравленческой элиты, боящейся утратить привычные рычаги управлеJния, и «молчаливого большинства», видящего в ее привычном рукоJводящем и направляющем облике гарант «худого мира» – заключалсяв тот период основной источник деградации экономики и дискредиJтации идеи государственной независимости.

Характеризуя сложившуюся на этом этапе модель общественноJго устройства, следует учитывать и особую систему межэлитарноговзаимодействия, сформировавшуюся в Украине в результате постJкоммунистической дифференциации политической элиты, способJной в определенных условиях выступать как политической силой,стабилизирующей ситуацию в обществе, так и инициатором оргаJнизованного социального протеста. Специфика социальноJполитиJческой организации общества определяет особенности существоваJ


населения оборачивались фарсом, превращающим подавляющеебольшинство населения в неимущих, нуждающихся в государственJной опеке. Так воспроизводилось «единство партии и народа», когда«партия» постоянно заботится о том, чтобы в обществе было побольJше неимущих, а последние держатся за нее, боясь утратить последниезавоевания социализма.

Таким образом, несмотря на то, что дифференциация элит привеJла к противостоянию «партии власти» и оппозиции, в Украине не наJшлось достаточно активных и организованных сил, которые моглибы затянувшийся эволюционный процесс отмирания старой общеJственной системы превратить в революционный взрыв, опираясь намассовое недоверие властным структурам и недовольство экономиJческим положением страны. Это было связано с разделением сфервлияния между элитами, когда экономическая сфера оказалась в руJках старой номенклатурной элиты, а идеологическая – в компетенJции наиболее организованной новой элиты, сформировавшейсявокруг идеи приоритетности укрепления национальной государстJвенности.

Если неономенклатурная и национальноJдемократическая элиты,разделив сферы влияния, создали мощный «центристский буфер»,сдерживавший социальный взрыв, то правые националистические илевые коммунистические радикалы своим непримиримым соперниJчеством снижали потенциал взрывоопасного экстремизма. В резульJтате ни те, ни другие не смогли заручиться решающей поддержкойлюмпенизированных и маргинальных слоев населения, составляюJщих основную деструктивную силу социального протеста.

Становление двойной

институциональной системы в 1994–1998 годах

Первые годы независимого существования Украины при всех поJлитикоJреформистских и рыночных экспериментах новой власти непривели к становлению новых институтов, обладающих легитимJным статусом в обществе и действенной институциональной инJфраструктурой. В этих условиях обнаруживалось все больше свидеJтельств восстановления легитимности элементов советскойинституциональной системы: государственного патернализма, комJмунистической партии, «псевдоприватизированных» (якобы акциоJнерных) предприятий и т.п. Многие старые социальные институты

начали все более активно функционировать в новых социальных усJловиях. Вместо ожидаемого вырождения произошло их своеобразJное перерождение, образно говоря – «реинкарнация». Благодаряэтому в социальной структуре постсоветского общества сохраниJлись многие статусные и ролевые позиции для социальных акторов,занимавших аналогичные позиции в прошлом. Так, например, в ноJвых государственных структурах оказалась практически без материJального, социальноJстатусного и морального ущерба старая номенJклатура.

Хотя власти Украины постоянно подчеркивали свою приверженJность западной идеологии и стремление к интеграции с Западом, обJразовавшееся «государствоJкентавр» (с головой, направленной на ЗаJпад, но не способное двигаться в вожделенном направлении изJзаупирающегося «социалистическими копытами» базиса) являло соJбой «переходный социум», чей статус становился все более неопреJделенным с точки зрения демократической и рыночной перспектиJвы. Под воздействием разнонаправленных импульсов политическогои экономического развития «общественный организм» эволюциоJнировал в направлении, противоположном первоначальным ожидаJниям, когда на фоне массового разочарования в чудодейственностидемократических деклараций усилилась тоска по утраченному социJальному порядку.

В этом контексте наиболее важные отличительные черты инициJального этапа постсоветских трансформаций и этапа, последовавшеJго за двумя первыми годами институциональных изменений, состоJяли в следующем:

1991 – начало 1992 года 1994–1998 годы

Ориентация на рыночные Ориентация на государственную механизмы регуляции поддержку производственногоэкономики сектора

Массовая поддержка Преобладающая поддержкагосударственной независимости реинтеграции

Коммунистическая партия Коммунистическая партия – утрачивает массовую поддержку главная оппозиционная сила,

претендующая на власть

Ответственность за кризис Ответственность возлагается возлагается на коммунистический на демократически избранную режим власть


легитимность которых не обеспечены правом или моралью. Этопроявилось в массовом согласии жить в таком институциональномпространстве, где легальность обеспечивается самим фактом узакоJненного существования новых институтов, а легитимность – соJхранением мимикрированных старых институтов, выполняющихтрадиционную регулятивную функцию и опирающихся на сохраJненные элементы социальной инфраструктуры, старые социальныепозиции и ролевые предписания. Классический пример институJциональной двойственности – деятельность народных депутатовУкраины, большинство из которых одновременно занимаютсяпредпринимательством, поскольку властные и коммерческие инJституты образовали то, что, пользуясь термином Р. Инглехарта,можно назвать «симбиотической взаимосвязью». В такой парнойвзаимосвязи оказались практически все институциональные обраJзования, обеспечивая гражданам Украины возможность в каждоминституциональном секторе испытывать двойную институциоJнальную нагрузку и находить необходимые для социального соглаJсия атрибуты легальности и легитимности.

Параллельное существование двух социальных структур обеспеJчивало и новый социальный порядок, в котором наиболее активныеновые социальные акторы не стремились к дестабилизации общестJва, опасаясь коммунистической реставрации, а представители массоJвых старых слоев старались вместе с двойной институционализациJей сохранить хотя бы отчасти свои привычные социальные роли ипозиции.

Процесс становления такого рода институциональной системыбыл сопряжен с заметным ухудшением экономической ситуации встране – падением ВВП, ростом безработицы, снижением уровняжизни населения, на фоне которого происходило нарастание пессиJмистических настроений, неудовлетворенности жизнью, неуверенJности в будущем и недоверия к властным структурам. Тем не менеесохранялась определенная социальная стабильность, позволившаяим осуществить ряд важных для последующего преодоления социJальноJэкономического кризиса политических и экономических реJформ: была принята Конституция, осуществлены денежная реформаи массовая приватизация, в результате чего уже в 1998 году большинJство предприятий перешли в частную собственность. Во многомблагодаря этому ко второму сроку президентства Л. Кучмы была соJздана база для начала экономического подъема, в котором был реальJно заинтересован бизнесJкласс, взрощенный главным образом на

Эти изменения стали возможными благодаря существенной эволюJции массового сознания, в котором прогрессировало неприятие инJститута многопартийности, заметно укрепились позиции противниJков частной собственности на землю и предприятия. Казалось бы,несколько лет свободной жизни, появление слоя собственников имощный «выброс» частной экономической инициативы должны быJли способствовать постепенному изживанию коммунистическихпривычек и умонастроений. Однако ни этот фактор, ни даже пополJнение демократического лагеря несколькими когортами молодежи,среди которой коммунистические ориентации распространены в наJименьшей мере, не привели к расширению сферы влияния демокраJтических ценностей. Призрак коммунизма постепенно обретал зриJмые черты и вполне весомые властные амбиции.

И все же украинское общество даже в таких условиях избежало«второго пришествия» коммунистического мессии и агрессивныхсоциальных конфликтов. Объяснить это, на наш взгляд, можно, приJняв концепцию становления парадоксальной «институциональнойгиперполноценности», основанной, с одной стороны, на том, чтосистемообразующие институты советского общества, утратив леJгальность в результате перестройки и развала СССР, не утратилитрадиционной легитимности – согласия людей с социальными праJвилами, основанными на идеологии государственного патернализJма, сохранении государственной собственности на крупные предJприятия, социалистических льгот для населения и привилегий дляправящей элиты, неизменности государственного сектора в социальJной сфере. С другой стороны, нелегальные (теневые) институты соJветского общества – теневой рынок («левое» производство и спекуJляция в условиях дефицита), блат и коррупция, организованнаяпреступность, двойная мораль (разрыв между публичной и приватJной моральной позицией) – трансформировались в легальные инJституты «переходного общества», но не приобрели должной легиJтимности в силу их массового восприятия в качестве «узаконенногобеззакония». Отсюда и несогласие людей жить по формально легалиJзованным, но остающимся «теневыми» по сути правилам и признаJвать новые учреждения в качестве базисной институциональной инJфраструктуры общества.

Испытывая чувство аномической деморализованности, недовеJрия и неудовлетворенности своим положением, большинствограждан Украины находились в состоянии амбивалентности по отJношению к институциональным образованиям, легальность или


ва населения. Ощутив некоторую свободу от повседневной борьбы зафизическое выживание, многие граждане Украины проявили повыJшенный интерес к политическим коллизиям, связанным с окончаниJем «эпохи Кучмы» и необходимостью выбора его преемника. И вотздесь обнаружилась несостоятельность двойной институциональнойсистемы, которая способна предложить только амбивалентные решеJния в ситуациях выбора стратегического курса государства и общестJва, наделяя атрибутами легальности и легитимности взаимоисключаJющие направления развития.

Двойная институционализация – феномен временный и явнотормозящий процесс демократической трансформации общества.Он создает ролевую, нормативную и инфраструктурную перегруJженность институционального пространства и постоянно воспроизJводит чувство социальной беспомощности и неудовлетворенностисоциальным положением у большинства людей. Эта неудовлетвоJренность ищет выход в принятии простых и однозначных лозунгов,которые и были предложены политической оппозицией: «Бандитыбудут сидеть в тюрьмах!», «Власть нужно отделить от бизнеса!» и т.п.Простота и общедоступность этих призывов выгодно контрастироJвала с присущей власти «многовекторностью», нередко означавшейоправдание двуличия, неопределенной политической и нравственJной позиции. Преимущество многовекторной позиции состоитпрежде всего в том, что она избавляет от необходимости категоричеJского выбора – между Западом и Востоком, бизнесом и политикой,правосудием и коррупцией. Однако такого рода ресурсы двойнойинституциональной системы оказались невостребованными в периJод президентских выборов 2004 года.

События «оранжевой революции», изменившей административJный «сценарий» выборов, привели к перелому большинства тенJденций развития массового сознания. Одни из них поменяли наJправленность, другие – резко усилились. Это позволяло делатьвыводы о том, что в процессе демократического развития Украинынаступил перелом. В мониторинговом опросе начала 2005 годавпервые было зафиксировано значительное повышение уровня деJмократизации массового сознания по целому ряду показателей, впервую очередь в политической и моральноJпсихологической сфеJрах. Однако результаты опроса, проведенного сразу после парлаJментских выборов в апреле 2006 года, со всей очевидностью продеJмонстрировали возврат демократических установок и настроенийнаселения на «исходные позиции» начала 2004 года. Оказалось, что

псевдоJ и внерыночных операциях – трастовых и валютных аферах,бартере и поиске ренты, основанном на дотациях из государственноJго бюджета и присвоении права на приоритетное использованиеприродных ресурсов.

Новый институциональный кризис

и «оранжевая революция» (1999–2004 годы)

Парадокс десятилетнего правления Л. Кучмы заключался в том,что экономически провальный период с 1994 по 1999 год характеJризовался политической стабильностью, тогда как вполне успешJный с экономической точки зрения второй президентский сроксопровождался бурными политическими волнениями и бесславнозакончился на невиданных до этого в посткоммунистическом миJре 12% роста ВВП. Отчасти это было вызвано «кассетным скандаJлом», который окончательно подорвал репутацию Л. Кучмы и егоближайшего окружения, и неудачным назначением преемника напрезидентских выборах 2004 года. Однако за этими событиями,сыгравшими роль «спускового крючка» для манифестации «антиJкучмизма», скрывались более глубокие причины, связанные прежJде всего с тем, что сформированная в предшествующие годы инJституциональная система вступила в противоречие как спотребностями наиболее активных слоев населения, так и с интеJресами влиятельных оппозиционных политических элит, не наJшедших (или потерявших) свое место в устоявшейся властной иеJрархии. Первый элитарный бунт против Л. Кучмы в 2001 году неувенчался успехом потому, что ресурсы двойной институциональJной системы еще не были исчерпаны, и для подавляющего больJшинства населения сохранение стабильности имело большее знаJчение, чем возможность отправить президента в отставку. Первыепризнаки адаптации населения Украины к новым общественнымусловиям появились только в 1999 году, а рост реальных доходовпрактически не начинался даже к 2001 году, хотя макроэкономичеJские показатели существенно улучшились. В этих условиях общеJство все еще было больше озабочено элементарным экономичесJким выживанием, а не политическим противостоянием властной иоппозиционных элит.

Иная ситуация сложилась к 2004 году, когда наблюдался значиJтельный рост уровня жизни и социального самочувствия большинстJ


заметное улучшение по ряду показателей явилось не более чем«дистурбациями» – временными всплесками демократических настJроений.

Наиболее существенный рост демократических настроений в наJчале 2005 года фиксировался по таким показателям, как доверие кпрезиденту, правительству, представительской власти; доверие к инJституту многопартийной системы, партиям и партийным лидерам;осознание собственной политической эффективности – уверенносJти в том, что «простые» люди могут оказывать влияние на политичеJские процессы, происходящие в стране; повышение социального опJтимизма – ожиданий и уверенности в том, что ситуация в странебудет улучшаться. Однако революционные ожидания, надежды и илJлюзии не выдержали постреволюционных реалий, которые привелик восстановлению застойных тенденций и возвратных настроений вукраинском обществе.

Постреволюционные изменения:

от эйфории до кризиса

Этап трансформации общества, последовавший за бурными событиJями «оранжевой революции, далек от завершения. Его роль в демоJкратическом развитии Украины еще предстоит основательно проанаJлизировать. Но уже сегодня могут быть приведены результатымониторинговых опросов, позволяющие в первом приближении оцеJнить последствия «оранжевой революции» для формирования массоJвого сознания, мнений, социальных оценок и настроений гражданУкраины.

Революционный всплеск социального оптимизма в начале 2005года привел к тому, что в Украине впервые за все годы независимосJти число оптимистов вдвое превысило число пессимистов: 40% люJдей считали, что «в ближайший год наша жизнь более или менее наJладится», и 18% – что «никакого улучшения не будет». В начале 2004года картина была совершенно иной: 18 и 43% соответственно. ОдJнако не прошло и года, как тенденция преобладания в стране социJального пессимизма вернулась почти к прежнему уровню – 22% опJтимистов и 36% пессимистов.

За год кардинально изменились настроения, связанные с мысляJми о будущем Украины. Если в начале 2005 года преобладал оптиJмизм, то к началу 2006 года доминирующим фоном общественных

настроений стала выступать тревога. Уменьшился удельный вес люJдей, испытывающих такие чувства, как оптимизм, интерес, уверенJность, радость, удовлетворенность. В то же время значительно возJросла доля тех, кто ощущает тревогу, растерянность, безысходность,страх, пессимизм (см. рисунок 1).

Определенной дистурбацией социальноJполитических процесJсов, происходящих в Украине, к сожалению, выступил и массовыйвсплеск доверия населения к властным структурам и конкретным поJлитическим лидерам в первые месяцы после революции.

В первую очередь это относится к разочарованию в президенте,уровень доверия к которому за год снизился на 20%. Одновременнопроизошло и резкое снижение оценки его деятельности. С 1998 годав мониторинг включены вопросы, связанные с оценкой деятельносJти президентов Украины, России, Белоруссии и США (по десятиJбалльной шкале). На протяжении этого периода наиболее высокойбыла оценка президента США Б. Клинтона (1998–2001). В 2001 годуона поднялась до 7,7 баллов. После прихода к власти Дж. Буша оценJка американского президента резко снизилась. В 2004 году его рейJтинг составлял 4,5 балла. Тем не менее он был выше оценки украинJским народом собственного президента – Л. Кучмы (3,2 балла). Понепопулярности в Украине с ним мог соперничать только президентРоссии Б. Ельцин (1998–2000). После прихода к власти В. Путинарейтинг президента России в Украине резко возрос. Приход В. ЮщенJко к власти привел к существенному возрастанию рейтинга презиJдента Украины (5,6 балла). В марте 2005 года по своей популярностиу населения Украины В. Ющенко почти вплотную приблизился крейтингам В. Путина (6,0 баллов) и А. Лукашенко (5,8 балла), опеJредив рейтинг Дж. Буша (5,0 баллов). Однако к началу 2006 года рейJтинг президента Украины вновь оказался самым низким (3,8 балла),тогда как рейтинги В. Путина и А. Лукашенко еще больше возрослии достигли одинаковой отметки – 6,3 балла (см. рисунок 2).

На протяжении 2005 года существенно снижалась и доля людей,доверяющих правительству (на 21%) и Верховной раде (на 13%).В настоящее время в отношении населения к парламентской и исJполнительной власти, как это было и раньше (до «оранжевой ревоJлюции»), недоверие вновь преобладает над доверием. Всплескположительного отношения к институту многопартийности непоJсредственно после революции в последующий год также обернулсядальнейшим ростом негативных установок (до 46%) и снижениемпозитивных (до 22%).


Возвратные изменения демократических установок во многомсвязаны с разочарованием в лидерах революции. На 15% возросла доJля людей, отмечающих, что им не хватает «руководителей, способныхуправлять государством». Отвечая на вопрос: «Поддерживали ли Выполитических лидеров «оранжевой революции» и поддерживаете лиВы их сейчас?», 15% респондентов ответили, что «поддерживали ихтогда, но не поддерживают сейчас». Но если одни люди достаточночетко осознают перемену своих взглядов, другим «услужливая» паJмять помогает довольно безболезненно изменить свою позицию. Так,если в начале 2005 года ответ «Не поддерживал и не поддерживаю» даJли 27% населения, то в начале 2006 года утверждали, что «и тогда» неподдерживали, уже 39%. За год втрое увеличился удельный вес людей,которые считают, что они оказались в проигрыше в результате «оранJжевой революции», и вдвое уменьшилось число тех, кто считает себяв выигрыше. Отрицательная динамика фиксируется и в ответах на воJпрос: «Каким образом результаты президентских выборов повлияютна благополучие Вашей семьи в ближайшие пять лет?»

В итоге некомпетентного политического управления положительJные перемены в процессе демократизации в Украине за прошедшийгод были сведены «на нет», т.е. возвращены к исходному уровню наJчала 2004 года. В свою очередь отрицательные возвратные тенденции,фиксируемые на протяжении всех лет независимости Украины (такиекак нарастание антирыночных настроений, ослабление западных геоJполитических ориентаций и т.п.), заметно усилились.

С марта 2004 года по март 2005 года произошли существенные изJменения в экономических оценках, ориентациях и установках населеJния Украины: резко возросли антирыночные настроения и негативноеотношение к приватизации земли, малых и в особенности крупныхпредприятий. Меньше стало людей, которые хотят открыть собственJное дело (предприятие, фермерское хозяйство и т.д.), и тех, кто соглаJсен работать у частного предпринимателя. На протяжении 2005 годапод влиянием «антиолигархической» риторики антиприватизационJные настроения только усилились. К началу 2006 года доля людей, коJторые негативно относятся к приватизации крупных предприятий, соJставила две трети населения (67%). Вскоре после провозглашениянезависимости Украины в опросе 1992 года таких людей было вдвоеменьше – около 32%. Если в 1992 году отрицательно к приватизацииземли относились 14% респондентов, а положительно – 64%, то в 2006году – 53 и 24% соответственно. Существенные скачки в нарастанииприватизационного негативизма приходятся на два последних года.


Тревога

Оптимизм

Интерес

Растерянность

Безысходность

Страх

Уверенность

Пессимизм

Трудно сказать

Радость

Удовлетворенность

Безразличие

Рис. 1. ДИНАМИКА НАСТРОЕНИЙ НАСЕЛЕНИЯ УКРАИНЫРаспределение ответов на вопрос:

«Какие чувства у вас преобладают, когда вы думаете о будущем Украины?», %

Рис. 2. ОЦЕНКА ПРЕЗИДЕНТОВ РАЗЛИЧНЫХ СТРАН НАСЕЛЕНИЕМ УКРАИНЫ1998–2006 гг.

(шкала: 1–10 баллов)

емого «все и сразу», население глубоко разочаровалось в новой влаJсти. На первый взгляд это довольно несправедливо, поскольку дажепо самоотчетам людей их заработная плата (пенсии, стипендии) всреднем возросла на 45%, а среднедушевой доход – на 31%. Однакопри этом почти две пятых населения (39%) отметили, что материJальные условия их семьи за последний год ухудшились; об улучшеJнии материального положения заявили 14%, тогда как год назад –20%. С 21 до 29% повысилась доля людей, которые считают, что«терпеть наше бедственное положение уже невозможно». Следуетзаметить, что подобные настроения высказываются при повышеJнии ряда показателей материального благополучия (например, чисJло абонентов мобильной связи возросло почти вдвое за последнийгод) и на общем фоне некоторого улучшения социального самоJчувствия.

Анализируя причины «увядания» демократических ростков масJсового сознания, проще всего все «списать» на разочарование в лиJдерах «оранжевой революции», вызванное их нескончаемымиразборками, поспешными политическими заявлениями и некомпеJтентными решениями. Однако, на наш взгляд, корни подобныхмассовых настроений лежат значительно глубже, определяя возJможные негативные особенности дальнейшего развития демокраJтии в Украине.

Со времени провозглашения независимости ее население вынужJденно проживает в условиях социальной аномии, характеризующейJся отсутствием ценностноJнормативной базы социальной консолиJдации (общего представления о том, что такое хорошо и что такоеплохо, что в этом обществе поощряется, что порицается и что накаJзывается). Старая ценностноJнормативная система, консолидироJвавшая тоталитарное общество, разрушена, а новая, основанная надемократических ценностях, – так и не была сформирована. Однакоэто состояние не может длиться сколь угодно долго. Массовое сознаJние начинает искать ценностные «подпорки» в историческом проJшлом, «мессию», который придет и наведет «порядок в стране». ТаJким мессией в аномическом обществе может стать авторитарныйлидер фашизоидного толка, или тоталитарный лидер с коммунистиJческой риторикой, или архаичноJтрадиционалистский «духовныйпастырь». Не находя в социуме не только действующих новых демоJкратических ценностей, но и действующих элементарных законов,массовое сознание обращается к традиционалистской ценностнойбазе регулирования социальных отношений.

В революционный и постреволюционный период наряду с нарасJтанием антирыночных настроений, как это ни странно на первыйвзгляд, укрепляется тенденция формирования ориентаций массовогосознания на восточный геополитический вектор международной конJсолидации страны. Так, резко возросло отрицательное отношение наJселения к идее вступления Украины в НАТО. Следует заметить, чтопостепенное нарастание отрицательных установок отмечалось на всемпротяжении мониторинга. Непосредственно после революции (начаJло 2005 года) число противников союза с НАТО резко увеличилось(как за счет тех, кто относился к этой проблеме нейтрально, так и засчет сторонников такого союза) и составляло более половины населеJния. К началу 2006 года доля противников вступления в НАТО возJросла еще на 14% (!) и в настоящее время составляет почти две третивзрослого населения Украины (64%), а доля сторонников сократиласьдо 13%. В 2005 году 54% населения выражало положительное отношеJние к идее присоединения Украины к союзу России и Белоруссии (отJрицательное – 28%). Несмотря на то, что распространенность позиJтивных ориентаций на «восточнославянский союз» в 2005 годуснизилась по сравнению с 2004 годом, когда положительно к подобJной идее относилось 63%, а отрицательно – 20%, в 2006 году удельныйвес сторонников этого союза вновь повысился до 61%.

Проявляя определенную амбивалентность, массовое сознание наJряду с «восточной» ориентацией в целом одобряет и идею вступлеJния Украины в Европейский союз: 61% населения в 2006 году подJдержал эту идею. Однако число противников такого направленияразвития также значимо увеличилось – с 12% в 2004 году до 25% в2006 году. В общей сложности около 20% населения «за» вступлениеУкраины как в восточный, так и в западный союз.

Подобные метаморфозы массового сознания объясняются нетолько результатами деятельности конкретных политиков, но и тем,что ярко выраженный в первые послереволюционные месяцы социJальный оптимизм населения носил в значительной степени «иждиJвенческий» характер. Он сопровождался «фантастическим» (для соJциологического мониторинга) всплеском доверия к новымполитическим лидерам, и в первую очередь к вновь избранномупрезиденту Украины. Тем самым общественное сознание атрибутиJровало им и всю полноту ответственности за дальнейшее развитиестраны и собственное благосостояние. Уровень политической игражданской активности населения помимо участия в революционJных событиях поJпрежнему оставался низким. Не получив ожидаJ


Парадокс «национальных особенностей» развития демократии в УкJраине, на наш взгляд, объясняется тем, что демократическая риторикаи населения, и новой власти в настоящее время в значительной степеJни носит прагматический характер. Она обусловлена более надеждойна поддержку со стороны «зажиточного» Запада, чем реальной поJтребностью самим ориентироваться на демократические нормы соJциальной жизни, такие как верховенство права и равенство всех передзаконом, уважение к правам и интересам каждого гражданина, свобоJда слова, отсутствие дискриминации, социальная солидарность, гражJданская активность и т.д.

Чтобы эти ценности не были пустым звуком, новая властная элиJта сама должна демонстрировать соответствующие образцы поведеJния. Однако она начала свою политику с нарушения демократическихнорм (и в первую очередь это относится к президенту). Ключевыефигуры в процессах легитимации демократических норм, такие какминистры юстиции и МВД, представители прокуратуры и судов, саJми нередко фигурировали в скандалах, связанных с нарушениями заJконов, уличались во лжи и, тем не менее, не испытывали никакихсанкций со стороны вышестоящей власти.

Именно эти черты, присущие постсоветской бюрократии иполитической элите (независимо от ее окраса и декларативных заJклинаний), привели Украину к резкому обострению политичесJкой ситуации к весне 2007 года и указу президента о досрочномпрекращении полномочий Верховной рады. По сути, в Украинеобострилась одна из самых мучительных проблем постсоветскогоистеблишмента – отсутствие внятного «верховного арбитра». У разJного рода кланов интересы противоречивы. И эти интересы надокакJто согласовывать, чтобы представителям вооруженных нетолько политическим и экономическим капиталом элит не приJшлось друг друга элементарно отстреливать. Долгое время арбитJражную функцию выполнял Л. Кучма – причем выполнял, как стаJновится понятно в ретроспекции, далеко не самым худшимобразом. Когда время Кучмы истекло и его перестали восприниJмать в качестве носителя «высшего разума» практически все участJники, их осенила крамольная идея: а не привлечь ли к делу арбитJража народ? Так после Майдана народ оказался в роли верховногоарбитра. Однако Кучме эта роль удавалась всеJтаки лучше, потомучто народ оказался не готов к такой сложной миссии – в силу полJной неразвитости гражданского общества. В 2005 году эта негоJтовность еще не бросалась в глаза, так как вследствие растерянноJ

Е. Головаха, Н. Панина / Тенденции трансформации украинского общества 325

Интуиция подсказала новой политической силе, пришедшей к влаJсти, атрибутику и риторику, соответствующую ценностям, набираюJщим в обществе вес моральноJконсолидирующей основы. Отсюда идовольно странная для политических лидеров, провозглашающих курсна интеграцию в современное демократическое сообщество, традициJоналистская ориентация: архаические наряды и прически, молебныи богослужения на высшем государственном уровне, попытки внедJрить религиозные догматы в государственную систему образования,непотизм (кумовщина) как основной принцип подбора кадров приформировании властных структур, и т.п. Критики подобного поведеJния недооценивают то, что оно в значительной мере соответствуетсобственному выбору населением Украины традиционалистской моJдели консолидации и развития общества на данном отрезке его развиJтия (в определенном смысле «вынужденному» в условиях длительнойаномии и беззакония).

«Оранжевая революция», манифестирующая себя как демократичеJская, по своей ценностноJнормативной сути явилась культурноJэтниJческой революцией. В электоральном расколе Украины с последуюJщим дальнейшим размежеванием электората ключевую роль началиграть фактор исторической идентичности. Эта категория, получивJшая обоснование в работе львовского социолога В. Середы, является,на наш взгляд, наиболее адекватным конструктом для анализа центроJбежных и центростремительных сил в консолидационных процессах,возникших в Украине после революции:

на Западе Украины население консолидируется на основе своJей исторической памяти и соответствующего ей стремления «выJрваться изJпод гнета России»;

консолидация населения Восточной Украины осуществляетсяна основе своей исторической памяти и соответствующего ейчувства «социальноJкультурной связи с Россией»;

население центра Украины балансирует между Западом и ВосJтоком, склоняясь более в сторону Запада, но не консолидируясьс ним полностью в силу несколько отличного исторического опыJта. В условиях двойной неопределенности – социальной аномии инеобходимости выбора направленности исторической идентичноJсти – здесь более вероятно возрастание потребности в авторитарJном лидере типа В. Путина или А. Лукашенко, но с украинскойатрибутикой.


Линия раскола, по сути, осталась такой же, как и два года назад.Общество разделено на две половины – с очень небольшим перевеJсом тех, кто занимает, условно говоря, «правобережную» позицию.И на условном «правом берегу» оказалось чуть больше людей – окоJло 53%. Это, в свою очередь, определяет перевес тех, кто хотел быпровести выборы еще раз – испытать судьбу, сыграть в «украинскуюрулетку». Дело в том, что одним из существенных следствий «оранJжевой революции» стала более жесткая демаркация идеологическихграниц внутри Украины. И ожидания в обществе абсолютно разные.Часть надеется, что страна вернется к состоянию экономической стаJбильности при декларативной многовекторности во внешней полиJтике с учетом интересов России. Другая же часть общества по ту стоJрону демаркационной линии надеется, что будет сделан резкийскачок в направлении Запада, который, в свою очередь, наконец куJдаJнибудь нас примет – в НАТО, в ЕС. Пока что ни одна из этих идеJологий не является доминирующей. А выбор конкретного пути разJвития государства возможен лишь при нахождении внутреннегоконсенсуса.

Если же возвратиться к общей характеристике состояния украJинского общества, то очевидно: сейчас, после максимальногоподъема социальной активности конца 2004 – начала 2005 годовмы находимся в точке едва ли не максимального спада. А потому иожидания большой волны народного протеста необоснованны –нужно чтоJто экстраординарное, чтобы побудить людей к активJным действиям. При этом уверенность правящей коалиции в том,что у нее картJбланш буквально «на все», – дело чрезвычайно опасJное. Власть должна постоянно находиться «в тонусе», помнить, чтоесли она начнет пренебрегать интересами тех, кто ее сделал власJтью, всегда найдется тот, кто этим воспользуется. Так что способJность оппозиции мобилизовать какойJто протестный потенциал ипоказать свою значимость в обществе очень полезна для отрезвлеJния власти. Однако апелляция к обществу в его нынешнем состояJнии в том смысле, чтобы все вновь переиграть и кардинально изJменить, – весьма сомнительна и малоконструктивна. Можно,конечно, провести досрочные выборы и получить ситуацию, в коJторой появится пресловутая двухпартийная система, и тогда к влаJсти может прийти любая из сил этой системы. Но что от этого изJменится к лучшему? Ведь, в конце концов, общество тратит своюэнергию и ресурсы на политику и выборы именно для того, чтобыстало лучше, а не ради «войны всех против всех». С этой точки зреJ

сти основных политических игроков народу постоянно чтоJто пеJрепадало. Но уже к 2006 году его стали оттирать даже от символиJческого участия в «великом дележе». В результате в массовом соJзнании преобладает обескураженность, и все более редкивсплески народного энтузиазма по поводу возможности выхода изэтого состояния.

Ситуация в элитных кругах весьма противоречива в силу того,что интересы основных игроков политической сцены некому «разJрулить». Ю. Тимошенко борется за реализацию своей излюбленнойконцепции: вся власть должна принадлежать народу, а ей – тольковласть над народом. А двум представителям верховной власти – преJзиденту и премьеру – остается либо договориться о компромиссе иобеспечить социальноJполитическую стабильность, либо вести страJну к ожесточенной идеологической конфронтации.

Парадоксальность ситуации еще и в том, что год назад на парлаJментских выборах победили те же, кто победил на президентскихвыборах 2004 года. И только удивительная неспособность победитеJлей поделить функции и полномочия сделала возможной сегодняшJнюю ситуацию. Оказалось, что в Украине еще можно поделитьвласть между двумя участниками, но между тремя – это уже непоJсильная задача. Именно потому А. Мороз и перешел из коалиции«революционной» в коалицию «антикризисную» – так он свел задаJчу (по крайней мере, для себя лично) к привычному делению на два(он сам и В. Янукович). И даже если провести сейчас досрочные выJборы, политическая ситуация не изменится – опять три победителя,которые в очередной раз не смогут ни о чем договориться.

Социологи, которые отслеживают политическую ситуацию в УкJраине, считают, что перспектива ясна: у нас в обозримом будущембудет две лидирующие политические силы, и еще 2–3 вспомогательJных, которые будут принимать посильное участие в политическойжизни. Проблема в том, что любые конфигурации этих сил ни к чеJму хорошему привести не могут. Например, разве может иметь серьJезную перспективу правительство коммунистов и Партии регионовв стране, ориентированной на последовательную евроинтеграцию?Или возврат к правительству БЮТ и «Нашей Украины»? Это же сноJва вечные дрязги, борьба за верховную власть и как результат – кажJдый из партнеров окажется в поиске вариантов «большой коалиции».Пока что не просматривается реальной модели такой коалиции, коJторая могла бы обеспечить проведение последовательной, непротиJворечивой и демократичной политики.


ния даже ущербная и ненадежная стабилизация в демократическомобществе уже сама по себе является серьезной ценностью. И полиJтики – как во власти, так и в оппозиции – должны всегда отдаватьсебе в этом отчет.

IV

Россия региональная


Введение

Центральной темой настоящей статьи является гипотеза о том, чтопри анализе «политической разметки» современной России следуетисходить не столько из идеологических различий между «левыми» и«правыми», «либералами» и «консерваторами», «западниками» или«славянофилами», а из наличия у государства двух больших стратеJгий осуществления власти. Первую стратегию можно назвать поли@тизированной, а вторую – деполитизированной.

Контекст поднимаемой проблемы состоит в том, что с прилагательJным «политический» в его различных вариациях возникают большиесложности при употреблении. К примеру, когда мы слышим о необхоJдимости «политического механизма» разрешения проблемы Чечни, торечь идет о понимании политики как «игры по правилам», вписаннойв определенный институциональный каркас. Однако когда мы слыJшим о важности «политической воли» в разработке антитеррористичеJских стратегий, то политика превращается в сферу принятия суверенJных решений, в минимальной степени ограниченной существующейсистемой правил и норм.

Описание, разложение на варианты и сравнение друг с другомстратегий политизации и деполитизации применительно к взаимоотJношениям между федеральным центром и регионами и станет предJметом нашего внимания. Федеративные отношения, таким образом,предстают в качестве той сферы, где различные модернизационныестратегии власти пересекаются и накладываются друг на друга, обраJзуя сложный и запутанный «клубок». Такой подход, требующий знаJчительной гибкости, переносит акцент с философскоJлогического

Андрей Макарычев

Модернизационные стратегиироссийской власти:

региональные вариации

Многие страны сегодня столкнулись с ситуацией, требующей«возвращения политики» как сферы суверенных исключений, что взначительной мере проливает свет на причины возобновления интеJреса к К. Шмитту2. Суверенитет при этом понимается не в категориJях конституционной доктрины, выводящей его из воли народа, а сточки зрения идентификации агента политических изменений, имеJющего возможность (вне формальноJправового контекста) устаноJвить порядок, который, будучи политическим по сути, впоследствиимог бы приобрести юридически оформленный вид. Другими словаJми, категория суверенитета изначально помещается вне правовогополя, поскольку в ано(р)мальной ситуации (каковой является, наJпример, борьба против терроризма) законы не могут служить исJключительным источником и обоснованием политических дейстJвий. Соответственно, решение вопроса о той грани, котораяразделяет нормальную и ненормальную ситуации, а также о характеJре исключений из существующих норм, входит в исключительнуюкомпетенцию суверена3.

В понимание сути данной проблемы значительный вклад внесДж. Агамбен, чьи работы базируются на утверждении о том, что «соJстояние исключения» превращается в доминирующую парадигму упJравления в современной политике. Другими словами, высшая властьпо принятию решений о том, будут ли соблюдаться существующиеправовые положения, принадлежит политическому лидеру (верховноJму правителю), являющемуся носителем политического. ПассажДж. Агамбена может в адаптированном виде быть применен для пониJмания природы нынешнего политического режима России. В соответJствии с его подходом, суверен (президент РФ) является фигурой, коJторая «одновременно находится внутри и вне существующегоправового порядка»4. В. Путин, без сомнения, является лидером, пытаJющимся вернуть России политическую субъектность в мире, однакопри этом значительным образом меняется и внутреннее политическоепространство. В нем, с одной стороны, некоторые существующиенормы не находят своего применения, поскольку за ними не стоит сиJла. С другой же стороны, силу закона приобретают акции, не обеспеJченные с правовой точки зрения. Это не столько диктатура, сколько«пространство, лишенное закона… в котором все юридические опреJделенности дезактивируются»5, но без радикального слома существуJющего порядка6. В этом пространстве сложно провести грань междунарушением закона и его исполнением, в результате чего стираетсяразличие между тем, кто искажает правила, и тем, кто им следует7.

противопоставления политизированных и деполитизированныхстратегий на поиск реальных зон конвергенции между ними.

Политизирующие эффекты федеративных отношений

В настоящей статье мы будем исходить из того, что политическая теJория знает два различных контекста употребления концепта «полиJтика». Первый уходит своими корнями в работы К. Шмитта. Егоконцепция политического указывает нам на существование сферыотношений власти, которая требует актов решения и ссылается на каJтегории, отличные как от морального самоопределения, так и от экоJномического поведения в сфере производства и потребления. РешеJния суверена основаны на воле и авторитете, они не обязательнодолжны быть подотчетны обществу и не объясняются напрямуюпредшествующей логикой событий – они выводятся непосредственJно из воли самого суверена, которая не требует обоснования для своJей актуализации.

К. Шмитт исходит из того, что законом все предусмотреть нельJзя, в силу чего реализация политической стратегии власти требуетисключений, то есть таких нарушений правил, которые разрешены идаже в определенном смысле институционализированы. Другимисловами, наряду с конституционной властью, которая регламентируJет нормальные ситуации, существует экстраординарная власть, котоJрую никогда не удастся без остатка охватить регламентом и котораяпо усмотрению ее обладателя может быть применена в исключительJных ситуациях. Однако с помощью права решить, наступил чрезвыJчайный случай или нет, не представляется возможным, в силу чеговопрос о том, кто принимает решение в ситуациях, не регламентироJванных юридически, становится вопросом о суверенитете. СувереJнитет – высшая, не выводимая ни из чего власть, которая находитсявне нормального правопорядка и одновременно принадлежит ему.

Исключительные полномочия интересны, таким образом, тем,что отражают суть проблемы политического. К. Шмитта, как видим,интересуют ситуации, при которых право фактически приостанавлиJвает действие самого себя. Существо власти, следовательно, обнаруJживается именно при прерывании рутины, то есть при экстраордиJнарном политическом вмешательстве. Власть – это и есть попирание«естественной» связи событий и учреждение собственной причинJноJследственной связи1.

А. Макарычев / Модернизационные стратегии российской власти 333332 IV. Россия региональная

ное политики – это то, встреча с чем всегда случайна и рискованJна»10. В другом месте тот же тезис переформулируется следующимобразом: «возможность невозможного и есть основа политики»11 какпрерывания постепенности и формирования новых общественныхпрактик. То есть «настоящая политика подрывает иллюзию любых заJвисимостей» и определенностей – профессиональных, социальных идр.12 «Политическое движение всегда нарушает существующие граJницы… Политическая власть – это власть тех, кто не имеет «естестJвенной» причины управлять»13.

С. Жижек определяет политику как готовность к самопожертвоваJнию и способность изменить само понимание «символического поJрядка», то есть того, что «стратегически возможно в рамках опредеJленной исторической ситуации». Политический акт авторизуетсясамим политическим агентом, без внешних на то обоснований, тоесть он не является «естественным», автоматическим результатом преJдыдущего ряда событий. Ссылки на «абстрактное право», игнорируJющие реальную расстановку сил, в рамках этой логики могут расцеJниваться как признак «политической беспомощности»14. Именно вэтом контексте можно понять тезис о том, что политика – это «спасеJние от автоматизмов безразличия»15.

В такой версии политика не только не обязательно ассоциируетсяс государством, но и, скорее всего, дистанцируется от него. СледоваJтельно, «поле политики» отграничено от «поля государства»16, и поJлитика сама конструирует эту дистанцию. В силу этого политика неявляется простой проекцией государственного управления на те илииные сферы жизни, а предполагает сопротивление тотализирующимили унифицирующим импульсам, исходящим от государства. СоотJветственно, лишь те регионы, которые в 1990Jе годы выступали спланами стратегического развития, отличными от федерального ценJтра, в этом терминологическом ракурсе были политическими субъJектами (к примеру, Татарстан или Калининградская область).

Политика, иными словами, это процесс авторизации власти теJми, кто не имеет на это санкции господствующей элиты. СоответстJвенно, политика отталкивается от принципа равенства, будучи сцеJной для тех, кто играет свою роль вопреки отсутствию для этогоформальных, узаконенных оснований. Исходя из этого, у политикинет «естественных» субъектов, раз и навсегда уполномоченных наисполнение строго определенных ролей. Такой подход, многие элеJменты которого, в частности, можно найти у Х. Моргентау, видитполитику в качестве безграничной сферы деятельности, лишенной

Политическое решение вытекает из эксклюзивной воли сувереJна и не прописано в законах. Такой взгляд предполагает, что В. ПуJтин, будучи свободным в выборе приоритетов развития, черпаетсвою власть из собственных представлений о том, что есть политиJческое благо. Президент, по такой версии, является фигурой, автоJномной от других, гораздо менее влиятельных игроков на политиJческой сцене, и независим от них в своих действиях. Подобнаялогика продолжается в том, что процесс принятия решений базируJется не столько на нормах, сколько на исключениях из них. ДругиJми словами, политическая целесообразность становится важнееправовых принципов, которые при желании можно подогнать подволю суверена. Важно еще раз отметить, что оборотной сторонойописанной ситуации является ее открытость, означающая, что«конкретная суть политики лежит в способности определять правиJла, нормы и ценности общества… Все типы порядка, основанныена правилах (такие, как правовые системы), в конечном итоге завиJсят от возможности принять решение, которое само находится внесуществующей структуры правил»8.

Сказанное выше можно использовать в качестве рамки для аналиJза взаимоотношений между федеральным центром и регионами вРФ. Так, в строгом смысле слова политическим можно назвать, наJпример, решение президента об отказе от выборности глав субъекJтов федерации – оно было принято на фоне Бесланской трагедии,которая актуализировала фигуру Врага в ее шмиттианском понимаJнии, и представляло собой яркое выражение политической воли глаJвы государства. Наоборот, начало проекта по укрупнению субъектовфедерации политическим назвать нельзя, поскольку он базируется наадминистративной, технической логике и исходит из представленийо рациональном управлении региональным развитием.

Второй контекст понимания политики как концепта базируется напостструктуралистском фундаменте и предполагает критическое отJношение к устоявшимся идентичностям и ролям участников властныхотношений вплоть до их деконструкции9. Политика – это не «игра поправилам», а, наоборот, нарушение статусJкво, характеризующееся неJизбежными и многочисленными расколами, разрывами с традициями,многоголосием, а также отсутствием единого центра субъектности.

Такой взгляд обосновывается традициями французской философJскоJполитической школы, в рамках которой существует устойчивоепредставление о том, что «политика являет себя следствием действийсубъекта, наталкивающегося на реальное как на препятствие… РеальJ


ходит для характеристики политики в исполнении «центра», в товремя как альтернативная (постструктуралистская) парадигма в больJшей степени применима для описания природы политики на «периJферии» политической системы. Понятно, что в данном контекстетермины «центр» и «периферия» можно использовать и с точки зреJния описания акторов различного «веса» и влияния («доминируюJщие» vs «подчиненные»), и с точки зрения географической (Москваvs окраины), что для настоящей статьи является важным методологиJческим уточнением.

«Политика», таким образом, оказывается двуликим термином, деJмонстрируя способность обозначать различные модели поведения взависимости от того, какую точку отсчета мы выбрали. Если мы гоJворим о стратегии политизации применительно к уровню федеральJного центра, то ее имманентными характеристиками будут политиJческая воля и принимаемые на ее основе решения; в то же время еслимы рассуждаем о стратегии политизации на уровне субнациональJных единиц, то ее следует воспринимать в категориях сопротивлениядоминирующим механизмам власти и переопределения (переформуJлирования) ее ключевых концептов. Стоит нам, таким образом, поJменять ракурс, как изменится и то содержание, которое следует вклаJдывать в концепт политики и производных от него терминов.

Между тем, конечно же, между двумя интерпретациями политиJки, логически разведенными нами выше по разные стороны, естькоеJчто общее. Любая политика, согласно А. Бадью, проявляет себятолько в формате политических событий, каждое из которых непреJменно предполагает нарушение режима властных отношений21. СоJбытие «сводится к представлению о том, что приемлемое пересталоиметь значение. Для политики, достойной этого имени, основнымреферентом служит неприемлемое»22, то есть неочевидное и, казаJлось бы, недостижимое в рамках текущей ситуации. Неслучайно А. Бадью сравнивает политику с «броском игральных костей», поJскольку она неизбежно включает в себя элементы риска, спонтанноJсти, нерегулируемости, неопределенности и неизвестности. ПолиJтический акт всегда сингулярен, его нельзя поставить на поток илимеханически, как на конвейере, воспроизвести в других обстоятельJствах: он «управляется предписанием, которое опирается лишь самона себя»23. Соответственно, ни история, ни традиции, ни этнорелиJгиозные факторы не могут служить ограничителями для субъектовполитики. Акты политического агента авторизуются только им саJмим, без внешних гарантий24, из чего следует, что «дискуссия являетJ

собственного, специфического «предмета» за исключением «чистойвласти» как таковой.

На языке Ш. Муфф, «поскольку любой политический порядокесть выражение гегемонии, политическая практика не может простопредставлять интересы предсуществующих идентичностей – она конJституирует эти идентичности»17. Такая постановка вопроса предполаJгает не столько «рациональные дебаты» между различными акторами,сколько борьбу за признание себя в качестве полноценного политичеJского субъекта и затем – за гегемонию. В 1990Jе годы на региональJной сцене России мы видели много событий, укладывающихся в этулогику, – от стремления большинства регионов строить свои отноJшения с федеральным центром на эксклюзивной основе до возникноJвения межрегиональных ассоциаций, пытавшихся застолбить за соJбой определенную роль в рамках федеративных отношений.

Политика, таким образом, всегда предполагает конфликт, «указыJвающий на противоречие между структурированным социальным теJлом, в котором каждая часть занимает свое место», и частью, котораярасстраивает этот порядок18. Политика обеспечивается наличием «тоJго, что не включается в целое»19, и, по С. Жижеку, основывается натом, что некая частность начинает выступать как носительница боJлее широких трендов или интересов и в силу этого дестабилизируетсложившийся порядок вещей в общественном организме20. ИдентиJфикация части общества, которая протестует против отсутствия у неечетко зафиксированного и устраивающего ее места в сложившейсяиерархии отношений, с универсалиями и есть «элементарный жестполитизации». Партикулярность начинает конденсировать вокруг сеJбя требования более широких групп и слоев. Таким образом, в полиJтике нет места частностям, то есть отдельным группам, выдвигающиминдивидуальные требования: они легко устраняются с политическойсцены с помощью удовлетворения этих требований.

* * *

Возникает закономерный вопрос: как примирить между собой (илиобъединить друг с другом) две различные версии политики – условJно говоря, «шмиттианскую» и «постструктуралистскую»? Наш ответсостоит в том, что их сосуществование должно базироваться на приJзнании различий между политическими субъектами. Их отграничеJние друг от друга наиболее плодотворно смотрится по линии «центр– периферия». Иными словами, шмиттианский вариант больше подJ


для политической субъектности регионов: и для федерального центра,и для финансовоJпромышленных групп они предстают лишь как объJекты для властных или экономических инвестиций.

Вторая аналитическая рамка описывает случаи субъектности висполнении регионов, которые вырываются из системы федеративJных отношений и в той или иной форме отказываются подчиняться«детерминизму структуры». Субъект в данном прочтении – это тот,кто, формально подчиняясь власти, одновременно держит дистанJцию по отношению к ней, не отождествляет себя с ней полностью,сохраняя «свободу рук» для сопротивления внутри структуры слоJжившихся властных отношений. В предельном варианте речь можетидти о сепаратизме, в силу чего Чечня, видимо, является наиболеенаглядным симптомом такого сценария.

Третья трактовка видит в субъекте регионального политическоJго актора, совершающего операцию гегемонии посредством предстаJвительства более широких интересов, то есть движения от частногок общему. Заимствуя терминологию у Э. Лаклау, можно утверждать,что чем шире по своему составу некая структура (представляющаясобой набор элементов, или «цепь эквивалентностей»), тем в больJшей степени ощущается необходимость в объединяющем их «общемэквиваленте»31. Можно увидеть, по крайней мере, три возможных ваJрианта использования этого теоретического подхода к проблемамроссийской регионалистики.

А: Эта аналитическая рамка применима для ситуаций, когда «цепиэквивалентности» несут в себе потенциал сопротивления унификации.Допустим, в рамках противостояния между федеральным центром и ряJдом регионов речь может идти о Татарстане как об «общем эквиваленJте», чья политическая линия в отношении Москвы не только отражаетчастные интересы этой республики, но и содержит позиции, важныедля сохранения и поддержания федеративных отношений в целом. Длятого чтобы отдельный регион (допустим, Татарстан) более или менееуспешно выполнял эту роль «общего эквивалента», необходимо соблюJдение, по меньшей мере, двух условий:

другие регионы (в условной «цепи эквивалентностей») должJны признать, что именно этот элемент из всей серии в состояниивзять на себя роль лидера, выразителя общих интересов в процесJсе «торга» с Москвой;

федеральный центр должен признать роль Татарстана (либокакойJто другой из республик) в качестве «общего эквивалента»,

ся политической лишь в той мере, в какой она кристаллизуется в реJшение»25. Так, для Ж. Деррида «решение связывает и разом отделяетразум и безумие; его надо понимать и как изначальный акт порядка,воления, декрета, и как разрыв, цензуру, отделение, размежевание»26.

Политика, таким образом, выводится из сочетания двух факторов:воJпервых, это некое социальное нарушение, расстройство, «травма»или обозначившийся дефицит чегоJто – короче говоря, все то, что умеJщается в английский термин «dislocation». Вторым условием рождения«политического» следует считать стремление к символизации этоготравматического опыта, к заполнению того вакуума, который он остаJвил27. Соответственно, любая «социальная объективность в конечномитоге носит политический характер, поскольку конституируется поJсредством акта власти»28. Поэтому «основная политическая борьба –это не столько агонистическая конкуренция политических субъектов,признающих друг друга как законных соперников, в области допустиJмого, сколько борьба за определение границ этой области, за проведеJние черты, отделяющей законного соперника от незаконного врага»29.

Субъекты политики

В рамках обозначенного выше понимания политики логическимобразом возникает вопрос о ее субъектах. Говоря о региональном усJтройстве России, здесь, с нашей точки зрения, возможно несколькомодельных ситуаций.

Первая рамочная ситуация предполагает монополизацию всейсферы федеративных отношений доминирующим актором в лице феJдерального центра, источника и носителя неделимого суверенитета.Именно Суверен (по С. Жижеку, «Мастер») – это тот «концептуальJный персонаж», который легитимирует новации, в том числе посредJством института исключения из существующего нормативного порядJка. С одной стороны, общество при этом конструируется «сверху»,политическим способом; с другой же – монопольное положение ценJтра переводит ситуацию из политической в деJполитизированную,связанную с подчинением консенсусным нормам и организационноJтехническим соблюдением законодательства. Именно об этом стремJлении «управлять без политики» упоминал Ж. Рансьер, обвинявшийгосударство и крупный бизнес в скоординированном стремлении«монополизировать и деполитизировать публичную сферу»30. ПроJецируя эту модель на Россию, легко увидеть, что в ее рамках нет места


ция набирает темпы: на региональной сцене выделяются не те, ктогромче других заявляет о своей специфике и самобытности, а те, у коJго есть прагматическая стратегия развития, так или иначе привязаннаяк ресурсам федерального уровня (успех проекта «Сочи – 2014» в этомсмысле является показательным).

Под деполитизацией мы будем понимать ситуацию, в рамках коJторой все ее участники (то есть, в нашем случае, и регионы, и федеJральный центр) отказываются от использования политического инJструментария при осуществлении своих стратегий (случаи, прикоторых один из акторов привержен политизированной стратегии, адругой – деполитизированной, будут затронуты нами в заключительJной части статьи). Истоки самого концепта деполитизации следуетискать в работах К. Шмитта, полагавшего, что «человечество искалонейтральную область, в которой прекращался бы спор и где можнобыло бы прийти к взаимопониманию и согласию»32. В дальнейшихрассуждениях на эту тему можно отталкиваться и от тезиса А. Бадьюо том, что «современное государство предназначено лишь для того,чтобы выполнять определенные функции или производить консенJсус мнений». Деполитизация в этом контексте понимается как следоJвание правилам, определенным структурой, именно в силу чеголюбая политика влечет за собой «серьезные беспорядки в государстJве»33. Для последнего важно убедить народ в том, что форма правлеJния «уже не воспринимается как объект политического выбора, нопереживается как… естественная среда для постмодернистской инJдивидуальности, не навязывающая уже борьбы и жертв»34. Политикапри этом редуцируется до полицейских функций и сводится к «техJническому» наведению порядка. Власть, осуществляемая от имени«нормы» и направленная против «патологии» (девиации), превращаJется в набор различного рода «техник» вмешательства, наказания иисправления.

Одним из симптомов деполитизации отношений между федеJральным центром и субъектами федерации стал почти одновременJный уход с региональной политической сцены в августе 2007 годадвух «старожилов» и одновременно двух наиболее явных либералов– М. Прусака и К. Титова. В обоих этих случаях (равно как и в неJскольких других) линия действия федерального центра сводиласьк введению практики «внешнего управления»: ранее Камчатскойобластью был поставлен руководить А. Кузьмицкий из числа «пиJтерских», а Амурской – Н. Колесов из Татарстана. Вместо М. ПруJсака губернатором Новгородской области стал нижегородец

понимая, что отношения Москва – Казань по своему значениювыходят за пределы исключительно двусторонних.

Б: Схема Э. Лаклау может быть востребована и при ситуациях,когда «цепь эквивалентностей» формируется не столько по принциJпу противодействия «своему», внутреннему центру, сколько для поJлучения от него мандата на представительство всей структуры в еевнешних коммуникациях. Например, Калининградская область симJволизирует собой не просто отдельную часть территории России, нои сам дух российскоJевропейского взаимодействия в «пилотном» реJжиме, равно как и СанктJПетербург традиционно несет в себе сеJмантику «европеизации России».

В: Возможны варианты, логически связанные с категориями, исJпользуемыми Э. Лаклау, но выворачивающие его схему «наизнанку».Речь идет о ситуациях, когда формирование «общего эквивалента»логически предшествует появлению «цепи эквивалентностей». НаJпример, так чаще всего обстоят дела с «пилотными регионами»: какправило, сначала появляется и разрабатывается некая инновационнаямодель, апробируемая на какойJто одной территории, а затем онапрезентуется в качестве «эталона» для других городов или областей.

Наконец, возможна еще одна – четвертая – ситуация, при котоJрой на политическую сцену выходит внешний субъект, заполняющийнеизбежные «пустоты», «лакуны» в системе федеративных отношеJний. В нашем случае речь может идти о Европейском союзе и Китае.В рамках этой ситуации отношения доминирующего актора (федеJрального центра) с регионами СевероJЗапада представляют собойчасть более широкой рамки взаимоотношений Москвы с ЕС, равнокак политика федерального центра в отношении регионов ДальнегоВостока вписывается в более масштабную динамику российскоJкиJтайских отношений.

Деполитизированный федерализм?

1990Jе годы были временем политически выраженной модели реJгионального развития: все субъекты федерации прошли через периодсамоутверждения как друг перед другом, так и в отношениях с центJром. В начале нынешнего десятилетия появились признаки другой моJдели, связанной не столько с политическими конфликтами, сколько стехнологией осуществления конкретных проектов. Сейчас эта тенденJ


* * *

В основе нашего последующего анализа будет находиться заимствованJная у С. Жижека концептуальная схема, показывающая несколько осJновных вариантов «дезавуирования политического момента»35.

Первый вариант описывается в категориях «архиполитики», осJновывающейся на представлении об обществе как о традиционном,органично структурированном и однородном социальном простJранстве («теле»), в котором нет внутренней почвы для политическихантагонизмов. Говоря словами Ж. Рансьера, такая модель предполагаJет формирование сообщества, «где тел ровно столько, сколько нужJно, а количество слов – необходимо и достаточно для того, чтобыобозначить их»36. Одним из проявлений такой стратегии деполитиJзации можно считать подход к укрупнению регионов, описанныйВ.Каганским: «89 кнопок – это слишком много, кнопок должно бытьменьше. Я говорю: “Ну а последствия?” Мне отвечают: “Ты что, непонял? Кнопок должно быть 30, нажимать неудобно”»37. Этот своеJобразный диалог иллюстрирует доминирование в российском дисJкурсе тенденции к формированию в России минималистского полиJтического пространства, удобного для управления им и населенногоотносительно небольшим количеством акторов.

«Архиполитика» при этом неизбежно содержит в себе некий «укJлон в архаику», поскольку основана на «завороженности» различнымиверсиями прошлого38, которые используются для конструированияидентичности. При этом в социальное «тело», конечно же, может бытьзанесена «инфекция» изнутри, которую необходимо уничтожать воимя «здоровья» общего организма. Такие представления практическиполностью соответствуют различным вариантам унитаризма и воссозJдания «вертикали власти» в России без сколькоJнибудь существеннойполитической роли регионов.

Второй вариант – это «параполитика», при которой политичесJкий конфликт не игнорируется вообще, но формулируется в категоJриях соперничества между легитимными, признанными агентами.Состязание в рамках этой модели разворачивается на основе четкоустановленных правил, обязательных для выполнения всеми. СоотJветственно, политические альтернативы за пределами этого «триумJфа административного благоразумия»39 считаются немыслимыми.

Суть такого варианта деполитизации можно выразить примернотак: играйте по техническим правилам и дайте развиваться индивидуаJлистическим стратегиям40. Субъектами параполитики становятся ноJ

С. Митин. Весьма политизированный К. Титов (который в разныегоды состоял и в СПС, и в СоциалJдемократической партии и учаJствовал в президентской кампании) был заменен на предельно техJнологизированную фигуру В. Артякова, представляющую такиевлиятельные экономические структуры, как «АвтоВАЗ» и «РособоJронэкспорт».

Такая линия поведения может объясняться двумя причинами. ВоJпервых, президентская администрация уверена, что наиболее эффекJтивно управляет тот региональный начальник, который в минимальJно возможной степени связан с местными деловыми интересами.Кроме того, снять такого человека будет куда проще – никто из меJстных за него не будет заступаться. ВоJвторых, «варяг», лишенныйустойчивых связей в руководимом им регионе, демонстрирует лоJяльность только главе государства, единственному источнику губерJнаторской легитимности.

В этой ситуация отметим два важных обстоятельства. ВоJпервых,возникает вопрос о том, насколько объективны те выводы, которыеделаются в отношении отстраняемых регионалов. Стандартная форJмулировка гласит, что отправляемые в отставку губернаторы «утраJтили доверие президента», что, казалось бы, отражает преобладаниеполитического фактора личной лояльности в отношениях глав госуJдарства и региона. Однако в администрации президента понимают,что, помимо «доверия», должны быть и более объективные критеJрии, по которым можно оценивать результативность работы губерJнаторов. Известно, что в 2007 году были разработаны так называеJмые «региональные паспорта», в которых прописаны 134 показателярегионального развития, которые должны использоваться федеральJным центром.

Можно указать и на второе обстоятельство: региональная политиJка Кремля исходит из того, что обеспечение победы «Единой России»на выборах в регионе и эффективное управление этим регионом –идентичные друг другу задачи. Соответственно, политикоJидеологиJческие (в том числе предвыборные) цели могут наиболее эффективJно достигаться административноJуправленческим способом, что преJвращает выборы в одну из менеджерских технологий.


ские функции. Нечто похожее предлагалось несколько лет назадЦентром стратегических исследований ПФО: государство, согласноэтой бизнесJлогике, должно само избавиться от тех функций, котоJрые ему тяжело исполнять и которые, по большому счету, ему несвойственны. Практическим результатом рассуждений на эту темустало приглашение частного капитала в сферу ЖКХ, а также коммерJциализация ряда направлений социальной сферы.

Эта неолиберальная по своей сути концепция означает, что «госуJдарство должно выполнять функции регулятора, а не производителяуслуг». Логика О. Чиркунова приводит его к мысли о том, что «госуJдарство обладает огромной собственностью и, как правило, распоряJжается ею неэффективно… ЗадачаJминимум – избавиться от непроJфильных активов, задачаJмаксимум – постепенно переходить к полнойоплате аренды за использование собственности даже в отношенияхмежду государственными или муниципальными структурами». ПриJмерно то же мы слышали из уст Е. Гайдара, Б. Немцова, И. Хакамадыи других «правых». «Государственному учреждению не надо иметь коJтельные и производить тепло, надо покупать тепло у бизнеса. Не надоиметь собственный транспорт, надо покупать транспортную услугу…Передача государственных услуг рынку не значит, что эти услугидолжны стать платными для населения. Это значит, что государствокупит эти услуги на рынке и предоставит их населению».

При этом, однако, важно увидеть, что оборотной стороной «паJраполитической» модели власти стало сокращение электоральногопространства в регионах (фраза псковского губернатора М. КузнеJцова: «Какое счастье: больше не придется никогда избираться»45 – явJляется весьма иллюстративной). Эта тенденция базируется на широJко распространившемся во многих кругах убеждении в том, чтовыборы руководителей регионов не стали эффективным кадровыммеханизмом и за десять лет не привели к приходу к власти грамотJных, рациональных администраторов46. Кроме того, новый контекстреформ, сопряженный с неизбежными всплесками протестных реакJций, не оставляет большинству глав регионов шансов на переизбраJние, поскольку они неизбежно возьмут на себя львиную долю социJального недовольства и за состояние ЖКХ, и за новый принципфинансирования образовательных учреждений, и за многие другиесферы, отданные федеральным центром на откуп местным властям.Из этого следует один интересный вывод: именно уход государстваот выполнения значительного объема своих прежних социальныхобязательств порождает необходимость в отказе от политических

сители отдельных идентичностей (культурных, этнических, региоJнальных), находящиеся друг с другом в состоянии легитимного соперJничества. Хорошим примером может служить регулируемая государJством конкуренция между различными регионами России заинвестиции, финансовые потоки и участие в транспортных проектах41.

«Параполитические» элементы можно увидеть и в весьма распроJстраненной точке зрения о том, что современное государство выJнуждено постепенно превращаться в создателя рынка публичных усJлуг и управляющего бизнесJпроцессами (в рамках такого дискурсавласти неслучайно появление метафоры «регионы как супермаркетыразвития»42). В качестве одного примера можно привести популярJную практику назначения главами регионов «варягов», призванныхпровести «санацию» на основании опыта, полученного в иных услоJвиях и на иной территории. Государство здесь имитирует, воспроизJводит технологическую в своей основе логику бизнеса, хотя она заJмаскирована под политические решения. Например, решение опереходе от избрания к фактическому назначению глав субъектовфедерации было озвучено в политическом контексте, связанном сБесланским кризисом, однако, по сути, представляло собой экстраJполяцию весьма прагматической, инструментальной модели власти:если «регионы – корпорации» управляются плохо, то необходимапроцедура введения внешнего управления, которое не может бытьдемократическим. «В. Путин отказывается мыслить в категориях поJлитической борьбы»43 между различными группировками, в том чисJле между федеральным центром и региональными элитами, в силучего для него федерализм не есть вопрос политический. Созданиефедеральных округов также можно рассматривать как составнуючасть «параполитической» стратегии федеральной власти.

Проецируя эту линию рефлексии на сферу региональных отноJшений, уместно сослаться, к примеру, на позицию губернатораПермского края О. Чиркунова44 о том, что для эффективного управJления федеративными отношениями Российское государство должJно перенять многие подходы, хорошо известные в сфере бизнеса.Например, «инфраструктуру нужно развивать не повсеместно, а там,где это необходимо для развития бизнеса». Но наиболее важнымпредставляется его следующий тезис: «Не можешь разобраться всложной системе – упрощай ее, отсекай те части, которые можно пеJредать на исполнение другим (аутсорсинг)». Иными словами, переднами – идеальная модель компактного, но при этом богатого ресурJсами государства, которое добровольно сокращает свои управленчеJ


кий в своей основе процесс столкновения интересов и их последуюJщего согласования51. Наглядным примером может служить «техничеJское» правительство М. Фрадкова, благодаря которому решение мноJгих социальноJэкономических проблем (включая монетизациюльгот, реформу ЖКХ и системы образования) было фактически отдаJно на откуп так называемым «непредвзятым», «постидеологическим»экспертам, предстающим в качестве носителей «рационального знаJния» и предлагающим обществу «готовые» решения.

Однако «модель рационального управления … не является полиJтической»52, и «единство, основанное на рациональном консенсусе,по сути своей является антиполитическим, потому что оно пренеJбрегает решающей ролью страстей и аффектов в политике»53. Болеетого, там, «где провозглашенный триумф правового государствасвершается в фигуре обращения к экспертам, демократия сводится ккарикатуре на саму себя»54. К. Шмитт определял деполитизацию как«абсолютный техницизм», то есть безразличие в отношении политиJческой цели – подобно тому, как у инженера может не быть интереJса к тому, как его изобретение будет использоваться. Он сравнивалтакую модель с большим городом, где все происходящее якобы подJдается калькуляции, с системой «безошибочной объективности», соJгласно которой «должны остаться лишь организационноJтехничесJкие и экономикоJсоциологические задачи, но не должно быть болееникаких политических проблем. ТехникоJэкономическое мышлениетого рода, что господствует сегодня, уже совершенно не способновоспринимать политическую идею»55.

Деполитизированный консенсус времен В. Путина имеет под соJбой «рациональную» основу, то есть «здравый смысл» и различногорода «технологии» «полезного», «мудрого» устройства общества. ГоJворя словами М. Фуко, «общая техника управления людьми имеетсвое базовое устройство – дисциплинарную организацию», котораянацелена на «нормализацию». Отсюда следует, что «норма являетсяносителем некоторой властной претензии… Это элемент, исходя изкоторого обосновывается и узаконивается некоторое исполнениевласти… Норма подразумевает одновременно принцип квалификаJции и принцип коррекции. Функцией нормы не является исключеJние, отторжение. Наоборот, она неизменно сопряжена с позитивJной техникой вмешательства и преобразования». Именно здесьследует искать корни такой управленческой модели, которую М. ФуJко назвал гибридным и непереводимым на русский язык термином«governmentality». В контексте нашего анализа важно указать на то,

процедур. Другими словами, ценой за либеральные реформы станоJвится снижение уровня политической составляющей режима.

К числу других существенных «параполитических» эффектовследует отнести и изменение состава политических субъектов на реJгиональном уровне (7Jпроцентный барьер при выборах в региональJные легислатуры, запрет на создание блоков региональных партий,жесткий выбор в пользу или подписей, или денежного залога прирегистрации). В эту логику вполне органично встраивается мысльН. Петрова о том, что при режиме В. Путина произошло «замещеJние институтов субститутами – их функциональными подобиями,не имеющими, однако, самостоятельной легитимации» (Совет безоJпасности, Госсовет, общественные приемные полпредов, центрыстратегических разработок, «комиссия Д. Козака», «группа И. ШуваJлова» и пр.)47.

Третий вариант деполитизации – это «метаполитика», в основекоторой лежит представление о достижимости такого управленчесJкого порядка, который был бы основан на рациональных принципахуправления. Метаполитика легитимирует себя посредством прямыхссылок на экспертное знание, или, говоря словами А. Бадью, на«мыслительные процессы»48. Многие современные теории базируJются на понимании власти как проекции рациональных техник адJминистрирования экономическими и социальными процессами,основанных на экспертизе, которая заполняет собой правительстJвенные сети посредством особого («эзотерического») знания и техJнических умений49. В основе «метаполитического консенсуса»,таким образом, лежит представление о том, что глобальный эконоJмический порядок автоматически содержит в себе некую «историчеJскую необходимость», которую нужно принять в качестве руководстJва к действию и сопротивление которой эквивалентно следованиюпо пути архаических интересов и устаревших догм.

Суть такого варианта деполитизации состоит в таком пониманииэффективности и профессионализма управленческих структур, котоJрое базируется на их необходимом функциональном отделении отполитики как сферы властных отношений и приобретает форму «техJнического» подхода к решению проблем. Известный финский исслеJдователь в этой связи полагает, что российские регионы можно расJсматривать как инструменты в руках «рационального государства»,которые необходимы в качестве источника информации и знания осостоянии дел на местах50. Любая реформа преподносится с точкизрения «оценки нужд» и «развития стратегии», но не как политичесJ


под которой он понимал необходимость формирования такогодискурса о власти, который бы избавился от центральности фигуJры суверена. – А.М.) для того, чтобы наполнить покупками своитележки в супермаркете…»58;

либеральноJдемократическим форматом функционированиямеханизмов власти;

«оппортунистическим прагматизмом, лишенным принципов»59;

практиками толерантности, нацеленными на исключение наJсилия из повседневной жизни. Постполитика разрешает все, чтолишено своей сущности и поэтому неопасно (мультикультураJлизм признает легитимность фигуры Другого лишь в той степеJни, в которой тот не доставляет дискомфорта для «постчеловечеJского пространства удовольствий»)60.

«Постполитический» взгляд на мир базируется на ощущении того,что люди освободились от власти идей и перестали считать политиJку главной проблемой, в силу чего произошла замена политическогосуррогатным, виртуальным. Продолжая известный семантическийряд С. Жижека («кофе без кофеина, сливки без жира, пиво без алкоJголя, война без потерь»), можно представить себе ситуацию «поли@тики без политики», равно как «выборов без выбора». Политика, лиJшенная абсолютов (а значит, идеологии и конфликтов), предлагает«смехотворный выбор между различными наклейками, которыйтолько подчеркивает абсолютную бессмысленность альтернативы»61.Благодаря этому государство редуцируется до полицейского аппараJта, а межпартийная борьба заменяется коммуникациями между «проJсвещенными технократами» (экономистами или специалистами поизучению общественного мнения или «гуманитарным технологиJям»), которые и вырабатывают тот консенсус, вокруг которого проJисходит какаяJто публичная активность. «Сегодня мы живем в поJстутопическом мире управленческого прагматизма»62, – с плохоскрываемым сожалением констатирует С. Жижек.

К этому списку можно добавить взятую из работ Ж. Бодрийяра«трансполитику», которая трактуется как нечувствительность илибезразличие к политическим феноменам со стороны так называемого«молчаливого большинства», то есть масс, не являющихся уже частьюни социального, ни политического мира. «Молчаливое большинство»– это некая «антиматерия», испытывающая чувство презрения к власJти и не нуждающаяся в необходимом условии демократии – в предJ

что эта модель выводит технические навыки государственного меJнеджмента из способности власти мыслить и анализировать, и потоJму может быть названа деполитизированной.

Четвертый вариант в нашем списке – это «ультраполитика»,опятьJтаки уходящая своими корнями в теорию К. Шмитта, котораяпредусматривает милитаризацию (и я бы добавил – секьюритизаJцию) политики посредством ее радикализации, то есть использоваJния концепта войны между «нами» и «ими», «своими» и «чужими».

Концепт «ультраполитики» можно рассматривать сквозь призму«копенгагенской школы», которая ввела в научный оборот сам терJмин «секьюритизация». С точки зрения нашего анализа важно отмеJтить содержащуюся в нем тесную сопряженность концептов «полиJтики» и «безопасности»: политизация вопроса является неизбежнымусловием его последующей секьюритизации, которая в случае успехапомещает этот вопрос вне политических рамок, то есть, строго говоJря, деполитизирует его56.

«Ультраполитические» мотивы стали важнейшим компонентомполитической философии С. Жижека в той части, где он обращаетJся к установлению логической связи между деполитизированной моJделью властных отношений и ростом расистских, ксенофобских наJстроений. По его словам, времена постмодерна «определяютсятайной солидарностью между двумя ликами Януса: с одной стороны,мы имеем замену политики как таковой деполитизированными, такназываемыми гуманитарными технологиями; с другой стороны –пришествие деполитизированного чистого зла под маской чрезмерJного этнического или религиозного насилия»57. Репрессированноеполитическое возвращается в виде фигуры «зла», приобретающейочевидные этнические или религиозные черты. Ненависть к ДругоJму – это и есть переход жижековской постполитики (о которой речьпойдет ниже) в шмиттианскую ультраполитику. Насилие на этничеJской почве в ряде городов России (Кондопога, Ставрополь, ВороJнеж) может служить частичным подтверждением этой логики.

Пятый вариант – «постполитика», которая, по С. Жижеку, харакJтеризуется четырьмя взаимосвязанными чертами:

приоритетом экономических целей над всеми остальными.Здесь будет уместно сослаться на Ж. Рансьера, который видиткрах современной политики в ее подчинении «единственному заJкону потребительской индивидуальности… Наши современникиотрубили голову королю (аллюзия на известную метафору М. Фуко,


Однако еще К. Шмитт уверял, что «ни одна политическая систеJма не может пережить хотя бы одно поколение при помощи голойтехники утверждения власти»65. Так ожидает ли нас возвращение поJлитики в сферу федеративных отношений? Положительно ответитьна этот вопрос позволяют несколько обстоятельств.

Во@первых, если пользоваться терминологическим инструментаJрием Э. Лаклау, сквозь доминирующую «логику эквивалентности»(то есть единообразия управленческих практик всех субъектов феJдерации и подведения их под единый «федеральный знаменатель»)начинает постепенно пробиваться «логика различия» (то есть артиJкуляции специфичности отдельных регионов). «Путинский проJект», основанный изначально на недопустимости исключений(особых условий) для отдельных регионов, начал давать сбои именJно на этом направлении. Особенно ярко это проявилось в случаяхс Чечней и Татарстаном. Умиротворение Чечни под руководствомКадыроваJмладшего было возможно только на основе неформальJного признания исключительности статуса этой республики. В слуJчае с Татарстаном дело дошло до попытки повторения практики заJключения двустороннего договора с федеральным центром, чтоможно рассматривать как серьезную брешь в «логике эквивалентJности». Тот факт, что уникальный для постъельцинской России ДоJговор о разграничении полномочий между федеральным центром иТатарстаном вызвал в 2007 году резкую критику в Совете федераJции, только подчеркивает политический характер отношений межJду Москвой и Казанью66. Остается открытым вопрос о том, должнали политика Москвы в отношении Калининграда строиться на приJзнании эксклюзивного статуса этого анклава, которому правительJство обещало обеспечить уровень жизни, сопоставимый с европейJским (что возможно только на основе политического в своейоснове решения об исключительности этого региона).

Во@вторых, во многих случаях процесс формирования региоJнальной идентичности строится по контрастному принципу«свой – чужой», имеющему в своей основе политизированную лоJгику. Это особенно характерно для большинства приграничныхтерриторий: для Дальнего Востока «Другой» – это Китай как исJточник миграционных угроз, для Оренбургской области – соседJний Казахстан, для Псковской области – соседняя Эстония. СлеJдовательно, любой консенсус, в том числе и региональный, имеетсоциально конструируемый характер: это консенсус внутри опреJделенного социального пространства «своих», отграниченного от

ставительстве. Это и есть одна из картин деполитизации, «разложеJния», охватившего сферу политики постиндустриальных стран.

Наконец, свою роль играет и концепт «биополитики», хорошопрописанный в работах М. Фуко. Центральным элементом биополиJтического регулирования являются вопросы, связанные с жизнью чеJловека, – его здоровья (и, соответственно, значительная часть социальJной политики), демографии, особенностей расселения, сохраненияестественной среды обитания (особенно это важно в регионах с больJшим процентом коренных жителей) и т.д. Биовласть берет под свойконтроль все население и обеспечивает ему социальную безопасность,исходя из понятия «нормы». При этом выстраивается ряд: население –биологические процессы – регулирующие и страхующие механизмыгосударства (сохранение здоровья, уход за детьми, признание болезJней, обеспечение старости, гигиенические требования и пр.)

Эффекты

Эти, казалось бы, теоретические рассуждения можно вполне встроJить в логику развития российского федерализма в том плане, что упJравленческая культура нынешних федеративных отношений в Россииносит деполитизированный характер, поскольку она основана напредставлении об универсальной применимости ряда стандартизироJванных практик, а следовательно, на их нечувствительности в отношеJнии региональной специфики, особости, отличительности. «Регионыявляются квазиполитическими субъектами в условиях преимущестJвенно неполитической ситуации. В этом смысле, регионализация –это механизм деполитизации и деидеологизации на постсоветскомпространстве»63, – считает С. Медведев. В том же духе мыслит В. КаJганский, полагая, что в регионах «привычные представления о полиJтике и ее схемы неприложимы, а если их приложить, оказываются амJбивалентными или абсурдными… В обществе регионов для политикикак таковой нет места, функциональной ниши… Регионы – политичеJские субъекты ситуации без политики… Поведение регионов почтине зависит от политической ориентации и происхождения их власJтей… Конструкция региона обязывает его к аполитичности. КоммуJнисты, демократы, технократы, националисты, стоящие у власти в реJгионах, ведя себя чрезвычайно сходно, обессмысливают этиполитические идентификации. Регионализм перерабатывает собстJвенно политику… Регионализация – автодеструктор политики»64.


между регионами выражается технологическими способами. ХороJшим примером может быть заявление правительства Нижегородскойобласти в 2007 году о намерениях зарегистрировать в Роспатентебрэнд «Нижний Новгород – третья столица России»68. В этих планахпримечательно само желание дать технологический ответ на политиJческую в своей основе проблему наполнения конкретным смысломтакого «пустого означающего», как «третья столица».

Во@вторых, дискуссию о соотношении политизации и деполитиJзации можно вести, вслед за немецким исследователем У. Беком, в каJтегориях «субполитики». Речь идет о процессах, развивающихся вотносительно небольших территориальных рамках на уровне, котоJрый условно размещается ниже центрального (федерального) правиJтельства. Концепция «субполитики» указывает на то обстоятельство,что вопросы управления перестают быть технологически нейтральJными, то есть «неполитическими», но в то же время не становятсяполитическими в строгом смысле этого слова, поскольку акторы,действующие в этой сфере, не нуждаются в публичной, демократичеJской легитимации своих действий. Например, некоторые функции,традиционно относимые к разряду политических, берут на себя неJправительственные организации, корпорации или научные центры.Основное достоинство концепции «субполитики», таким образом,состоит в том, что она позволяет увидеть сферу принятия решений вее многоплановости, которая не сводится ни к чисто политическим,ни к неполитическим основаниям69.

Несколько более радикальную версию того же подхода можнонайти в работах французского политического философа Э. БалибаJра, который вводит еще одно определение – «инфраполитика», поJнимая под ним ситуацию, при которой протестная активность не доJстигает стадии коллективного политического действия в силуотсутствия стратегии, идеологии, организации и т.д.70

В@третьих, еще несколько аспектов той же проблемы были подмеJчены С. Жижеком. С одной стороны, для него борьба за политическуюгегемонию – это борьба за интерпретацию терминов, которые изнаJчально воспринимаются как неполитические71. То есть за обращениемк чемуJто как к «естественному», «натуральному», «традиционному»всегда просматриваются отношения власти. С другой стороны, С. ЖиJжек указывает на важную связь между политизацией и ее антиподом:«сам жест проведения различия между политическим и неполитичесJким (экономическим, частным, художественным)… носит политичесJкий характер»72. Продолжая эту логику, можно обратить внимание на

пространства «чужих». Перефразируя Жижека, можно утвержJдать, что консенсус как форма универсального возможен лишь набазе конституирующих его исключений.

На этом фоне два дополнительных пояснения кажутся наиболеесущественными. Первое состоит в том, что замена политическихспособов осуществления власти административными означает сужеJние сферы публичности и прозрачности, равно как и укоренение упJравленческих практик, основанных на теневых, негласных отношеJниях. ВоJвторых, модель деполитизированной власти являетсявнутренне нестабильной, поскольку она постоянно испытывает насебе множественные воздействия со стороны тех институций, котоJрые не мыслят себя вне политического поля и которые, соответственJно, реполитизируют деятельность управленческих структур.

Между политизацией и деполитизацией

На самом деле, логическое в своей основе деление стратегий властина «политические» и «технологические» носит весьма условный харакJтер, поскольку на практике они могут легко пересекаться. Природа отJношений власти в российских регионах носит двоякий характер: онаможет быть объяснена и при помощи технологизированного концепJта «governmentality», и при помощи обратного концепта политизации.Эта ситуация описывается Жижеком в категориях феномена «паралJлакса» (parallax), суть которого состоит в таком взгляде на мир, согласJно которому понять суть феноменов можно только при условии пониJмания того, что составляет их противоположность. Следовательно,такой подход, как нельзя лучше применимый для анализа взаимной соJотнесенности политизации и деполитизации как двух стратегий осуJществления власти, предполагает способность оперировать обеимиальтернативами в их «невозможной одновременности»67.

Нам представляется, что есть несколько линий рассуждения вэтой плоскости. Во@первых, Шмитт был одним из тех, кто размылстрогость оппозиции между «политическим» и «технологическим»,охарактеризовав, например, диктатуру как «технологию» осуществJления власти и указав тем самым на сложную сферу пересечения ивзаимного наложения политических и технологических стратегийвластных отношений. Продолжая эту логику, можно увидеть, чтонекоторые процессы, происходящие на федеративной сцене в РФ,дают нам интересные примеры того, как политическая конкуренция


тизированный федерализм – это естественное следствие (реакцияна) непомерно высокого политического ингридиента в нем ранее.

Реформы В. Путина в этом смысле опираются на логику К. ШмитJта: обоими проблема видится в том, что государство превращается водин из множества институтов (групп, ассоциаций) и в силу этоговступает в отношения зависимости от других институтов. ПроисхоJдит нежелательная «релятивизация» государства: оно вынужденовступать в переговоры, заключать формальные или неформальные соJглашения с другими инстанциями, претендующими на политическийстатус. В итоге облик государства становится производным от соотJношения сил между конфликтующими группами интересов, а центJральная власть превращается в «арбитра», «миротворца»78.

Каков ответ В. Путина на эту проблему? С одной стороны, его реJакция носит деполитизированный характер и состоит в унификациимоделей регионального развития. Примеров можно приводить мноJго: от создания федеральных округов до перспективы проведения всехвыборов на местах в один день (эта новация указывает на то обстояJтельство, что региональные избирательные кампании перестают игJрать роль индикаторов политической динамики). Правда, у этой реJакции есть свое структурное ограничение: культурный ландшафтстраны имеет объективную тенденцию к фрагментации. По словамВ. Каганского, «соседние места и элементы ландшафта начинают всеболее различаться, контрастировать, все менее похожи друг на друга.Они все более движутся в разных направлениях, как умело пользуясьновыми возможностями, так и прозябая под грузом накопленныхпроблем»79. Переходя на конкретику, можно упомянуть о том, чтоновые правила бюджетного выравнивания сокращают возможностидля изымания денег от более или менее «богатых» территорий в польJзу «бедных». То есть государство, преследуя цель унификации всейуправленческой системы в России, реально на практике стимулируетбольшее региональное разнообразие.

С другой стороны, режим В. Путина – это система принятия поли@тических в своей основе решений. Это в полной мере касается полиJтического решения президента о новой, «постбесланской» формуленоминирования и утверждения губернаторов. В свете деполитизаJции института губернаторства президент окончательно утвердился вроли не просто центрального источника власти, но и единственногополитика, от решения которого зависит буквально все. Все остальныеполитические игроки воспринимаются в обществе лишь как некиесимволические атрибуты (если не аксессуары) президентской воли.

то, что выбор в пользу одного из нескольких «сценариев» региональноJго развития, каждый из которых прописан технологически, являетсяполитическим шагом.

При этом деполитизация, понимаемая как отмежевание ключевыхинституций от сферы властных отношений, парадоксальным образомпревращается в гиперполитизацию, понимаемую как отсутствиеструктурных ограничений для реализации политической воли госJподствующей элиты. На парадоксальность этой ситуации указал всвое время Ж. Деррида, предположив, что мы можем мерить политиJзацию степенью деполитизированности. Другими словами, симптоJмом нейтрализации и деполитизации является «сверхполитизация»:«чем меньше политики, тем ее больше»73. Ту же мысль развивает иЖижек: «Отверженное политическое празднует свое триумфальноевозвращение в наиболее архаической форме чистой, неразбавленнойрасистской ненависти»74. В другом месте он утверждает, что «все апоJлитичные зоны начинают рушиться, как карточные домики: политиJческими становятся рыночная экономика, искусство, секс и брак»75.В категориях Ж. Рансьера «конец политического совпадает с его рожJдением»76.

Примерно в том же русле мыслит и Дж. Агамбен: «Современноегосударство функционирует как своего рода машина десубъективаJции: она отбрасывает все классические идентичности и в то же вреJмя, как показал Фуко, она же перекодирует эти самые исчезающиеидентичности… Политическое поле представляет собой территоJрию борьбы между двумя процессами: с одной стороны, мы видимразрушение всех традиционных идентичностей, а с другой – их реJсубъективацию как государством, так и самими субъектами»77.

Cказанное выше плавно перетекает в вопрос о судьбе политичесJкого при режиме В. Путина. Эта тема опятьJтаки актуализируетсяналичием диаметрально противоположных оценок на этот счет – отпризнания гипер(сверхJ)политизации процесса управления региоJнами до указания в качестве конституирующей черты путинского реJжима на его деполитизированный характер. Полярность сужденийзаставляет нас обратиться к вопросу о том, в каком смысле можно гоJворить о каждой из двух разнонаправленных тенденций, упомянуJтых выше, и являются ли они непременно взаимоисключающими.Наша гипотеза состоит в том, что между гипер(сверхJ)политизациейи деполитизацией существует определенная логическая связь, котоJрую можно метафорически вывести через тезис Ж. Бодрийяра о«ликвидации посредством переизбытка». Другими словами, деполиJ


ния на деле используется Москвой как инструмент для построения«вертикали власти», то есть, по сути, создания однородного (а знаJчит, подчиняющегося универсальным нормам) политического проJстранства. ВоJвторых, режим В. Путина, к сожалению, не допускаетвозможности такого «прочтения» Шмитта – Агамбена, которое бысохраняло возможность использования феномена исключения не дляискоренения, а, наоборот, для подчеркивания разнообразия, не своJдимого к единой управленческой или социокультурной модели.

Данное наблюдение выводит проблематику исключения в областьсоотношения универсального и партикулярного, что особо важно дляпонимания тенденций развития взаимоотношений между федеральнымцентром и регионами в России. В этом контексте можно вполне соглаJситься с Э. Лаклау и Ш. Муфф, полагающими, что «универсальное естьсимвол отсутствующей полноты». Перенося это, казалось бы, чисто фиJлософское умозаключение в интересующую нас сферу федеративныхотношений, можно его перефразировать в том смысле, что конкретноесодержание «общего» (то есть того, что мы привыкли называть «федеJральным центром»), определяется столкновением целого ряда частносJтей (то есть оппонирующих друг другу позиций), каждая из которыхпретендует на гегемонию. Политический процесс предстает как «гегеJмонистская артикуляция», при которой отдельная часть общества на опJределенном этапе приобретает возможность и право говорить от именивсего общества в целом83. Интерес к этой ситуации связан с тем, что отJдельные (партикулярные) структуры (например, регионы) вполне споJсобны выдвигать требования и условия, далеко выходящие за рамки чаJстных групповых интересов (территориальных, религиозных,этнических, культурных, экономических и т.д.). Примеры КалининJградской области и Татарстана кажутся в этом смысле наиболее уместJными. Как нам представляется, это обстоятельство и предопределяет одJну из важнейших сюжетных линий во взаимодействии между центроми регионами: следуя логике С.Жижека, Москва «пытается предотвраJтить метафорическую универсализацию партикулярных требований»84,то есть, другими словами, представить требования, имеющие региоJнальное происхождение, как мнения отдельных, индивидуальных региJонов, ограниченные конкретным контекстом. Такая линия поведенияцентра, безусловно, выдержана в духе «постполитики».

Возвращаясь к концепции исключения Шмитта – Агамбена, можJно предположить, что она может быть названа (опятьJтаки, весьмапарадоксальным образом) политически нейтральной, поскольку напрактике может быть использована двояко: либо для универсализаJ

Первая проблема при этом состоит в том, что политические решеJния приводят к появлению «универсальных властных инструментов»типа полпредства, то есть «эластичных» институтов (или субституJтов), которые могут быть приспособлены к решению неограниченноJго круга задач (от удвоения ВВП до подготовки к зиме)80. Вторая проJблема – это высокая вероятность трансформации шмиттианскойполитической формулы в логику поиска внутреннего врага. Именно вэтом видится основная опасность обретающего сегодня «второе дыхаJние» предположения К. Шмитта о том, что политика начинается тогJда, когда суверен укажет нации на ее друзей и врагов. Понятно, что всфере внешней политики подобная гипотеза может иметь право на суJществование, однако соблазн ее экстраполяции на сферу внутреннейполитики неизбежно приводит к попыткам конструирования образа«внутреннего врага». Как правило, этнорелигиозный фактор при этомявляется одним из подручных «материалов» (в частности, можновспомнить формулу «неруси» Константина Крылова)81.

Парадоксальность ответа В. Путина на «шмиттианскую проблему»состоит в том, что при помощи деполитизированных методов он пытаJется разрешить политическую в своей основе проблему восстановлеJния субъектности государства. Не менее интересно и другое: логикаШмитта – Агамбена относительно «состояния исключения» используJется Кремлем в том операциональном смысле, что любое политическоерешение (отличное от акта простого административного регулироваJния) носит в своей основе эксклюзивный характер (например, индивиJдуальный стиль взаимоотношений с губернаторами). В этом мы нахоJдим удивительное совпадение философии нынешнего политическогорежима в России с рядом тезисов Ж. Деррида, в частности о том, что «вцелях справедливости и ответственности решение должно быть одноJвременно регулируемым и находиться вне регулирования: оно должносохранять законы и в то же время разрушать или отменять их для того,чтобы в каждом отдельном случае вновь изобретать право». Эти словаследует понимать, с одной стороны, как указание на то, что политичеJское решение в силу своей индивидуальности отличается от ситуациипростого применения некоего общего правила. С другой стороны, запозицией Ж. Деррида можно увидеть и более широкий контекст: люJбой изначальный акт введения некоей нормы (закона) есть акт насилия(поскольку он предшествовал принятию закона, то он не может бытьназван ни законным, ни незаконным)82.

Указывая на данное обстоятельство, следует отметить два любоJпытных парадокса. ВоJпервых, эксклюзивность политического решеJ


На первый взгляд, здесь все может показаться очевидным: децентралиJзация времен Б. Ельцина содержала в своей основе асимметрию, котоJрая проявилась в форме двусторонних соглашений между Москвой ирегионами. И наоборот, предпринятая В. Путиным централизация (иодновременно унификация) управления привела к особой форме сим@метрии, которая нашла свое вербальное выражение в формуле «диктаJтура закона». При этом важно отметить, что организующим концептомпутинского режима является не столько централизация, сколько рацио@нализация (другое ее название – «инвентаризация», с которой были свяJзаны первые годы жизни федеральных округов).

Исходя из этой перспективы, Россия в последние годы совершилапереход от асимметричной модели регионоцентричного федерализма ксимметричной модели государствоцентричного федерализма. Другимисловами, региональная политика режима В. Путина стала фактором,усиливающим симметричность управленческих практик. Их характерJными чертами стала меньшая конфронтационность, большая склонJность к консенсусу, планированию, формализации и компромиссам.

Однако тот же самый тезис можно переформулировать: если правJление Б. Ельцина характеризовалось как время «всеобщего исключе@ния», когда «особые» отношения с тем или иным регионом вошли вповсеместную практику, то В. Путин реализует прямо противопоJложную формулу – «всеобщей нормы», приводящую в своем пределе кунификации. Модель «всеобщего исключения» к концу 1990Jх годовфактически исчерпала себя, выработав свой жизненный ресурс и поJдойдя к пределу своих возможностей. Без сомнения, имеет свои преJделы и путинская модель федеративных отношений – просто покаони не столь очевидны.

Но проблематизация пары «симметрия – асимметрия», на нашвзгляд, должна идти дальше – по крайней мере, в нескольких направJлениях. Первым из них могло бы стать такое рассмотрение практикроссийского федерализма, которое бы позволило увидеть в рамкахасимметричного федерализма времен Б. Ельцина некоторые чертысимметрии: ведь каждый из регионов был равен всем остальным, покрайней мере, в том, что касается разрешения брать столько сувереJнитета, сколько возможно.

Второе направление возможных дискуссий открывает перед намиперспективу логической связи двух семантических пар – «симметрия –асимметрия» и «политизация – деполитизация». ДеполитизированJной модели власти больше соответствует логика симметричных взаиJмоотношений между различными игроками на поле федеративных отJ

ции / гомогенизации политического пространства, либо для подчерJкивания / стимулирования его гетерогенности. Первый вариант наJходит свое применение весьма активно, в то время как второй (покрайней мере, пока) сознательно игнорируется, если не подавляется.

Данное наблюдение влечет за собой еще одно, не менее интересJное: режим В. Путина испытывает сложности не только в операциоJнализации «состояния исключения» применительно к регионам, но ив верной идентификации его «противоположного двойника», а именJно – «модели», «примера» регионального развития, некоей иллюстраJции типичности, а значит – доказательства работоспособностироссийского федерализма. Констатация данного обстоятельства заJставляет нас предположить, что именно здесь и следует искать одно изсущественных отличий между 1990Jми годами и нынешним режиJмом: с одной стороны, в качестве «верховного суверена» Б. Ельцинбыл более чувствителен к категории «состояния исключения», наполJняя его смыслами, поощряющими региональную индивидуальностьи самостоятельность. Наиболее яркое воплощение это нашло в пракJтике подписания договоров о разграничении полномочий между феJдеральным центром и отдельными регионами. С другой стороны,именно при президентстве Б. Ельцина получила распространениепрактика «модельных регионов», воплощающих в себе реформаторJский дух и апробирующих те или иные инновации на локальномуровне для их последующей универсализации (вне зависимости отэмоциональных или идеологических оценок в эту категорию можноотнести Нижегородскую, Новгородскую, Самарскую и некоторыедругие области РФ). Таким образом, желание избежать исключений,неизбежно влекущее за собой отсутствие второй части «бинарнойоппозиции» – модельных примеров, – и является важнейшей отличиJтельной особенностью региональной политики режима В. Путина.

Эти примеры показывают, что реальная борьба ведется за опредеJление того, что в нашей стране является правилом, а что – исключеJнием. Именно в этом смысле можно сказать, что понимание того,чем является власть85, то есть насыщение смыслами этого концепта, –неизбежная составная часть политики.

Что касается будущих дискуссий, то одной из наиболее интересныхтем может стать постановка вопроса о симметрии и асимметрии в разJвитии российского федерализма. Согласно интерпретации шведскогоисследователя Й. Родина, симметрия семантически ассоциируется с соJтрудничеством и гармонией, в то время как асимметрия, напротив, свяJзана с групповыми интересами, фрагментацией и соперничеством86.


такой диссонанс имел место, когда в течение 1990Jх годов регионыактивно устанавливали внешние связи для решения текущих проJблем преимущественно финансовоJэкономического свойства, в товремя как реакция на это из Москвы была окрашена скорее в политиJческие тона: регионам ставилось в вину нарушение единства и сплоJченности России перед лицом внешних вызовов (к числу которых,очевидно, относилось наличие желание у многих соседей РФ развиJвать трансграничные проекты).

Наконец, четвертая модельная ситуация переопределяет этуасимметрию: в ее рамках политические импульсы из регионов гасятJся деполитизированной реакцией федерального центра. Например,имеющее политическую природу требование о переходе татарскогоалфавита на латинскую графику было встречено федеральным центJром отказом, сформулированным в правовых категориях.

Эта элементарная матрица, состоящая из четырех идеальноJтипиJческих моделей, может быть использована для анализа динамики взаJимоотношений между федеральным центром и регионами. Приэтом, конечно же, следует иметь в виду, что обозначенные в самомобщем виде коммуникационные ситуации могут плавно перетекатьдруг в друга. Кроме того, как мы показали выше, стратегии политиJзации и деполитизации могут использоваться одновременно. Учетэтих обстоятельств представляется нам критически важным для поJнимания сущности современного политического режима в России.


1 Подробнее см.: Шмитт К. Диктатура. От истоков современной идеи суверенитеJта до пролетарской классовой борьбы. Спб.: Наука, 2005; Schmitt C. The Concept of thePolitical. Chicago & London: the University of Chicago Press, 1996.2 Rasch W. Conflict as a Vocation. Carl Schmitt and the Possibility of Politics // Theory,Culture & Society. 2000. Vol. 17 (6). P. 1–32.3 Hirst P. Carl Schmitt's Decisionism // The Challenge of Carl Schmitt. Ed. by Ch. Mouffe.London & New York: Verso, 1999. P. 11. 4 Agamben G. Homo Sacer. Sovereign Power and Bare Life. Stanford: Stanford UniversityPress, 1988. P. 15.5 Norris A. The Exemplary Exception – Philosophical and Political Decisions in GiorgioAgamben's Homo Sacer // Radical Philosophy. 2003. May/June.6 Huysman J. International Politics of Insecurity: Unilateralism, Inwardness and ExcepJtionalism. Paper for presentation at 28th Annual Conference of the British InternationalStudies Association, Birmingham, December 15–17, 2003. P. 5.

ношений, которая базируется на технологичности, экономической раJциональности и не признает эксклюзивных решений между «принци@палом» (центром) и «агентами» (регионами), в том числе в формедвусторонних договоренностей между центром и регионами. ПолиJтизация же, наоборот, в большей мере соответствует асимметричнымвзаимоотношениям, которые насыщены дисбалансами и конфликтаJми. В этом смысле различие между режимами Б. Ельцина и В.Путинаможно представить как различие между «политическим» и «технологи@ческим» стилями осуществления власти.

Заключение

Двумя стратегиями, которые государство может использовать прирешении проблем модернизации, являются политизация и деполитиJзация. Обе прямо касаются регионального уровня российской госуJдарственности и тесно переплетены друг с другом. Исходя из такогопонимания соотношения политизации и деполитизации и встраиваяэту бинарную концепцию власти в структуру федеративных отношеJний в России, можно увидеть четыре возможных коммуникационJных ситуации, две из которых носят симметричный характер, а две –асимметричный.

Первая ситуация предполагает, что и федеральный центр, и региJоны исходят из политических принципов при взаимоотношенияхдруг с другом. Наиболее ярким выражением такого сценария могутслужить 1990Jе годы: Б. Ельцин с самого начала своего президентстJва расценивал региональные элиты как источник политической леJгитимации своего режима, открывая, таким образом, им возможJность не только упражняться в политической риторике, но ипредпринимать политические акции.

Вторая ситуация, тоже симметричная, исходит из противопоJложного сценария – федеральный центр и регионы воспринимаютсвои отношения как деполитизированные, основанные на техничесJком согласовании взаимных позиций. Такая модель может быть усJловно названа «путинской», поскольку она получила распространеJние после 2000 года.

Третья – на этот раз асимметричная – ситуация сталкивает друг сдругом федеральный центр, придерживающийся политической тракJтовки той или иной проблемы, и регионы, действующие в рамкахобратной, то есть деполитизированной логики. Например, именно


39 Рансьер Ж. На краю политического. С. 7.40 Жижек С. Интерпассивность, или как наслаждаться посредством Другого. Спб.:Алетейя, 2005. С. 136.41 Княгинин В. Мы должны не конкурировать с Москвой, а идти самостоятельным пуJтем. Центр стратегических разработок «СевероJЗапад». 2005. 17 мая [http://www.csrJnw.ru/content/library/print.asp?ids=46&ida=867]. 42 Управление регионами – восстановление власти. Центр стратегических разработок«СевероJЗапад». 2005. 2 февраля [http://www.csrJnw.ru/content/library/print.asp?ids=46&ida=807]. 43 Верховский А., Михайловская Е., Прибыловский В. Россия Путина. Пристрастныйвзгляд. М.: Центр «Панорама», 2003. С. 28.44 Чиркунов О. Деловой подход // Ведомости. 2007. 16 апреля. С. А3.45 Кузнецов М. Псковская область обречена на сотрудничество с Эстонией. ИнфорJмационное агентство «Росбалт», СанктJПетербург. 2007. 20 июня [http://www.rosJbalt.ru/print/299600.html]. 46 Перелыгин Ю. Территории всегда заинтересованы в том, чтобы центр объявил, чеJго он хочет. Центр стратегических разработок «СевероJЗапад». 2005. 28 сентября[http://www.csrJnw.ru/content/library/print.asp?ids=46&ida=1085].47 Петров Н. Полпреды в системе федеральной исполнительной власти // Казанскийфедералист. 2004. Осень. № 4 (12). С. 112.48 Бадью А. Указ. соч. С. 83.49 Rose N., Miller P. Political Power Beyond the State: Problematics of Government //British Journal of Sociology. 1991. No. 43. Vol. 2. P. 172–205.50 Pursiainen Ch. 'Regionology' and Russian Foreign Policies. Identifying the TheoreticalAlternatives // Russian Regions and Regionalism. Strength through Weakness. Edited byG.P. Herd and A. Aldis. London and New York: Routledge Curzon, 2003. P. 83.51 Andersen L. Security Sector Reform in Fragile States. Copenhagen: Danish Institute forInternational Studies, DIIS Working Paper No. 2006/15. P. 8.52 Фуко М. Интеллектуалы и власть. М.: Праксис, 2005. С. 306.53 Глинос Дж. Радикальный демократический этос, или Что такое подлинное политиJческое действие? // Логос. 2003. № 4–5. С. 88.54 Рансьер Ж. Указ. соч. С. 148.55 Шмитт К. Политическая теология. М.: КанонJпрессJЦ, 2000. С. 96.56 Guzzini S. The Concept of Power: a Constructivist Analysis // Millenium: Journal ofInternational Studies. 2005. Vol. 33. No. 3. P. 513.57 Zizek S. The Universal Exception… P. 333. 58 Rancier J. Op. cit. P. 23. 59 Zizek S. Iraq: the Borrowed Kettle. London and New York: Verso, 2004. P. 71.60 Жижек C. Обойдемся без секса, ведь мы же постлюди! [http://www.ruthenia.ru/logos/kofr/2002/2002_12.htm]61 Он же. Почему мы все любим ненавидеть Хайдера? [http://www.rathenia.ru/logos/kofr/2002/2001_06.htm].62 Жижек С. 11 сентября ньюйоркцы испытали на себе, что значит пожар в умах //Русский журнал. 2007. 5 марта [http://www.russ.ru].

7 Dillon M. Network Society, Network–Centric Warfare and the State of Emergency //Theory, Culture & Society. 2000. Vol. 19 (4). P. 77.8 Williams M. Why Ideas Matter in International Relations: Hans Morgenthau, ClassicalRealism, and the Moral Construction of Power Politics // International Organizations.2004. Fall. No. 58. P. 646.9 Hallward P. Staging Equality. On Rancier's Theatrocracy // New Left Review. 2006.January – February. P. 109–129.10 Бадью А. Краткий курс метаполитики. М.: Логос, 2005. С. 13.11 Там же. С. 62.12 Badiou A. Metapolitics. London & New York: Verso, 2005. P. 77.13 Rancier J. Hatred of Democracy. London & New York: Verso, 2006. P. 47.14 Zizek S. Organs without Bodies. On Deleuze and Consequences. New York & London:Routledge, 2004. P. 36.15 Бадью A. Указ. соч. С. 19.16 Badiou A. Op. cit. P. 87.17 Ibid.18 Жижек С. 13 опытов о Ленине. М.: Ад Маргинем, 2003. С. 221.19 Рансьер Ж. Эстетическое бессознательное. Спб.: Machina, 2004. C. 111.20 Zizek S. The Universal Exception… P. 183.21 Бадью А. Указ. соч. С. 61.22 Там же. С. 90.23 Там же. С. 115.24 Zizek S. Iraq: the Borrowed Kettle. London & New York: Verso, 2004. P. 87.25 Бадью А. Указ. соч. С. 108.26 Деррида Ж. Письмо и различие. Спб.: Академический проект, 2000. С. 52.27 Stavrakakis Y. Lacan and the Political. London – New York: Routledge, 1999. P. 74.28 Mouffe Ch. For an Antagonistic Model of Democracy // Political Theory in Transition.Edited by N. O'Sullivan. London & New York: Routledge, 2000. P. 124.29 Жижек С. 13 опытов о Ленине. С. 125.30 Rancier J. Op. cit. P. 71.31 Laclau E. Constructing Universality // Contingency, Hegemony, Universality.Contemporary Dialogues on the Left. London & New York: Verso, 2000. P. 303.32 Шмитт К. Эпоха деполитизаций и нейтрализаций // Социологическое обозреJние. 2001. Т. 1. № 2. С. 52.33 Бадью А. Указ. соч. С. 183.34 Рансьер Ж. На краю политического. М.: Праксис, 2006. С. 45.35 Zizek S. The Universal Exception: Selected Writings. Vol. 2. London and New York:Continuum, 2006. P. 186–188.36 Рансьер Ж. На краю политического. С. 164.37 Каганский В. Неизвестная Россия. Стенограмма лекции, прочитанной 19 апреля2007 года [http://www.polit.ru/lectures/2007/05/04/kaganskiy_print.html].38 Штепа В. Гиперборейцы новой эпохи. Агентство политических новостей. ПроектИнститута национальной стратегии. 2006. 3 октября [http://www.apn.ru/publicaJtions/print10510.htm].


63 Medvedev S. PostJSoviet Regionalism: Integration or BreakJup? // National Perspectiveson the New Regionalism in the North. Edited by B. Hettne, A. Inotal and O. Sunkel. AUNU/WIDER Study, 2000. P. 160.64 Каганский В. Советское пространство: конструкция и деструкция. В рубрике:«Иное. Хрестоматия нового российского самосознания», на сайте «Русского журнала»[http://www.russ.ru/antolog/inoe/kagan.htm].65 Шмитт К. Политическая теология. М.: КанонJпрессJЦ, 2000. С. 122.66 Хакимов Р. Татары еще себя покажут // Информационное агентство «Росбалт».2007. 22 июня [http://www.rosbalt.ru/print/299847.html]. 67 Zizek S. The Universal Exception… P. 344.68 Патент на столичность // Коммерсант – Нижний Новгород. 2007. 12 апреля. С. 16.69 Holzer B., Sorensen M. Rethinking Subpolitics. Beyond the 'Iron Cage' of ModernPolitics? // Theory, Culture and Society. 2003. Vol. 20 (2). P. 80, 81, 95.70 Balibar E. Uprising in the Banlieues // Constellations. 2007. Vol. 14. № 1. P. 60.71 Zizek S. The Universal Exception… P. 154.72 Zizek S. Class Struggle or Postmodernism? Yes, Please! // Contingency, Hegemony,Universality. Contemporary Dialogues on the Left. London & New York: Verso, 2000. P. 95.73 Derrida J. The Politics of Friendship. London & New York: Verso, 2005. P. 129.74 Жижек C. Интерпассивность, или как наслаждаться посредством Другого. С. 88.75 Zizek S. Organs without Bodies. On Deleuze and Consequences. New York & London:Routledge, 2004. P. 67.76 Рансьер Ж. На краю политического. С. 39.77 Agamben G. I am sure that you are more pessimistic than I am… // Rethinking Marxism.2004. April. Vol. 16. No. 2. P. 116.78 Schmitt С. Ethics of State and Pluralistic State // The Challenge of Carl Schmitt. Ed. byCh. Mouffe. London & New York: Verso, 1999. P. 198.79 Каганский В. Пострегионализация // Русский журнал. 2004. 27 сентября[http://www.russ.ru/culture/20040927_kagJpr.html].80 Петров Н. Указ. соч. С. 112.81 Крылов К. О критериях принадлежности к неруси [http://www.tradition.ru/krylov/nerus_2.htm].82 Newman S. Derrida's Deconstruction of Authority // Philosophy & Social Criticism.2002. Vol. 27. No. 3. P. 39.83 Mouffe Ch. Carl Schmitt and the Paradox of Liberal Democracy // The Challenge of CarlSchmitt. Ed. by Ch. Mouffe. London & New York: Verso, 1999. Р. 51. 84 Zizek S. The Ticklish Subject. The Absent Centre of Political Ontology. London & NewYork: Verso, 1999. P. 204.85 Guzzini S. The Concept of Power: a Constructivist Analysis // Millenium: Journal ofInternational Studies. 2005. Vol. 33. No. 3. P. 497. 86 Rodin J. Rethinking Russian Federalism. The Politics of Intergovernmental Relationsand Federal Reforms at the Turn of the Millennium. Stockholm University, 2006.

Изменение институтов и структур региональной власти происхоJдит под влиянием как федеральных, так и региональных обстояJтельств. Главным источником импульсов политикоJадминистраJтивных реформ 2004–2008 годов является новая правящаяноменклатура, формируемая под руководством президента В. ПуJтина. В рамках 2004– 2008 годов цель реформы состоит в том, чтоJбы обеспечить гарантированную передачу федеральной власти науровне новой номенклатуры. Названная цель проецируется науровень регионов в виде установки на обеспечение политическойлояльности региональной элиты по отношению к новой правящейноменклатуре, представленной в регионе фигурой губернатора.

Примеры региональных ситуаций, в частности в НижегородJской области, позволяют показать, что на своем уровне губернаторстремится сосредоточить максимум ресурсов политического и адJминистративного влияния. Интересы групп региональной элитыпредставлены в системе управления регионов поJразному, в завиJсимости от модели обеспечения региональной лояльности. В сферепубличной политики каналы влияния населения на деятельностьрегиональной власти сокращаются. В краткосрочном плане этоповышает «управляемость» региона со стороны федеральногоцентра, позволяет экономить на социальных дебатах. В долгосрочJном плане это может приводить к конфликтам интересов на уровJне региональных элит, ухудшению условий развития малого исреднего бизнеса, снижению комплексности развития территоJрий, а также повышению издержек социального недоверия.

Андрей Дахин

Региональное измерение политикоMадминистративных реформ в России 2004–2008 годов

(Нижегородская область)

364 IV. Россия региональная

ной думы РФ, влиятельных политических партий), а также владельJцев и топJменеджеров в тех секторах экономики, которые рассматриJваются номенклатурой в качестве стратегических (нефтегазовый секJтор, военноJпромышленный комплекс, федеральные телевизионныеи другие СМИ).

Важной особенностью является наличие конкурентных противоJречий внутри новой правящей номенклатуры. Главное из них состоJит в том, что неономенклатурные группы влияния, избегая явныхконфликтов межу собой на федеральном уровне3, в субъектах федеJрации конкурируют более открыто, откровенно. Это порождает реJгиональные очаги конфликтов интересов, издержки которых прихоJдится «оплачивать» губернаторам или населению территорий.

Региональный уровень: четыре модели

обеспечения региональной лояльности

На региональный уровень неономенклатурная система проецируетJся через фигуру губернатора (главы исполнительной власти субъектафедерации), который является низовым ее элементом. Весной 2005года Д. Медведев, в то время руководитель Администрации президенJта России, так определил цель отказа от системы прямых выборов гуJбернаторов: «Новая система избрания губернаторов, направленнаяна укрепление единства власти, должна консолидировать региональJные элиты, создать условия для большей эффективности в исполнеJнии принятых решений»4. Ключевая миссия губернатора состоит, какможно понять, в том, чтобы обеспечить лояльное поведение регионапо отношению к федеральным и региональным проектам, интересамновой номенклатуры и государства в ее лице. «Основной принципподбора кандидата на должность губернатора, – поясняет Медведев, –очевиден – это профессиональная способность исполнять обязанноJсти. Все остальное – образование, собственная команда и даже опыт –очень важны, но вторичны»5. Главное качество губернатора, котороевостребовано, выражено словом «исполнять», даже при отсутствии«образования», «собственной команды» и «опыта». Губернаторы расJсматриваются как доверенные региональные агенты политическоговлияния новой номенклатуры, «узлы» концентрации региональногополитического влияния и в этом смысле – как инструмент «консолиJдации региональной элиты». Тонкость состоит в том, что механизм«консолидации» и обеспечения региональной лояльности в разных

Политический смысл

федеральных преобразований

Основной внутриполитической причиной, вызывающей современJные политические трансформации в России, служит процесс формиJрования на федеральном уровне новой правящей номенклатуры. Приэтом необходимо понимать, что неономенклатурный проект – это реJакция политического класса России на угрозу собственного внутренJнего распада и дезинтеграции, оборотной стороной которой являетJся угроза распада России. Дело в том, что конкуренция групппостсоветской политической элиты, пришедших к власти благодаряпрограмме приватизации1, довольно быстро пришла в то состояние,которое называется «война всех против всех». Внутри политическийэлиты стали нарастать проявления аномии, что было воспринято какугроза государственной целостности России. Ответом на эту угрозуи стал проект создания новой номенклатуры, инициированный небез участия служб государственной безопасности. Как можно понять,главная социальноJполитическая миссия данного проекта состоит втом, чтобы восстановить внутри системы государственной властисферу взаимного доверия и сделать эту сферу ключевым администраJтивноJполитическим актором. Поэтому новая правящая номенклатуJра базируется на (а) структурах личного доверия, центром которыхявляется президент В. Путин; (б) структурах, связанных со службамигосударственной безопасности; (в) интеграции с духовенством РусJской православной церкви (РПЦ); (г) установлении влияния над наJиболее доходными секторами российской экономики (так называеJмые стратегические отрасли)2. Поэтому новый номенклатурныйорганизм «анатомически» не совпадает с конституционными инстиJтутами государственной власти. В функциональном плане новая ноJменклатура замыкает на себя деятельность конституционных инстиJтуций, выступая в роли монопольного оператора ключевыхотношений в политике и бизнесе. Для того чтобы занять эту функциJональную нишу, были предприняты меры для нейтрализации влияJния других активных в 1994–1999 годах политических акторов игрупп. Символами этих мер были конфликты с В. Гусинским, Б. БеJрезовским, а в 2003–2005 годах – дело М. Ходорковского и ЮКОСа.

Новая номенклатура охватывает ключевые административные(председатель и министры правительства, Администрация президенJта РФ, губернаторы) и политические должности (руководители паJлат Федерального собрания РФ, фракций и комитетов ГосударственJ

А. Дахин/Региональное измерение политикоMадминистративных реформ 367366 IV. Россия региональная

Названный механизм обеспечивает достаточно устойчивую преJемственность региональной власти, которая опирается прежде всегона дважды свои структуры политического наследования, элементамикоторых являются этнополитические династические и земляческиесети. Обеспечение преемственности федерального политическогокурса в этой ситуации осложняется безальтернативной определенноJстью фигуры регионального лидера.

Вторая группа. АграрноJиндустриальные русскоговорящие региJоны, то есть те, в которых основная масса населения – русские, а экоJномика не связана со стратегическими отраслями. Концентрация реJгиональной власти в руках главы исполнительной власти субъектафедерации достигается за счет того, что глава является не своим в реJгионе: эта модель реализована в Калининградской, Нижегородской,Новгородской и других областях. Преодолевая в большей или меньJшей мере конфликты интересов с региональными группами политиJческого влияния, назначенцыJваряги формируют собственную, ценJтрализованную структуру влияния, мощь которой опирается нафедеральные ресурсы государственного бюджета, доступ к управлеJнию земельными ресурсами региона, а также на финансовоJэконоJмические ресурсы своих федеральных лоббистов. Таким образом,концентрация региональной власти достигается за счет ослаблениявсей региональной политической инфраструктуры, подавления акJтивности региональных групп политического влияния. ФедеральJный центр на место одного «варяга» в любой момент может постаJвить другого. Иными словами, в этой модели центр доверяетгубернатору, потому что имеет альтернативу, и не одну.

Этот механизм может обеспечивать преемственность федеральногополитического курса в регионе. При этом собственная политическая«наследственность» последнего ослабляется, преемственность опредеJляется «долгожительством» губернатора, со сменой которого сущестJвенно меняются формы и цели проектной активности в регионе.

Третья группа. Регионы, на территории которых находятся предJприятия стратегических промышленных корпораций (добыча нефти,газа, драгоценных металлов и алмазов, шахты, производственныемощности и пр.). Здесь губернатором становится фигура, своя длясоответствующей промышленной корпорации: в регионе, где естьпредприятия «Газпрома», – своя для «Газпрома», «РособоронэкспорJта» – своя для «Рособоронэкспорта» и т.д. Такой губернатор такжепреодолевает конфликты интересов групп влияния, представляющихдругие, региональные отрасли экономики, и укрепляет свое влияние

субъектах федерации строится поJразному. Можно выделить четырегруппы случаев (мы не касаемся особых ситуаций с двумя столичныJми регионами – Москвой и СанктJПетербургом).

Первая группа. Национальные регионы, такие как Татарстан, ЧечJня, Башкортостан. Здесь концентрация региональной власти в рукахглавы субъекта федерации достигается за счет того, что он являетсядважды своим в регионе: территориально своим (земляк) и нациоJнально своим (в Татарстане – татарин, в Чечне – чеченец, в БашкорJтостане – башкир). В основе этого типа региональной концентрациивласти лежат этнополитические и этнофинансовые структуры влияJния, которыми – с большей или меньшей помощью федеральногоцентра – обладает региональный лидер и альтернативы которым уфедерального центра нет. Так, М. Шаймиев еще в 1990Jх годах сталмонопольным обладателем такого рода локальных структур влияния.Ситуацию с досрочным выдвижением его кандидатуры для наделеJния полномочиями главы исполнительной власти Татарстана в 2005году он пояснил так: «Если бы я дождался марта 2006 года, то долженбыл бы пройти процедуру выдвижения альтернативных кандидатур,но это не для меня»6. При этом в качестве возможной альтернативJной кандидатуры экспертами назывался Р. Нургалиев, министр внуJтренних дел РФ7. Это значит, что в их понимании без М. Шаймиеваобеспечивать лояльность региона сможет только «силовик».

А вот в Чечне региональные этнополитические и этнофинансоJвые структуры влияния формировались в 2000Jе годы при участиифедерального центра непосредственно под фигуру А. Кадырова. ЗаJвершился же этот процесс в 2006–2007 годах, когда Чечню покинулипредседатель регионального правительства С. Абрамов8 и второйпрезидент Чечни А. Алханов9, а семья Кадыровых в лице Р. КадыроJва стала абсолютно доминирующей региональной политикоJэконоJмической и силовой структурой10. Ни в том, ни в другом регионефедеральный центр не имеет альтернативных каналов обеспечениярегиональной лояльности. В таких случаях публично подчеркивалсяфакт выдвижения кандидатуры регионального лидера президентомРоссии. Соответствующие сюжеты – «Путин – Шаймиев», «Путин –Рахимов», «Путин – Кадыров» – демонстрировались и комментироJвались на всех центральных телеканалах. Особенность данной модеJли обеспечения региональной лояльности состоит в том, что федеJральный центр доверяет, потому что не имеет альтернативы. Иначеговоря, ценой альтернативы оказывается политическая война, и «опJлатить» эту цену федеральному центру очень даже накладно.

А. Дахин/ Региональное измерение политикоMадминистративных реформ 369368 IV. Россия региональная

Российской партии жизни, Российской партии пенсионеров и парJтии «Родина». Близость губернатора В. Шанцева к А. Подлесову(представитель правительства Нижегородской области в Совете федеJрации) осветила региональные коллизии партийной реорганизацииособым светом. Основные события были связаны с тем, что лидерырегиональных партий, подлежавших объединению, активно конкуриJровали за возможность занять ключевые позиции в региональном отJделении партии «Справедливая Россия»13. Наиболее острым моменJтом было организованное одним из нижегородских лидеров«пенсионеров» Р. Антоновым (заместитель председателя ЗаконодаJтельного собрания Нижегородской области) собрание представитеJлей 11 региональных партий пенсионеров, которые заявили о своемнежелании входить в структуру партии «Справедливая Россия»14.Действия губернатора Нижегородской области пока не свидетельстJвуют о его заинтересованности в создании сильного НижегородскоJго отделения новой партии «актуальных левых». Яркая фигура региоJнальной «Справедливой России» – предприниматель А. Бочкарев,пришедший из Партии пенсионеров, – вызывала нескрываемое разJдражение, поскольку его кипучая энергия помогла отобрать голоса у«Единой России» на выборах депутатов Государственной думы (деJкабрь 2007 года). Стоит отметить, что в Нижнем Новгороде партия«Справедливая Россия» набрала на этих выборах 13,18% голосов изJбирателей, а в родном районе А. Бочкарева – 15,66 % (при 7,76% всреднем по России). Но давление номенклатурной логики оказалосьсильнее «триумфатора»: партия не дала ему «корочек» депутата. В тоже время недавний инициатор протестного собрания представителейрегиональных партий пенсионеров Р. Антонов перешел в региональJное отделение «Единой России», по итогам региональных «праймеJриз» «Единой России» вошел в первую десятку регионального списJка партии на выборах в Государственную думу РФ в 2007 году15, апосле выборов стал депутатом Государственной думы V созыва.

Предметом конкурентной политической активности между гуJбернатором и мэром областного центра в 2008–2009 годах может бытьУстав Нижнего Новгорода: губернатор В. Шанцев не раз высказывалJся в пользу отмены института всенародных выборов главы города16.

В основе системы управления, создаваемой В. Шанцевым, лежат:(а) серия договоренностей с ключевыми участниками процедуры«назначения» его губернатором в августе 2005 года; (б) обязательстJва перед федеральными лоббистами, как политическими, так и фиJнансовоJпромышленными; (в) политические задания новой федеJ

тем, что сдерживает диверсификацию региональной экономики.Концентрация региональной власти осуществляется как за счет поJдавления/подчинения активности региональных групп политичесJкого влияния, так и за счет сдерживания разнообразия экономичесJкой активности в регионе. Такому губернатору федеральный центрдоверяет потому, что так же, как и в предыдущем случае, может за@менить его. Публичная региональная политическая преемственJность приобретает выраженные черты корпоративной преемственJности, которая, в свою очередь, достаточно жестко подчиненафедеральному политическому курсу.

Четвертая группа. Данная модель представляет собой сложнуюсмесь первых трех моделей и возникает в так называемых укрупненJных регионах. В этих случаях «национальные» регионы встраиваютJся в аграрноJиндустриальные или в регионы федеральных стратегиJческих промышленных корпораций, что избавляет федеральныйцентр от работы с первой моделью отношений, «сбрасывая» ее наплечи руководства объединенного региона.

Нижегородская область

Нижегородская область традиционно считается территорией, гдедействуют несколько достаточно крупных конкурирующих политиJческих и финансовоJэкономических групп. Наиболее яркий эпизодпоследних лет – это конкуренция федеральных и региональных лобJбистов вокруг «назначения» губернатора Нижегородской области в2005 году11. В поле конфликта экономических интересов в 2004–2005годах оказывались успешные предприятия области, такие как НижеJгородский масложиркомбинат, Лысковский пивзавод и др. В 2006 гоJду признаки корпоративной войны заметны в событиях вокруг БаJлахнинского целлюлозноJбумажного комбината «Волга»12.

В 2006–2007 годах наиболее значимыми предметами политическойборьбы нового губернатора с региональными группами политическоJго влияния Нижегородской области были: фигура представителя ЗаJконодательного собрания в Совете федерации, областной закон обимущественных и земельных отношениях, областной закон о НижеJгородской общественной палате, фигуры в руководстве ЗаконодательJного собрания Нижегородской области, в том числе его председателя.

Другой сферой региональной политической конкуренции 2006–2007 годов стало провозглашенное в августе 2006 года объединение


ральной номенклатуры; (г) функциональноJтехнологическая модерJнизация исполнительной власти региона под «свою руку»; (д) необJходимость управленческих реакций на проблемы региона; (е) работас инвесторами17.

Отношение губернатораJваряга к региональной политическойэлите было выражено в интервью С.А. Потапова, заместителя гуJбернатора Нижегородской области по государственноJправовомуи организационному обеспечению, журналу «Ньюсмейкер»: «ПраJвительство Нижегородской области намерено сформировать полиJтическую элиту в регионе». По его мнению, в настоящее время такоJвой в регионе нет18. С августа 2005 по август 2007 года тампоменялись оба представителя области в Совете федерации, все клюJчевые фигуры регионального правительства и администрации гуJбернатора, руководство Законодательного собрания области. Ядроновой доминирующей группы административноJполитическоговлияния образовано такими фигурами, как В. Шанцев, А. Силаев, В.Англичанинов, В. Клочай, С. Потапов, Е. Муравьев, И. Живихина,А. Подлесов, Л. Белов. СтруктурноJфункциональный каркас адмиJнистрации губернатора базируется на трех основных сегментах, отJвечающих трем приоритетным задачам В. Шанцева: (а) управлениеприбыльными активами области (предпринимательство, охрана окJружающей среды и объектов культурного наследия, управление госуJдарственным имуществом и земельными ресурсами, работа с инвесJторами, особенно в сфере жилищного и дорожного строительства:И. Живихина, В. Англичанинов, В. Клочай); (б) управление проJграммами в сфере социальной политики (Г. Суворов); (в) связи с обJщественностью (А. Силаев, С. Потапов, Е. Муравьев). При этомпервая десятка регионального рейтинга влиятельности, составляемоJго с 1994 года на основании экспертных опросов, по итогам августа2007 года выглядит следующим образом (см. с. 373)19:

Структура рейтинга характерна для 2007 года и свидетельствует отом, что наряду с группой В. Шанцева (в списке представлена И. ЖиJвихиной, В. Англичаниновым, В. Ивановым, А. Мошонкиным, С. ПоJтаповым) источниками политического влияния в регионе являютсяРПЦ через Нижегородское епархиальное управление (представленафигурой архиепископа Нижегородского и Арзамасского Георгия),Администрация президента через аппарат полпреда президента РФв ПФО (представлена фигурой А. Коновалова), прокуратура РФ чеJрез прокуратуру Нижегородской области (представлена фигуройВ.Максименко), часть региональной политической элиты через адJ

министрацию Нижнего Новгорода (представлена фигурой В. БулаJвинова) и УФСБ по Нижегородской области (представлено фигуройО. Храмова). Это позволяет сделать вывод, что в системе политичесJкого управления региона сложным образом пересекаются импульсывлияния, исходящие от разных источников, которые на федеральномуровне объединены в единую неономенклатурную структуру. ПодJтверждением сохранения элементов публичной политической конJкуренции в регионе был и сложный процесс формирования региоJнальной партии «Справедливая Россия», о чем шла речь выше, иактивные публичные действия региональной «Справедливой РосJсии» в лице бизнесмена А. Бочкарева и ассистировавшей ему народJной артистки СССР Э. Пьехи против региональной «Единой РосJсии». Кстати, А. Бочкарев, видимо, станет вторым человеком, закоторым может закрепиться титул «опальный бизнесмен». Первымносителем такого рода титула в 1990Jе годы был А. Климентьев.

№ Ф.И.О. Место работы

1 Шанцев В.П. Губернатор Нижегородской области2 Архиепископ Управляющий Нижегородским

Нижегородский епархиальными Арзамасский управлением РПЦГеоргий

3 Живихина И.Б. Зам. губернатора, зам. председателя правительства Нижегородской области, министр имущественных и земельныхотношений

4 Коновалов А.В. Полномочный представитель президента РФ в Приволжскомфедеральном округе

5 Англичанинов В.В. Министр строительства правительства Нижегородской области

6 Иванов В.А. Зам. губернатора, зам. председателя правительства Нижегородской области

7 Максименко В.Н. Прокурор Нижегородской области8 Булавинов В.Е. Глава администрации г. Н. Новгорода9 Мошонкин А.Н. Министр жилищноJкоммунального

хозяйства правительства Нижегородскойобласти

10 Потапов С.А. Зам. губернатора Нижегородской области11 Храмов О.В. Начальник УФСБ по Нижегородской

области


ку на ее территории располагается подведомственный Росатому ФеJдеральный ядерный центр и планируется строительство атомной элеJктростанции, в регионе проявляется влияние бывшего полпреда преJзидента в ПФО, а ныне главы Росатома С. Кириенко. Наконец,после отмены института выборов губернаторов усилились возможноJсти прямого влияния со стороны главы Администрации президентаС. Собянина и других чиновников этого ведомства. То обстоятельJство, что разные фигуры федерального уровня в свете перспективыпрезидентских выборов 2008 года становятся конкурирующими поJлитическими акторами, сказывается на поведении губернатора. Оноказывается в ситуации повышенной политической неопределенноJсти, которая неизбежно сдерживает его самостоятельную активJность, стимулирует выбор выжидательной позиции во всем, что моJжет быть связано с интересами федеральной номенклатуры. Приэтом подходе понятно, почему в федеральном рейтинге влиятельноJсти в августе 2007 года В. Шанцев занимает 80Jю строку (всего в спиJске 100 политиков)24. «Выжидательная позиция» сказывается в том,что активность региональной администрации, направленная наструктурную, ландшафтную модернизацию региона, снижается помере приближения сезона предвыборной политической активности2007–2008 годов, и регион «перебивается» за счет реализации «точечJных» проектов.

Зависимость губернатора от влияния федеральных политическихакторов частично компенсируется возможностями подчинять себе реJгиональные политические силы. Поэтому он стремится обеспечиватьполную лояльность Законодательного собрания области в отношениирешений областного правительства (по принципу «как в Москве»).Аналогично В. Шанцев заинтересован в приобретении ресурсов пряJмого влияния на администрацию и Думу Нижнего Новгорода, котоJрые в настоящее время имеют некоторые возможности действовать безоглядки на губернатора. Ради этих целей, опираясь на пропорциоJнальную систему выборов депутатов местных легислатур и депутатовГосударственной думы, губернатор делает ставку на обновление рукоJводства регионального отделения партии «Единая Россия», а на следуJющем этапе – на обновление состава депутатов Государственной думыот Нижегородской области. Поэтому региональный политическийпроцесс 2006–2007 годов даст промежуточное завершение переменырегиональной конфигурации политических отношений. Если послевыборов президента в 2008 году В. Шанцев продолжит исполнять обяJзанности губернатора, то перемена региональной политической конJ

По оценке экспертов, повторение номенклатурного принципадля региональной системы управления не является легкой задачей дляВ. Шанцева, и пока она не решена. Для этого необходимы или готоваядлинная «скамейка запасных» номенклатурных кадров, или работаюJщая «фабрика» подготовки/переподготовки номенклатурных кадров.Ни того, ни другого у В. Шанцева нет. Поэтому кадровая политикагубернатора, как она проявилась в 2005–2007 годах, напоминает поискгрибов в лесу, нижегородском или московском. В силу этих обстояJтельств в поле публичного внимания оказываются не вопросы соотJветствия кадров и их должностных задач, а вопрос о том, «москвичи»или «нижегородцы» работают в администрации губернатора»20.

Контекст региональных изменений

2004–2007 годов

Нижегородский региональный контекст включает такие события, как:

изменение порядка формирования городской Думы Н. НовгоJрода; от мажоритарной системы произошел переход к смешаннойсистеме выборов, где 30% депутатов избираются по пропорциоJнальной системе21;

изменение структуры областного правительства, предприняJтое в сентябре 2005 года новым губернатором22;

изменение системы земельных отношений в Нижегородскойобласти, принятие Закона «О регулировании земельных отношеJний», который обеспечил сосредоточение функций по отводупривлекательных земель под строительство, прежде всего на терJритории Нижнего Новгорода, в ведении губернатора23.

Нижегородский губернатор попадает в сферу прямого влияния состороны ряда федеральных чиновников. В частности, он находится всфере влияния Д. Медведева по линии Совета при президенте РосJсийской Федерации по реализации приоритетных национальныхпроектов и демографической политике, поскольку является членомэтого совета. Он попадает в сферу прямого влияния Н. Патрушевапо линии Национального антитеррористического комитета, потомучто является членом его регионального подразделения. В сфере пряJмого влияния С. Иванова он оказывается в силу того, что НижегоJродская область традиционно связана с российским ВПК. ПоскольJ


Только после этого шокирующего случая была организована государJственная комиссия с участием МЧС, работа торгового центра былаприостановлена с 30 ноября до 16 декабря 2006 года для устранения955 недоделок, которые в основном касались вопросов безопасности26.

В целом динамика экономики области подчинена задачам (а) федеJральных бюджетных вливаний, которые дают суммарный рост показаJтелей бюджетообеспеченности, но вряд ли приведут к структурномуразвитию региональной экономики (например, к формированиюпроизводственных кластеров, развитию кредитноJфинансовой инJфраструктуры и пр.); (б) финансовоJпромышленных групп, обеспеJченных политическим влиянием в регионе, которые дадут точечноеразвитие территории и краткосрочный рост ряда показателей бюджеJтообеспеченности области, но не будут иметь инновационного, моJдернизирующего и ландшафтного значения (идет рутинное перемеJщение капитала из Москвы в регион); (в) управления земельнымиресурсами и государственной собственностью, которые попали в сфеJру влияния губернатора области. Все три группы задач в разной меребудут подчинены однотипной цели: закреплению сложившихся к наJчалу 2008 года каналов политического влияния в системе «федеральJный центр – регион».

Основной сферой создания рабочих мест становится индустриJальная торговля (сети гипермаркетов) и предприятия «отверточнойсборки», чего, вероятно, будет достаточно, чтобы исключить возJможность роста числа безработных. Рост зарплаты будет «прощупыJваться», скорее, статистически, на уровне «средней по области». СуJщественными препятствиями для модернизационных инвестиций вобласти являются энергодефицит, морально и физически устаревшаяинфраструктура территории, отсутствие у властей технологичныхспособов вовлечения человеческих и интеллектуальных ресурсов реJгиона в стратегии регионального развития (отложенная администJративная реформа). Правительство губернатора стремится упросJтить стоящие задачи: например, проблему развития территорииисторической части г. Нижнего Новгорода решают посредствомнормативного сокращения ее официальной границы. Это решениеназвано региональными экспертами самым негативным событиемавгуста 2007 года27.

Парадокс в том, что по идее централизованное влияние должно даJвать эффект технологической интеграции и комплексного развитиярегиональной системы, но фактически оно привносит эффект техноJлогической дезорганизации и эффект «точечной застройки». В настоJ

фигурации будет продолжена и первым предметом станет система упJравления областным центром – Нижним Новгородом.

В этой ситуации самым уязвимым из региональных социальноJполитических акторов оказывается малый и средний бизнес. В интеJресах «развития города» и «улучшения его внешнего облика» предJпринимателей нередко силой выгоняют с арендованных и назаконных основаниях оборудованных торговых точек25.

Новые региональные тенденции

Основные изменения отношений «федеральная – региональнаявласть» состоят в расширении и усилении каналов влияния федеральJной неономенклатурной структуры в Нижегородском регионе. Приэтом процесс лишь условно можно определять термином «централиJзация» или метафорой «утверждение вертикали власти». Реальная карJтина состоит в том, что политические акторы, образующие новую ноJменклатурную структуру, синхронизируют свои действия в основномна федеральном и международном уровне. Но их действия на уровнерегионов асинхронны и конкурентны. Поэтому, с одной стороны,усиливается прямое политическое управление «сверху», а с другой –его импульсы не синхронизированы друг с другом. Кроме того, всясистема отношений такова, что на уровне Нижегородского региона иего элиты необходимой синхронизации не происходит. В результатевозникает то, что можно определить как «технологическую дисфункJцию» регионального организма. На уровне публичной политики реJгиональные власти стараются преодолеть ее путем пропаганды идейрегионального патриотизма и единства ветвей власти. На бюрократиJческом уровне губернатор стремится максимально сосредоточить всвоих руках полномочия по управлению всеми значимыми ресурсамирегиона. Но на технологическом уровне меры не дают полноценногорезультата: «точечные» проекты данная система реализовывать худоJбедно может, а комплексные, ландшафтные, инфраструктурные – поканет. Проблема «точечных» проектов попала в поле региональногопубличного внимания в связи с началом работы нового торговогоцентра «МЕГА» (ООО «ИКЕА МОС») без акта государственнойприемки, на что администрация губернатора, поJвидимому, смотрела«сквозь пальцы». И все бы ничего, но изJза недоработок с наладкойоборудования и подготовкой персонала осенью 2006 года в торговомцентре погиб ребенок, приходивший с родителями за покупками.


17 Дахин А.В., Макарычев А.С., Распопов Н.П. Нижегородская область – 2005–2006:политические итоги года и прогнозные гипотезы 2007–2008. Аналитический докладНИЦ СЭНЭКС. Нижний Новгород, 2007 [http://www.frip.ru/newfrip/cnt/analitic/sel?cid=1554]. 18 НИА «Нижний Новгород». 2007. 20 марта [http://www.niann.ru/?id=313221]. 19 Сто наиболее влиятельных людей Нижнего Новгорода и области в августе 2007 гоJда. 2007 [http://www.politkuhnya.ru/index.php?IDobj=2982]. 20 Дахин А.В. Макарычев А.С., Распопов Н.П. Указ. соч.21 Мигачева О. ДУМАем и приМЭРяем // Биржа. 2004. № 11. С. 3; Кулагина М. ДеJпутатские слушания по внесению изменений в Устав Нижнего Новгорода пройдут 14мая // НТА. 2004. Апрель [http://www.ntann.ru/?id=212313]; Кулагина М. Правовоеуправление Законодательного собрания области ищет способ обязать Гордуму НиJжнего Новгорода избирать 30% депутатов по партийным спискам // НТА. 2004. АпJрель [http://www.ntann.ru/?id=210675].22 Морозова О. Валерий Шанцев заведет себе полпреда // Коммерсант. 2005. № 150.13 августа. С. 12; Мигачева О. Команда Шанцева – основные игроки // Биржа. 2005.№ 33. 29 августа [http://www.birzhaplus.ru/view.php?ids=2616&id=434&ig=2&izdanie=birzha_2005&gazeta=birzha&inc].23 Афанасьева М. Землю – инвесторам // АПН–НН. 2005. Октябрь [http://www.apnJnn.ru/pub_s/514.html]; Депутаты Заксобрания одобрили законопроект о регулироваJнии земельных отношений // АПН–НН. 2005. Сентябрь [http://www.apnJnn.ru/event_s/5298.html]; Кулагина М. Правительство Нижегородской области сможетраспоряжаться только теми земельными участками, которые находятся в НижнемНовгороде, – Ирина Живихина // НИА «Нижний Новгород». 2007. 25 января[http://www.niann.ru/?id=310577&query_id=174546]. 24 Орлов Д. 100 ведущих политиков России в августе // Новая газета. 2007. 31 августа[http://www.ng.ru/ideas/2007–08–31/1_politika.html].25 В Н. Новгороде торговцы рынка, подготовленного к сносу, перекрыли проспект и угJрожают голодовкой // НТА–Приволжье. 2006. Март [http://www.ntann.ru/?id =90679];Живихина назвала защиту Мещерского рынка от сноса – «шоу» // НТА–Приволжье.2006. Март [http://www.ntaJnn.ru/?id=90654]; Нижегородские правозащитникинамерены инициировать проведение референдума по вопросу сохранения уличнойторговли // НТА–Приволжье. 2006. Март. [http://www.ntaJnn.ru/?id=90627]; ОптимиJзацию торговой инфрастуктуры необходимо проводить без ущерба для предпринимаJтелей – полпред Коновалов // НТА–Приволжье. 2006. Апрель [http://www.ntaJnn.ru/?id=91170].26 Ковалева Л. Прокуратура Нижегородской области не отказывается от своего намеJрения направить новый иск в суд о приостановке деятельности ТЦ «МЕГА» // НИА«Нижний Новгород». 2007. 16 января [http://www.niann.ru/?id=310051].27 Рейтинг событий – август 2007 // НТА–Приволжье. 2007 [http://www.ntaJnn.ru/news/item/?ID=117832].

ящее время регион не готов к тому, чтобы выработать адекватный отJвет на этот вызов, потому что формула «экспансии влияния» губернаJтораJваряга под наблюдением «заградотряда» из силовых структуротодвигает в долгий ящик формулу «кооперации» властей с региональJными группами влияния и населением.


1 Дахин А.В. Институт выборов в России: между идеалами безопасности и демокраJтии // Региональные политические процессы в свете моделей устойчивого развития:россиеведческие и компаративные аспекты. Н. Новгород: ННГУ, 2005. С. 56–63.2 «Кремльнефтегаз» – правящая корпорация России // Газета.Ru. 2004. Сентябрь[http://www.gazeta.ru/comments/2004/09/15_e_172535.shtml].3 Административная реформа снова попадет под «вертикаль» // РБК daily. 2005. Июль[http://www.rbcdaily.ru/editor_col/index.shtml?2005/07/21/205674]. 4 Цит. по: Фадеев В. Сохранить эффективное государство в существующих границах// Эксперт. 2005. № 13. С. 70.5 Там же.6 Цит. по: Барахова А. Доверительное упреждение // Коммерсант – Власть. 2005. № 11.С. 20.7 Там же.8 Барахова А., Мурадов М. Подобру, по здоровью // Коммерсантъ. 2005. 1 марта[http://www.kommersant.ru].9 Аллу Алханов назначен заместителем министра юстиции // Коммерсантъ. 2007. 15 феJвраля [http://www.kommersant.ru/indexJnews.html?ext=news&id=112067&newsrubric=2&page=1]. 10 Мурадов М., Алленова О. Рамзан Кадыров ополчился на все стороны света // КомJмерсантъ. 2006. 15 апреля [http://www.kommersant.ru/doc.html?docId=666885].11 Дахин А.В. Публичная политика в ситуации изменения института легитимацииглав исполнительной власти субъектов РФ. 2006 [http://www.megaregion.narod.ru/articles_text_14.htm].12 Мигачева О. «Военная» летопись // Биржа. 2006. № 33. С. 8.13 РИА «Кремль». 2007. 5 мая [http://www.riakreml.ru/59492/].14 Сухонина Ю. Нижегородские «пенсионеры» выбрали свободу // Коммерсантъ. 2007.3 февраля. № 16 [http://www.kommersant.ru/doc.html?DocID=739629&IssueId =36192].15 Политсовет НРО «Единой России» утвердил очередность в партсписке для выбоJров в Госдуму РФ // НТАJПриволжье. 2007. 29 августа [http://www.ntaJnn.ru/news/item/?ID=117571]. 16 Шанцев предлагает назначать местных начальников, как губернаторов // Полит.Ru.2006 [http://www.polit.ru/news/2006/07/30/zhest.popup.html].


цию в наши дни. Квалифицирующие характеристики извне чаще всеJго концентрировались вокруг некоторых распространенных идеолоJгем. До подписания Договора между Москвой и Казанью 1994 годаэто были суждения о сепаратизме, после – о неоправданных налогоJвых преференциях. В социальноJэкономическом плане республикутогда часто оценивали как «островок коммунизма», имея в виду полиJтику «мягкого вхождения в рынок», особенности в подходах к приваJтизации, политику аграрного протекционизма, условия вхождения вреспублику банковского капитала и многое другое. Далее, критикичасто оперировали концептами «этнократия» и авторитаризм, подраJзумевая в том числе политическое долголетие М. Шаймиева.

Мера объективности этих определений, то, насколько они былиадекватны сложности ситуации в республике или, напротив, выгляJдели упрощенно и схематично, насколько они опирались на знаниеситуации, а не на распространенные штампы (вроде пресловутогоельцинского «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглоJтить»), – отдельная тема. В данном случае имеет смысл отметить обJщую смысловую суть этих оценок – их суммирующую направленJность, подразумевающую не просто идейную ретроградность, носистемную демодернизацию. Республике, следовательно, предстоялоформулирование векторов модернизации и проекта собственнойидентичности, которое давало бы возможность нивелирования или,по крайней мере, минимизации отрицательных сторон приписываеJмого ей имиджа. Место исламской религии в системах мотивации иаргументации идеологического обеспечения развития РеспубликиТатарстан в определенных отношениях объясняется сказанным.

В когнитивной схематике идентичности Татарстану предстоялонайти точки позиционирования в координатах взаимодействия сшироким спектром значимых «других». В своих отношениях с федеJральным центром («внутренний другой») республика активно маниJпулировала образами «исторического другого» – традициями госуJдарственности в лице Волжской Булгарии и Казанского ханства.При этом с различной степенью акцентирования республику соотJносили с альтернативным «внутренним другим» – Чечней. Наконец,Татарстан должен был строить самоидентификацию в дуалистичесJких координатах «Запад – Восток», в измерениях «внешнего другоJго», чего другим субъектам «парадипломатии» делать, вероятно, быJло необязательно. Все эти векторы подразумевают, так или иначе,интерпретацию исламских исторических и геокультурных обстояJтельств, в которых Татарстан обнаруживает себя.

На всех этапах своей новейшей истории Республика Татарстан неJизменно демонстрировала достаточно амбициозные идеологии своJего динамичного развития. Возникающее при этом смысловое проJстранство включает множество сегментов и измерений – эндогенноеи экзогенное, объективное и субъективно оценочное, официальноJдекларативное и критикоJаналитическое, проектно ориентированJное и реально достигнутое, символическое и прагматическое. ИсJламская проблематика применительно к республике поJразномуприсутствует в этих дискурсивных структурах. В какихJто ракурсахислам остается за рамками рассмотрения, в других – учитывается ввиде «фонового» фактора этнорегиональной специфики. В некотоJрых отношениях ислам непосредственно включается в суждения омодернизации в качестве особого тематического компонента.

Наряду с универсальными вызовами модернизации – импераJтивами реиндустриализации в постсоветских макроэкономическихусловиях, освоения рыночных механизмов, адаптации к экономикеинновационного типа и информационному обществу, перехода кновому типу социального устройства и проч. – Республика ТатарJстан столкнулась со специфическими задачами «осовремениваJния». Речь прежде всего идет о необходимости существенной корJректировки ее внутриполитического имиджа и избавления открайних версий в оценочных подходах происходившего в респубJлике в первой половине 1990Jх годов. Это широко известный наJбор стереотипов общей регионологии, этнополитологии и, главJным образом, политической журналистики, порожденных раннимэтапом «суверенизации» и во многом сохраняющих свою инерJ

Н. Мухарямов / Республика Татарстан: вызовы модернизации 381

Наиль Мухарямов

Республика Татарстан: вызовымодернизации в исламском

контексте

По словам президента РТ, сказанным им во время очереднойвстречи с В. Путиным, более 20% роста экономики республикиобеспечивают инновационные и высокотехнологические производJства, в частности машиностроение2. В Российской Федерации доляинновационной продукции в промышленном производстве – 3,5%;удельный вес предприятий, занимающихся инновационной деятельJностью, в промышленности составил 7,3%; на долю компаний «ноJвой экономики» в ВВП РФ приходится около 5%3.

Исламский фактор поJразному «работает» на тех или иных наJправлениях социальноJэкономической модернизации республики.Ставка на приоритетную зарубежную поддержку со стороны мусульJманских стран, подразумевавшаяся в первые годы «суверенизации»,выглядела как довольно типичная для обыденного (непрофессиональJного) восприятия перспектив развития республики, в особенности состороны национально ориентированных общественных кругов.Практика последних полутора десятилетий продемонстрировала неJобоснованность ожиданий данного рода.

Исламский фактор воздействует на внешнеэкономические возJможности республики и на ее инвестиционную привлекательностьне за счет какогоJто количественного преобладания тех или иныхсвязей или приоритетного партнерства, не изJза непосредственныхмотиваций. Этот фактор сказывается, скорее, не напрямую, но косJвенным образом, опосредованно. Вопреки, возможно, существовавJшим ожиданиям ни арабский Восток, ни исламский мир в целом нестали для Татарстана главенствующим вектором внешнеэкономичесJкой активности.

Республика располагает значительным инвестиционным потенJциалом. Так, по данным рейтингового агентства «Эксперт РА», в2003–2004 годах Татарстан удерживался в первой десятке регионовJлидеров по низкому инвестиционному риску (6Jе место в РФ) и поинвестиционному потенциалу (9Jе место)4. В 2006 году удельный весобъема инвестиций по отношению к валовому региональному проJдукту составил 27,3% (средняя мировая доля составляет около 20%).В пересчете на среднедушевые показатели инвестиций – 76,4 тыс.рублей на душу населения в 2006 году – республика в целом занимаJет третье место, уступая Москве и Тюменской области, а Казань имеJет параметры, сопоставимые с Москвой и СанктJПетербургом5. Этипоказатели, кстати, несколько ухудшились по сравнению с началом2000Jх годов. В то же время Татарстан занимает лишь 13Jю позициюпо иностранным инвестициям6. Республика имеет положительное

Еще одна группа предпосылок, под воздействием которых склаJдывается дискурс модернизации применительно к Татарстану, связаJна с параметрами его хозяйственного и техникоJэкономического поJтенциала и в советском прошлом, и в настоящем. Состояние этогопотенциала таково, что предмет обсуждения актуализируется в видеремодернизации, в отличие от стандартной логики «догоняющегоразвития» или модернизации «второго эшелона». Показатели проJмышленного, технологического развития Татарской АССР быливполне сопоставимы с общесоюзным уровнем, а в сравнении со мноJгими союзными республиками выглядели как опережающие, чегоникак нельзя было сказать о данных в области социального благопоJлучия или уровня жизни. Отсюда – специфическая логика обосноваJния идеологий развития республики, которые изначально строилисьна объяснительной значимости национальноJгосударственного стаJтуса Татарстана, его недостаточности в качестве «второсортной автоJномии» и оправданности в «особом» варианте постсоветской субъJектности.

Говоря о современном состоянии предпосылок и хода модернизаJции в случае Татарстана, следует учитывать соотношение декларироJванных интенций, с одной стороны, и уровня их реального воплощеJния – с другой. Здесь добывается 7% российской нефти, производится18% грузовиков, 39 – полиэтилена, 30 – автомобильных шин, практиJчески все виды каучуков1. В рейтингах регионального развития субъJектов Российской Федерации Республика Татарстан по обобщеннымпоказателям неизменно рассматривается в качестве одного из наибоJлее экономически развитых субъектов. Здесь есть впечатляющие «проJрывные» достижения, есть позиции, надежно закрепляющие респубJлику в первой десятке регионовJлидеров, и есть также достаточноскромно выглядящие показатели.

Не претендуя на какуюJто систематичность, можно привести рядиллюстраций наличного уровня модернизации различных сторонсоциальноJэкономического развития Татарстана.

В республике были разработаны и реализованы крупномасштабJные программы, в том числе не имеющие аналогов в Российской ФеJдерации. Это ликвидация ветхого жилья, повсеместная газификациясельских населенных пунктов, развитие нефтегазового комплекса(пуск трех новых нефтехимических производств в Нижнекамске,рассчитанных на выработку 1 млн тонн бензина, 18 тыс. тонн полиJпропилена и газового конденсата на основе высоких технологий),энергосбережение, адресная социальная защита населения.

Н. Мухарямов / Республика Татарстан: вызовы модернизации 383382 IV. Россия региональная

ных народов (напр., восточноевропейских, кавказских, тюркских, атакже монгольских и иных, обитающих в Восточной Азии и по краямплатформ Китая и России). Не принадлежа к ядровым сообществамсоседних цивилизаций (исламской, китайской, индийской, японской,российской, североатлантической), такие народы вынуждены культурJно, политически и хозяйственно самоопределяться по отношению кэтим сообществам. При этом либо чувствуют свою ущербность от«окраинности» и «промежуточности» своего положения, либо открыJвают для себя в этом статусе шансы стратегического самоутверждеJния»8. Разумеется, рассматривать Татарстан в названном контексте слеJдует с определенными оговорками. Его принадлежность к ядруроссийской цивилизации с точки зрения и локализации, и историкоJдемографических условий не позволяют говорить о его «окраинносJти» или периферийности. В данном случае важнее то, что, находясь вположении самого северного сегмента мусульманского мира, он усJпешно использует «шансы стратегического самоутверждения».

Принципиальный момент состоит в том, что такого рода активJность в направлениях «символического представительства» и «страJтегического самоутверждения» предпринимается дифференцироJванно и асимметрично для целевых аудиторий и России, и Запада, имусульманского Востока. Мотивированная соображениями модерJнизации информационная тактика проводится через контекстуальJную гибкость.

В какихJто отношениях первостепенное акцентирование получаJет аргументация в духе евразийской логики (например, для аудитоJрий России, Казахстана, республик Центральной Азии), для внимаJния западных партнеров по коммуникациям предлагается идея«евроислама» и т.п. Можно, однако, выделить и инвариантное дисJкурсивное ядро: Татарстан являет собой пример мирного межрелиJгиозного сосуществования. Это своего рода бренд все большей узнаJваемости. То, что принято обозначать как «межконфессиональную»стабильность, в последние годы становится одним из главных PRJреJсурсов для республики, одним из ее конкурентных преимуществ вмеждународной деятельности вообще и в борьбе за инвестиционнуюпривлекательность в частности.

В качестве иллюстрации того, насколько успешно эксплуатируетсятолерантность как ценностное завоевание республики, можно привесJти ряд убедительных примеров. В июле 2004 года в ходе своей поездкипо России комиссар Совета Европы по правам человека А. ХильJРоблес побывал в Казани. В докладе комитету министров СЕ о соJ

сальдо внешнеторгового баланса. Начиная с 2002 года, наблюдаетсярост объемов внешнеторгового оборота, который к 2004 году достигрекордного для республики показателя – 6,5 млрд долл. США. В тоже время на долю Татарстана приходится 2,3% внешнеторгового обоJрота РФ. При этом, однако, удельный вес внешнеторгового оборотаТатарстана с 34 странами – участницами Организации «Исламскаяконференция» (ОИК) – прежде всего с такими основными партнеJрами, как Турция, Казахстан, Азербайджан, Судан, Афганистан иИран, – составил в 2005 году почти 15% от общего объема внешнейторговли республики7. Иными словами, сотрудничество со странамиисламского мира в области финансовоJэкономических связей преJбывает в зачаточном состоянии.

Исламский фактор применительно к официальной версии проекJта модернизации Республики Татарстан не интерпретируется толькокак момент местной этнокультурной самобытности, в духе локальJноJэтнографической специфики. Напротив, этот фактор играетроль опорного элемента при конструировании образа республики на«внутреннем» и «внешнем» рынках идентичности.

Не будет ни малейшим преувеличением сказать, что ислам идеальJно подходит для энергичного продвижения Татарстана в качествесубъекта эффективного «символического представительства» на ареJне международноJполитических коммуникаций. Концептуальная диJхотомия значительной объяснительной силы включает соотнесениегеополитической идентичности и цивилизационной идентичности.Идентичность первого типа есть атрибут позиционирования сувеJренных государств. Этот компонент, если и обладал определеннойактуальностью на первоначальных стадиях «суверенизации» респубJлики, то ныне практически вытеснен в область «внутренней геополиJтики» России. Цивилизационная же идентичность для Татарстана соJхраняет свою значимость в первую очередь в связи с исламом и тольково вторую – с территориальными (поволжскими) и этнокультурными(тюркскими) измерениями. Весомость исламской проблематики в соJвременном мире, ее острая злободневность неизмеримо выше, чем,например, проблематика общности тюркоговорящих народов.

Одной из активно артикулируемых идеологем в проекте идентичJности Татарстана является то, что здесь пролегает северная границамусульманского мира, его самый северный «форпост». К этому случаюприменима альтернатива, предложенная В. Цымбурским, писавшим оцивилизационной идентичности: «…к ней относятся «вечные» проJблемы судеб цивилизационноJпериферийных и межцивилизационJ


привычным и повседневным делом. Достаточно упомянуть казанJский саммит лидеров стран СНГ, проводившийся в дни праздноваJния 1000Jлетия столицы республики в августе 2005 года. В череде таJких заметных событий – проведение в здании Казанской ратуши V Международного совещания руководителей спецслужб, органовбезопасности и правоохранительных органов (июнь 2006 года). В раJботе совещания участвовали 80 делегаций из стран СНГ, государств«большой восьмерки», Европейского союза, НАТО, Шанхайскойорганизации сотрудничества. «Проведение такого представительноJго форума именно в столице Татарстана, – писала «Независимая гаJзета», – весьма на руку местным властям, которые в последние годыне жалеют времени и сил, убеждая международное сообщество втом, что в республике, расположенной в самом центре России, царятмежнациональный мир и межнациональное согласие – благодаря муJдрой политике этих самих властей»12.

В сентябре того же года в Казани проходил международный эконоJмический форум «Презентация инвестиционного потенциала РесJпублики Татарстан». Как отметил на церемонии открытия министрэкономического развития и торговли России Г. Греф, на федеральноми региональном уровнях часто говорят, что в Татарстане хитрый преJзидент. Он придумал 1000Jлетие Казани, чтобы привлечь сюда федеJральные средства, иностранный капитал и, в конечном счете, поднятьимидж республики. «Они просто гениальные маркетологи, если приJдумали такой ход. …Татарстан – это конкурентоспособный регион,его, как качественный товар, необходимо раскрутить, “пропиарить”»13.

В начале октября 2006 года Казань стала местом проведенияВсемирного дня ООН – Хабитат с участием мэров большинствароссийских городов и делегаций 11 стран СНГ, мэра Парижа подэгидой заместителя генсека ООН и Всемирной организации «ОбъJединенные города и местные власти» (ОГМВ), а также заседания ЕвJроазиатского отделения ОГМВ со штабJквартирой в Казани. В ходемероприятия рассматривался успешный опыт кредитования КазаниМеждународным банком реконструкции и развития – первый случайработы МБРР с муниципалитетом14.

В январе 2007 года в Казанской ратуше под председательствомпрезидента России В. Путина прошло заседание Президиума ГосуJдарственного Совета РФ по проблемам реформирования ЖКХ. ТогJда же – 20 января 2007 года – состоялась торжественная церемониянаграждения М. Шаймиева орденом «За заслуги перед Отечеством»I степени. Оба события были специально приурочены к 70Jлетнему

блюдении прав человека в России он впоследствии отметил: «ТатарJстан представляет собой настоящую лабораторию, в которой все опJределяется духом сотрудничества и диалога…» В феврале 2006 года вКазани под его эгидой был проведен международный семинар «ДиаJлог, толерантность, образование: совместные действия Совета ЕвроJпы и религиозных сообществ (конфессий)». Комиссар подтвердилсвои впечатления о «духе толерантности»: «То, что существует здесь,и то, что считается здесь нормой, должно стать правилом повсюду – вЕвропе и мире: уважение самобытности каждого»9. В аналогичномключе прозвучали оценки, высказанные председателем КомиссииСША по проблемам международной религиозной свободы М. КроJмарти во время его визита в Казань в июне 2006 года: «…в целом обJщество, которое живет в Татарстане, является моделью гармоничныхвзаимоотношений между представителями различных конфессий»10.

Практика межрелигиозных отношений в Республике Татарстан,происходящие здесь процессы исламского возрождения получаютотклик на высоком официальном уровне в мусульманском мире. Виюне 2005 года присутствовавший на торжествах по случаю открыJтия грандиозной мечети КулJШариф и накануне принятия РоссийJской Федерации в ОИК на правах наблюдателя, генеральный секреJтарь этой организации Э. Ихсаноглу говорил в одном из интервью:«Мусульмане России имеют свою многовековую культуру и истоJрию, которая неразрывно связана с историей русского народа. И росJсийские мусульмане для нас являются связующим звеном между муJсульманским миром и русским народом. Я повторяю – именнорусским народом. Наиболее ярким примером в этом смысле являетJся Татарстан. Это республика, представляющая самый северный форJпост исламского мира. …Почему я говорю именно о Татарстане, поJтому что эта республика является для нас примером того, какмусульмане России имеют возможность осуществлять свои духовныеи религиозные потребности»11.

Говорить о прямых приобретениях республики, которые сталивозможными благодаря успешному продвижению такого имиджа, вовнешнеэкономическом или инвестиционном смыслах сложно. СкоJрее, это стратегия, рассчитанная на долговременную перспективу.Несомненно, однако, то, что Казань, особенно после празднованиясвоего 1000Jлетия, становится одним из признанных центров междуJнародного eventJменеджмента. Проведение крупных форумов, в томчисле посвященных экономическому сотрудничеству, с участием выJсокопоставленных зарубежных делегаций становится для Татарстана


дов. В своем приветствии участникам мероприятия В. Путин отмеJтил, что Казань – город, «где неповторимые памятники архитектурыудачно вписаны в современную структуру мегаполиса». «Казань даланам возможность познакомиться с огромным представительствоммусульманского мира и евроазиатского региона», – сказал президентОГВН К.П. Хьюго Марсело. Участников конгресса особо заинтереJсовал опыт Казани по расселению жителей из трущоб18.

Внешнеэкономические, банковскоJфинансовые, инвестиционJные составляющие рассматриваемой политики eventJменеджментапроводятся параллельно с информационноJполитическими усилияJми, так или иначе связанными с темой ислама и сулящими ТатарстаJну немалые дивиденды морального и символического плана. Так,осенью 2007 года в столице республики состоялся третий по счетумеждународный фестиваль мусульманского кино «Золотой минбар»,а за городом постепенно закрепляется репутация своеобразной кинеJматографической Мекки.

Начиная с марта 2006 года, М. Шаймиев участвует в подготовке ипроведении заседаний «Стратегическое видение: Россия – исламскиймир». Ставшие регулярными встречи и обсуждения в рамках группыпроводились в Москве и Казани. В Стамбуле 31 января – 2 февраля2007 года проходило третье заседание группы. Российскую делегаJцию возглавлял М. Шаймиев, а в ее состав входил полпред президенJта РФ в Приволжском федеральном округе А. Коновалов. В работегруппы принимали участие руководители ОИК, НаучноJисследоваJтельского центра исламской истории, искусства и культуры(ИРСИКА), представители политических кругов и духовные лидеJры более 20 стран. В планах дальнейшей деятельности группы – соJздание постоянно действующего исполкома. Очередную встречу быJло решено провести в одном из исламских государств – в СаудовскойАравии или Кувейте19.

Своего рода логической кульминацией в признании достиженийТатарстана по линии обеспечения межрелигиозного баланса и возJрождения религиозной жизни мусульман стало награждение М. ШайJмиева 11 февраля 2007 года Международной премией имени короляФейсала одноименным благотворительным фондом. Это одна из наиJболее авторитетных наград, которую называют «Нобелевской премиJей исламского мира». М. Шаймиев стал первым в истории россияниJном, который был удостоен премии. Ценность события многократновозрастает, если учесть обстоятельства, в которых состоялось ее вручеJние. Это было сделано во время официального визита российской деJ

юбилею президента РТ. Вручая награду, В. Путин назвал юбиляраполитиком и лидером общенационального масштаба и подчеркнул:«Сегодня в Татарстане достигнут высокий уровень и межконфессиоJнального, и межнационального согласия»15.

В начале апреля 2007 года в Казани состоялось заседание Советапо финансовоJэкономической политике стран – членов ЕврАзЭС.В своем докладе перед участниками заседания М. Шаймиев еще разакцентировал брендовое преимущество Татарстана – служить связуJющим звеном между Западом и Востоком, бережно хранить и развиJвать их традиции и культуру. Было также отмечено, что внешнеторJговый оборот республики со странами ЕврАзЭС превышает 1 млрддолл., а с учетом странJнаблюдателей (Армении, Молдовы, Украины)– 3,3 млрд долл.16

Активность Татарстана в сфере внешних экономических связейвыразилась в проведении в Казани в мае 2007 года ИнвестиционноJго форума одновременно с XVI ежегодным заседанием Совета упJравляющих Европейского банка реконструкции и развития (ЕБРР).Председатель Совета управляющих ЕБРР – министр внешней торJговли и развития Финляндии П. Вайрунен в своем обращении к учаJстникам собрания особо подчеркнул, что тысячелетняя Казань «являJет собой пример разнообразия, толерантности, терпимости и можетбыть образцом сосуществования людей в условиях многокультурноJго мира». И в приветствии В. Путина, и в докладах президента ЕБРРЖ. Лемьера и президента РТ М. Шаймиева содержалась уже ставшаятрадиционной формула: республика представляет собой связующеезвено между Западом и Востоком, Казань – один из старейших икультурно значимых городов и форпост на пути продвижения ЕБРРв Азию, «поворота на Восток и Юг». При этом М. Шаймиев специJально отметил, что стратегия развития республики весьма близка кценностным ориентирам ЕБРР: «Мы твердо идем по пути строиJтельства прогрессивного, демократического общества с высоким каJчеством жизни на основе динамичной, диверсифицированной конJкурентной рыночной экономики, органично интегрированной вмировую систему». В ходе работы отмечалось также, что кроме страJтегического сотрудничества с ЕБРР Татарстан активно используетопыт и помощь Всемирного банка, Международной финансовойкорпорации, Исламского банка развития17.

В июне 2007 года Казань стала местом проведения – впервые вРоссии – IX Всемирного конгресса Организации городов всемирноJго наследия (ОГВН) с участием представителей 69 стран и 192 гороJ


было сказано, известная альтернатива этнополитическим напряжениJям в СевероJКавказском ареале распространения мусульманских релиJгиозных практик. Излишне говорить, насколько это важно не толькодля PRJпродвижения Татарстана, но и для политикоJинформационноJго международного имиджа России в целом. Все рассмотренные вышеакции, имеющие то или иное касательство к тематизации ислама в ТаJтарстане, были предприняты не в рамках былой конфронтации ресJпублики с федеральным центром, но исключительно в духе солидарJной координации с ним. Власти в Москве и в Казани действуют наданном направлении – будь то вступление в ОИК или контакты с гоJсударствами исламского мира – абсолютно согласованно.

ВоJвторых, тема ислама в Татарстане на официальном уровне инJформационно представлена не столько сама по себе, сколько насмысловых основаниях межрелигиозной гармонии. Подчеркнутаяозабоченность удержанием достигнутого баланса в этой сфере –фирменный стиль руководства республики. В выступлениях на всехуровнях, включая неоднократные высказывания президента РФВ. Путина, неизменно приводится пример мечети Кул Шариф и БлаJговещенского собора, соседствующих друг напротив друга на терриJтории Казанского кремля. Во время своего общения с гражданамистраны в телеэфире 18 октября 2007 года В. Путин вновь напомнил:«У руководства республики в свое время был выбор: можно было поJстроить мечеть, снесенную в свое время Иваном Грозным. На старомместе, где сейчас стоит церковь. Однако было принято решение осJтавить православный храм, а неподалеку возвести мечеть». Это, пословам президента РФ, является зримым доказательством правильноJсти выбранного руководством Татарстана курса, который направленна дружбу и сотрудничество всех людей, проживающих в республиJке, на укрепление Российской Федерации в целом21. МежрелигиозJный мир в Татарстане – один из наиболее энергично разрабатываеJмых элементов республиканского бренда как в общероссийском, таки в международном политикоJкоммуникационном пространствах.Иначе говоря, самобытность в данном случае акцентируется нестолько через идеологему «самого северного форпоста ислама»,сколько как редкий пример мирного, веротерпимого сегмента ислаJмоJхристианского пограничья.

Наконец, вJтретьих, следует заметить, что сказанное выше отноJсится к определенным – государственно патронируемым, официальJно одобряемым и артикулируемым – проявлениям исламских начал вТатарстане. Этими сторонами мусульманская религиозная жизнь в

легации во главе с В. Путиным в Саудовскую Аравию. Король АбдалJла ибн АбдельJАзиз одновременно вручил Орден имени короля АбJдель Азиза Аль Сауда (награду, учрежденную специально для главиностранных государств) президенту Российской Федерации и преJмию – президенту Республики Татарстан. Принц Халид аль Фейсал нацеремонии вручения премии заявил, что М. Шаймиев укрепил высоJкие исламские ценности в душе своего народа, что сделало Татарстансимволом мирного социального сосуществования и веротерпимостии превратило республику в один из сильнейших регионов РФ20.

Наконец, определенным выражением уважительного отношенияк историкоJкультурному своеобразию Татарстана – помимо, разумеJется, многих других и весьма непростых обстоятельств – стало заJключение в июле 2007 года нового Договора о разграничении предJметов ведения и полномочий между органами государственнойвласти Российской Федерации и органами государственной властиРеспублики Татарстан на десятилетний срок. В отличие от предшестJвующего Договора 1994 года – документа, сыгравшего исключительJно важную роль для республики, – новый вариант Договора приобJрел силу федерального закона. Договор 2007 года предусматриваетправо властей Татарстана оказывать, по согласованию с федеральнымправительством, государственную поддержку и содействие соотечеJственникам за пределами республики, а также право на включение впаспорта гражданам РТ, являющимися гражданами РФ, вкладышейна татарском языке. Кроме того, Договор закрепляет два государстJвенных языка в РТ и норму об обязательном знании обоих языковпретендентом на должность президента республики. Татарстан сегоJдня – единственный субъект федерации, имеющий Договор с оргаJнами государственной власти РФ.

В свете сказанного уместными представляются некоторые промеJжуточные заключения.

ВоJпервых, исламский фактор сегодня отражается в официальномдискурсе, на официальном уровне политических коммуникаций и вриторике властей существенно иным образом, чем это имело место вначале 1990Jх годов. Если прежде тема ислама прямо или косвенно (чаJще – на имплицитном уровне), потенциально или актуально восприJнималась применительно к Татарстану в смысловом поле сепаратизма,то ныне положение дел здесь кардинальным образом переменилось.Республика Татарстан в наши дни уверенно закрепила за собой имиджсвоего рода витрины благополучной интеграции российских мусульJман в общероссийское культурноJполитическое бытие. Это, как уже


нические” воспоминания тюрок… Но тюркам, как и другим муJсульманам, следует знать, что по большому счету океанический арJхетип, оформленный модерном, абсолютно несовместим с архетиJпами степной воли»23. Пресловутый хантингтоновский «конфликтцивилизаций», согласно этому автору, – это орудие политтехнолоJгов однополярного мира, пытающихся разрушить славяноJтюркJский синтез.

Идея этого синтеза часто переводится в сферу весьма пафосной –нередко предвыборной – политической риторики, что порой прихоJдит в кричащее противоречие с конкретными рекомендациями в облаJсти внутреннего геостратегического проектирования. Самым, пожаJлуй, ярким воплощением этой противоречивости выглядят сужденияидеолога евразийства, лидера одноименной партии А. Дугина. В парJтийной программе прокламируется «межконфессиональная гармоJния». Лидер партии говорил буквально следующее: «Я считаю, что таJтары и есть концентрированное выражение тюрок. Они наиболееевразийский тюркский народ. … Они более всех наследники ордынJского принципа. … Великий Татарстан – это и есть великая Евразия,великий Татарстан – это и есть великая Россия, и это отношение к наJшей государственности, которое создавалось усилиями поколений,альянсом тюркоJславянских, туранских энергий»24. Вместе с тем приJоритетным в этой логике остается не столько текст, сколько контекст.

По мнению А. Дугина, именно евразийский ислам (в том числеислам на территории бывшего СССР) обладает наибольшим релиJгиозным потенциалом, поскольку «это созерцательный, мистическиуглубленный в основы собственной веры ислам». Исламская уммаевразийской ориентации противопоставляется при этом исламскимнародам, ориентированным на Америку.

Разумеется, при прочтении всего этого могут возникнуть вполне заJконные вопросы. О какой, например, «мистически углубленной» вереможно говорить в условиях доминирования бытовых и обрядовыхформ религиозности в массе российских мусульман в центральнойРоссии? Можно ли рассматривать сам феномен «евразийского ислама»в отрыве от Турции с ее членством в НАТО, с устремленностью в ЕС,экспансией в тюркоязычные зоны и проч.? От суждений А. Дугина, какминимум, остается впечатление тактической комплиментарности поотношению к российскому исламу.

Вся двусмысленность данной концепции внутренней геополитиJки поJособому выпукло проявляется, когда дело доходит до практиJческих рекомендаций. Они таковы:

республике, разумеется, не исчерпывается. Затронутые выше сюжеJты, связанные с исламским фактором, в отличие от других измереJний вероисповедной практики мусульманских кругов, имеют непоJсредственный «выход» в проблематику модернизации.

Другой горизонт тематического комплекса «ислам и модернизаJция» в Татарстане образуется за счет дискурсивных линий доктриJнальной аранжировки. Речь идет об идее «евроислама» – узловой иостро дискуссионной точке республиканского дискурса, образуюJщейся при взаимном наложении политикоJгеографических образовЗапада и Востока.

С одной стороны, казалось бы, дилемма по оси «Запад – Восток» доJстаточно органично «снимается» либо через официально декларируеJмую роль Татарстана как «связующего звена», «моста» между тем и друJгим, либо через решение в евразийском духе. Самоидентификацияреспублики в последнем смысле, через синтез цивилизаций, время отвремени действительно предпринимается. Достаточно сказать, что в саJмом центре Казани в преддверии празднования 1000Jлетия города былустановлен памятник Льву Гумилеву (первоначальная идея об установJлении памятника Петру I была отвергнута изJза его политики по отноJшению к российским мусульманам). «Да, Татарстан – это готовая реальJная модель евразийского сообщества, – говорил по этому поводуМ. Шаймиев. – Не только географическое расположение, но и истоJрия, и культура, и национальный состав (я не говорю уже о мирном соJсуществовании двух конфессий) – все это характеризует Татарстан какреально евразийскую республику. И это делает нас богаче, заставляявидеть мир более сложным, взаимосвязанным, полным. Это, кстати,предохраняет и от поиска простых решений в политике и экономике,заставляя ценить, по Леонтьеву, всю “цветущую сложность бытия”»22.

Однако евразийские сюжеты в высказываниях республиканскихофициальных лиц и интеллектуалов – скорее культурологическаяконстатация, а не программная установка. Особого институциональJного оформления евразийство на почве Татарстана не приобретает и,можно сказать, не визуализируется. Республике чаще приписываетсясоответствующий когнитивный статус извне.

На уровне воображаемых глобальных геополитических образовили в рамках оппозиции Суши и Моря постулируется общая –континентальная – идентичность, синтезирующая русскоJправоJславный и тюркоJмусульманский элементы в рамках евразийскойпарадигмы. «Морские пираты, – писал А. Панарин, – задумавшиераздробить великий Континент, не прочь эксплуатировать “кочевJ


В Поволжье растет влияние так называемого “евроислама” – либеральJного направления исламской философии».

Достаточно позитивное отношение к евроисламу выразил известJный российский экспертJисламовед А. Малашенко, подчеркнув, что«в Казани не на шутку увлеклись исламской реформацией, неоджадиJдизмом, явив миру новое словосочетание “евроислам”. Авторствопринадлежало политическому советнику президента Шаймиева РаJфаэлю Хакимову, который сразу подвергся жесткой, подчас неконстJруктивной критике. Думаю, оппонентам Хакимова следует взять втолк, что евроислам – это покуда не концепция. Не идеология и темболее не богословие. Это всего лишь реплика, но реплика продуктивJная, способная оказать позитивное влияние на модернизационныепроцессы в мусульманстве. В Европе, а теперь и в Штатах об этом охкак крепко задумались»27.

В духе некоторой проблематичности оценивает евроисламскуюидею Ш. Хантер, директор Исламской программы Центра стратегиJческих и международных исследований (США). Идея Р. Хакимовасама по себе выглядит интригующей, пишет этот автор. Однако онапродиктована скорее татарским культурным национализмом и несовсем реалистическим прочтением ислама в Татарстане. Если дляХакимова ислам в большей степени – часть культуры, а не культа, тодля многих мусульман – это одновременно и культура, и судьба. Приопределенных условиях, полагает Ш. Хантер, евроислам может статьмостом между русскими гражданами Российской Федерации и муJсульманами. Между их культурами. Он также может позволить росJсийским мусульманам соединить тягу к преимуществам современноJсти и глобализации с сохранением своих традиций. Однакочрезмерный акцент на европейском измерении может породить отJчуждение многих преданных мусульман, обернувшись, таким обраJзом, своей контрпродуктивностью28.

ПоJразному расценивается собственно политическое смысловоенаполнение идеи евроислама. Есть точка зрения, согласно которой этосвоего рода оперативный PRJпроект, рассчитанный на обеспечение теJкущих внешнеполитических амбиций команды М. Шаймиева. Обэтом, в частности, пишут А. Крымин и Г. Энгельгардт: «В 1998–2001годах в идеологии официальной Казани росло значение концепциит.н. «евроислама», утверждающей возможность интеграции исламскойтрадиции в политикоJкультурное пространство Запада и опирающейсяна учение джадидистов… После 11 сентября «евроислам» стал для влаJстей РТ удачным средством расширения внешних контактов и рекламы

ни в коем случае не допускать татароJбашкирского единства(«ТатароJбашкирские связи, – пишет А. Дугин, – никак не могутспособствовать геополитической стабильности в этом секторе“внутреннего Востока” России, и Центр должен сделать все возJможное, чтобы интегрировать Башкирию в южноJуральские реJгионы, заселенные русскими, и оторвать ее от ориентации на КаJзань… Укрепление геополитических связей Татарии с Башкириейпредельно опасно для России, так как южная административнаяграница Башкирии пролегает недалеко от Северного Казахстана,который (при самом неудачном развитии геополитической ситуJации) теоретически может стать плацдармом тюркоJисламскогосепаратизма. В этом случае Хартленду грозит самое страшное –быть разорванным тюркским (протурецким, т.е. проатлантичесJким) клином прямо посередине материкового пространства»);

проект для семи федеральных округов, составленный А. ДугиJным, предполагает решение геополитических проблем на базе «евраJзийского федерализма», что, ни много ни мало, предусматривает«расформирование “национальных республик” как политическихединиц и преобразование всей этой зоны в единый евразийскийблок»25.

Приведенные высказывания убеждают: из трех возможных типовгеополитического взаимодействия субъектов – конкуренции (состяJзания), доминирования и кооперации – на уровне риторики акцентделается на третий тип, а на уровне конкретных политических рекоJмендаций – на второй. Иначе говоря, исламский фактор рассматриJвается не в терминах полноценного партнерства во имя внутриполиJтической стабильности, но в терминах манипулирования этимфактором в качестве объекта.

В этом свете концепция «евроислама» приобретает весьма сущеJственную актуализацию. Споры вокруг этой идеи не входят в предJмет данного изложения26. Уместным было бы остановиться на некоJторых внешних оценках соответствующих смыслов.

Реакция на идею евроислама за пределами Татарстана носит проJтиворечивый характер.

Так, в Ежегодном докладе Государственного департамента США освободе вероисповедания в России за 2003 год, опубликованном Бюропо вопросам демократии, прав человека и труда 18 декабря 2003 года,говорится: «В регионах с преобладанием ислама между мусульманамии православными складываются в основном гармоничные отношения.


себя как силы, способной обеспечить конструктивное сосуществоваJние мусульман со светским обществом»29. Известный российский исJламовед А. Игнатенко на одном из заседаний Серафимовского клубапоместил проблему в более широкий – макрополитологический – конJтекст: «Евроислам для Татарстана – подпроект не исламизации ТатарJстана, а его европеизации, вестернизации. Без России». «Евроислам»,следовательно, предлагается рассматривать как одну из линий, продолJжающих конструирование этнополитической идентичности респубJлики в новых условиях постельцинского развития.

Российские исследователи, специализирующиеся в области полиJтической регионалистики, А. Макарычев и В. Валуев, предлагают своJеобразный сравнительный подход, соотносящий две системы геопоJлитической идентификации применительно к случаю Татарстана30:

В приведенной аналитической схеме присутствуют, как представJляется, и моменты упрощенного видения, и некоторые черты логиJческого рассогласования. Достаточно указать, например, на отсутстJвие в интерпретациях евразийства моментов межкультурного имежрелигиозного синтеза, что, как известно, составляет суть этогоидейного течения. Далее, сама идея евроислама в данном случае расJсматривается вне собственного религиоведческого контекста и пракJтически отождествляется с политикоJидеологическим феноменомсветского татарского национализма. Кроме всего прочего, в условиJях рецентрализации российского политикоJправового пространства,«вертикализации» административноJвластных отношений в Россиии «десуверенизации» позиций Татарстана многие из приведенныхидеологем, при помощи которых здесь интерпретирован «евроисJлам», ныне становятся достоянием прошлого, уходят вместе с 90Jми.

Показательно то, что в целом (за редкими исключениями) в росJсийском экспертном сообществе доминирует критическиJнастороJженный взгляд на идею «евроислама».

Можно привести еще одну точку зрения на «евроислам», которойпридерживается американская исследовательница К. Грени. Не совсемадекватно, по моему мнению, рассматривая концепты «татарского» и«русского» ислама, а также «евроислама», она приходит к важному выJводу. Терпимое, позитивное отношение Москвы к идее «евроислама»может быть объяснено отсутствием соответствующего политикоJстраJтегического программирования по отношению к исламу на федеральJном уровне. «Евроислам» здесь рассматривается как нечто временнозамещающее то, чего недостает в общероссийском масштабе31. Это,пожалуй, более близкая к истине оценка происходящего.

В порядке некоторых заключительных выводов можно еще раз отJметить особенности в татарстанских подходах к исламскому факторув свете формулируемых идеологий развития.

Прежде всего, речь идет об определенной функциональной поJдвижности и адаптивности официальноJидеологических установокреспубликанского руководства в рассматриваемой области, о достаJточно умелом соединении ценностных (Idealpolitik) и прагматичесJких (Realpolitik) мотиваций и аргументов. Исламская тема примениJтельно к Татарстану в целом, присущие ей отдельные сюжеты –

«Евразийство» «Евроислам»

Россия – преимущественно Татарстан – часть неправославногоправославная страна мира

Российская цивилизация Гражданского однообразия в Россиивоплощает единую, неделимую не существует; Русское государствосудьбу всех народов страны способно объединить разные народы

только силой

Историческая Европа Европа не представляет никакойпредставляла угрозу для России угрозы для Татарстана

Коллективизм и общинная Индивидуализм и предпринимательJсолидарность являются ство способны открыть Татарстан доминирующими силами для мирав российском обществе

Военная сила – Россия сверхмилитаризирована ипредпосылка национальной склонна решать конфликты силой, гордости и славы что может быть чревато катастроJ

фой (Чечня)

Стремление ассимилировать РегиональноJспецифические нерусские этнические группы подходы и выживание татарской

этничности

«Русский мир» охватывает Россия должна признатьвсе страны бывшего СССР независимость всех бывших

сателлитов и позволить им житьпоJсвоему

Россия может быть сильной Демократизация России поможеттолько на основе централизации решить наиболее острые проблемы,

такие как преступность и безопас ностьграниц

Схема


16 См.: Время и деньги. 2007. 10 апреля.17 См.: Республика Татарстан. 2007. 22 мая.18 См.: Республика Татарстан. 2007. 21 июня.19 См.: Время и деньги. 2007. 6 февраля.20 См.: Время и деньги. 2007. 16 января; Республика Татарстан. 2007. 13 февраля.21 Республика Татарстан. 2007. 19 октября. 22 Время и деньги. 2000. 29 августа.23 Панарин А.С. Политология. М.: Гардарика, 2000. С. 477.24 Восточный экспресс. 2003. 21J27 марта. 25 Дугин А. Проект «Евразия». М., 2004. С. 265. 26 См. подробнее: Ислам в Поволжье: политизация несостоявшаяся или отложенная// Ислам от Каспия до Урала: Макрорегиональный подход. Sapporo – Москва, 2007. С. 54–66.27 НГJРелигии. 2004. 24 декабря. 28 Hunter Sh.T. Islam in Russia. The Politics of Identity and Security. Armonk, New York,London, 2004. P. 91–93.29 [www.Niiss.ru/nb/News/KrymJengel.htm]30 См.: Makarychev A.S., Valuev V.N. External Relations of Tatarstan: Neither Inside, NorOutside, But Alongside Russia. Swiss Federal Institute of Technology, Zurich. Workingpaper No 23. March 2002. P. 35. 31 См.: Graney K. «Russian Islam» and the Politics of Religious Multiculturalism in Russia// Rebounding Identities. The Politics of Identity in Russia and Ukraine. Washington,Baltimore, 2006. P. 103.

Н. Мухарямов / Республика Татарстан: вызовы модернизации 399

оптимальный, можно сказать, материал, резервуар из которого черJпаются доводы, легитимирующие курс президента РТ М. Шаймиева.

Отсюда следует, что исламский фактор для перспектив модерниJзации в условиях республики играет мощную роль PRJресурса напубличноJкоммуникативных горизонтах как в общероссийском, таки в международном измерениях. В качестве же проблемы этот факJтор рассматривается скорее в узких профессиональных рамках эксJпертного сообщества или в политизированных религиозных кругахсамой республики, что для восприятия Татарстана в качестве политиJкоJинформационного бренда имеет на сегодня маргинальное, «фоJновое» значение.

Наконец, за годы президентства В. Путина и в результате трансJформаций позиций руководства республики исламский фактор из поJтенциального источника конфронтации между Москвой и Казанью(поJразному расцениваемого теми или иными экспертамиJнаблюдатеJлями за рубежом и особенно в обеих столицах) превращается в предJмет обоюдно заинтересованного и взаимно выгодного продвижения винформационном пространстве.

Примечания1 См.: Республика Татарстан. 2007. 7 апреля.2 См.: Время и деньги. 2006. 13 октября.3 См.: Независимая газета. 2006. 29 августа.4 См.: Республика Татарстан. 2005. 29 декабря.5 См.: Республика Татарстан. 2006. 16 сентября.6 См.: Республика Татарстан. 2007. 17 апреля.7 См.: Республика Татарстан. 2006. 4 апреля.8 Цымбурский В.Л. Идентичность цивилизационная // Новая философская энциклоJпедия. Т. 2. М., 2001. С. 80. 9 См.: Республика Татарстан. 2006. 23 февраля; Время и деньги. 2006. 24 февраля. 10 Время и деньги. 2006. 28 июня.11 Цит. по: Рамазановские чтения. Ежегодный научноJбогословский сборник. 2006.№ 1. С. 160. 12 Независимая газета. 2006. 16 июня. 13 Республика Татарстан. 2006. 12 сентября.14 См.: Республика Татарстан. 2006. 23 сентября.15 Республика Татарстан. 2007. 23 января.

398 IV. Россия региональная

Дискуссия по докладу Д. Драгунского

Д. Драгунский поставил перед участниками обсуждения следующиевопросы:

Какие проблемы приносит общность технологий при разно@сти идеологий в мировой политике? Могут ли коммуникацион@ные технологии послужить демпфером нарастающей мировойконфликтности?

В чем российская специфика кроссмодерна (модернизационныхразрывов)? Совпадают ли социальные классы в российском модер@не и кроссмодерне?

Возможно ли достижение относительной технокультурнойгомогенности в России, тогда как в мире этот этап уже закон@чился? Иными словами, есть ли смысл догонять бегуна, которыйуже финишировал?

Э. Паин: На мой взгляд, интересное и дискуссионное, в хорошемсмысле, выступление Д. Драгунского представляет один из самыхбольших вызовов нашему семинару. Поэтому я позволю себе неJсколько полемических замечаний.

1. Существуют ли универсальные тренды в истории человечества?

Прежде всего, вызовом базовым установкам нашего семинара являетJся идея Д. Драгунского о том, что «мировое развитие разъехалось в раз@ные стороны». Если помните, мы с О. Волкогоновой как организаторысеминара предложили участникам в качестве исходных теоретическихрамок неомодернистский подход к историческому развитию. Такойподход хоть и отказывается от основного постулата классического моJ

Приложение

совое желание пересесть с автомобиля или велосипеда на верблюда, яплохо верю, так же как и в то, что шейх вдруг забросит свой аппарат коJсмической связи и будет с помощью палкиJкопалки добывать из земличервячков для пропитания. Но охотно верю в то, что бедные соплеменJники шейха тоже хотят иметь Nokia и еще больше – счет в швейцарJском или американском банке. Так что вероятные тренды все же проJгнозируемы даже в нашем поляризованном и кроссмодерном мире.

Денис заметил, что в Индонезии лишь президент Сухарто запреJтил такую архаическую традицию, как каннибализм. Для меня же боJлее показательным является то, что даже в обществе, сохраняющем траJдиции раннего каменного века, есть президент (а не император,султан, вождь). Известно, что элиты таких обществ хотят, чтобы ихстраны были представлены в ООН и других международных органиJзациях. Между тем сам факт приема в подобные организации, особенJно в те, куда он ограничен и проводится с процедурой отбора, сильностимулирует политическую модернизацию обществ и унификациюнорм жизни. Например, страны, выстроившиеся в очередь на вступлеJние в ЕС, готовы принять на себя обязательства по корректировке своJего национального законодательства, да и образа жизни. Так, Болгариядесятилетиями не могла (не хотела или не очень старалась) решитьпроблему турецкого меньшинства. Однако когда эта проблема сталапреградой на пути ее членства в ЕС, она была решена быстро и, помнению многих экспертов, сравнительно эффективно.

Мне очень нравится идея, которую когдаJто изложил Сергей АруJтюнов. На примере Японии он показал, как происходит проникновеJние инновации. Вначале инновация проникает в виде аксессуара, а поJтом традиция становится аксессуаром. Вначале японцы ходили вкимоно и лишь на руку надевали швейцарские часы или браслет отКартье. Сегодня они преимущественно ходят в европейских одеждах,а дома вместо халата носят кимоно. В то же время именно Япония поJказала, что традиции могут стать не только преградой, но и важнымресурсом модернизации. Так, традиция общинности практически исJчезла в быту (по крайней мере, городском), затухает в политическойжизни, но искусственно поддерживается в производственной деятельJности, например в форме поощрения преданности хозяину и корпоJрации. При этом основные архетипы устройства бизнеса в Япониитяготеют к универсальным, принятым на Западе образцам. Это обесJпечивает совместимость производств. В результате объединение японJского автогиганта Nissan с французским Renault прошло гладко и почJти незаметно.

дернизма (эволюционизма) о едином тотальном и абсолютно жесткомвекторе развития человечества к прогрессу, но всеJтаки признает опреJделенную детерминированность исторического развития. Мы полагаJем, что существуют некие универсальные тренды в развитии народов игосударств мира по направлению к образцам культуры, доказавшимсвою оптимальность в современных условиях, и эти тенденции усилиJваются глобализацией.

Если не мистифицировать феномен глобализации, то можнопризнать ее довольно простым процессом, имеющим глубокие корJни в истории человечества. В период расцвета Римской империи исJточником глобализации был Рим, Китайской империи – Китай. ОбJразцом для подражания в свое время и для своего региона былиГреция, Персия, Индия и др. Ныне ограниченное число развитыхстран порождают некие демонстрационные образцы, которые, строJго говоря, и задают направления глобализации. Даже в античном миJре боевые колесницы, порох, шелк, линейка и навигационные приJборы довольно быстро распространялись из культурных центров вареалы расселения тогдашних «варваров». Сегодня скорость распроJстранения новшеств возросла стремительно. В этом смысле процесJсы унификации несопоставимы с прошлыми временами, отсюда, виJдимо, и восприятие глобализации как совершенно нового явления.

2. Универсальное и особенное – что важнее?

Да, универсальные направления движения весьма ограничены, они неохватывают целиком жизнь народов, поэтому появляется возможностьразнонаправленных, несогласованных процессов, однако ограниченнаяобласть универсального, на наш взгляд, в большей мере определяет раз@витие человечества, чем обширная сфера особенного и уникального. Этиуниверсальные направления представляют историю как процесс вомногом не случайный и прогнозируемый.

Вот пример Дениса с кочевником, который, сидя на верблюде, поспутниковому телефону звонит на биржу. Казалось бы, совершенноэклектическое сочетание артефактов исторических времен. Однако уменя в связи с этим возникает вопрос: так ли все случайно в этой карJтинке? Звонит шейх по Nokia (Simens, Motorola), а вовсе не по аппараJту саудовского или египетского производства, и не куда попало, а наФранкфуртскую (Лондонскую, Цюрихскую и т.д.) биржу. В вероятJность того, что во Франкфурте или Хельсинки у людей возникнет масJ

Дискуссия по докладу Д. Драгунского 403402 Приложение

развитии стран – лидеров модернизации. Первоначально это разJвитие приводило к социальной и культурной поляризации обJществ, порождало социальные контрасты, грозило постояннымисоциальными взрывами, и лишь переход этих государств к модели«социального партнерства», к борьбе с бедностью и поощрениюроста и влияния средних слоев позволил стабилизировать ситуаJцию в них и гармонизировать их развитие.

Как мне представляется, современные вызовы лидерам модернизаJции со стороны международного терроризма, а также неуправляемыемиграционные потоки из стран третьего мира в страны «золотого милJлиарда» должны подхлестнуть последних к применению моделей «бук@сирных модернизаций». Лидеры будут вынуждены тащить за собой отJстающих, поскольку жизненно заинтересованы в гармоничноймодернизации. Только превратив остальной мир в общества, подобныеЗападу, или, по крайней мере, в общества, сопоставимые, сочетаемые сним в какихJто важных аспектах, лидеры модернизации смогут спатьспокойно, не опасаясь, что завтра маргинализированные бушмены осJвоят вместо полароидов оружие массового поражения, какуюJнибудьминиатюрную атомную бомбу или не хлынут массами переселенцев наземли обетованные.

4. Насколько сильны диспропорции в модернизации (кроссмодерн) в России?

Кроссмодерные тенденции заметны в развитии не только бушменов,индонезийцев и аравийских шейхов, но и в существенно более моJдернизированных обществах, в том числе и в России. У нас бросаюJщиеся в глаза разрывы в темпах и даже в направлениях развития видJны повсеместно. Мы поJпрежнему «впереди планеты всей» в областибалета и шахмат, а в значительной части наших населенных пунктовнет канализации, даже самой архаичной, известной со времен ДревJнего Рима. Россия заимствовала внешние атрибуты демократии (преJзидент, парламент, конституция), но все это так же неорганично длянашей политической системы, как полароид для бушменов. В странечрезвычайно быстро произошла массовая компьютеризация населеJния, появился современный промышленный менеджмент, растет раJциональность и эффективность ведения бизнеса, особенно в обласJтях экономики, работающих на массового потребителя (пищевая имебельная промышленность, туризм и автосервис, производство быJ

3. Как преодолеть дисгармонию?

В условиях глобализации как никогда проявилась проблема негармоJничной модернизации. Чем легче человеку освоить технологическиеновшества (нажать Windows), тем выше вероятность маргинализациикультуры. Вполне возможно, что у бушменовJсобирателей в пустынеКалахари под подушкой лежит ноутбук, а уж наличие у них разовыхгазовых зажигалок не раз отмечалось исследователями. Наблюдателиуверяют, что собиратели, не знающие никаких ремесел, без труда (поJсле одногоJдвух упражнений) обучаются пользоваться полароидом.Такая легкость освоения внешних атрибутов модерна опасна. В немаJлой мере и нынешний взрыв терроризма обусловлен ростом маргинаJлизации культуры. Понятно, что подобные опасности проявляютсяне везде. Трудно представить, что терроризм разовьется в пустыне КаJлахари, а вот в пустынях Аравийского полуострова он уже появился.Поэтому проблема негармоничной модернизации существует, и какее преодолеть – пока неизвестно.

По этому поводу высказывается по крайней мере два противоJположных мнения. Первое: «Давайте отгородим традиционноеобщество колючей проволокой. Пусть себе бушмены без помехразвиваются в своей среде, и, возможно, через тысячу лет бушменJское общество само и гармонично модернизируется». Вероятно,такой вариант развития был бы неплох, хотя бы теоретически, нобеда в том, что он неосуществим на практике. Даже затерянное впустыне бушменское общество нельзя назвать абсолютно закрыJтым: его представители общаются с внешним миром через исслеJдователей и журналистов, туристов, миссионеров, заезжих аванJтюристов и многих других носителей иных культур и веяний.Сюда доносятся ветры перемен, отнюдь не всегда полезных дляхрупкого традиционного общества. Даже культура социальныхизолятов постоянно подвергается эрозии. Что же касается обJществ, более активно включенных в мировые экономические, инJформационные и политические связи, то предотвратить их стиJхийную и заведомо негармоничную модернизацию практическиневозможно. На мой взгляд, предпочтительнее иной подход к разJрешению проблемы кроссмодерна. Он состоит в стремлении проJтивопоставить стихийной и во многом разрушительной модерниJзации целенаправленную активность ведущих стран мира поустранению дисгармонии в модернизации стран третьего мира.Речь идет о той же тенденции, которая наблюдалась во внутреннем


Л. Дробижева*: Когда мы собираемся на такие форумы, у нас, есJтественно, есть своя целевая установка: мы хотим чтоJто понять. В частности, что я поняла из ваших рассуждений. Вы даете состоJяние кроссмодерна и делаете вывод: деспотизмов много, а тоталиJтаризм – необходимая вещь, чтобы не допустить полного хаоса. И когда говорили о государстве, Вы это продемонстрировали, подJчеркнув: «желаемое государство – это единство с элитой». Этаконцепция в последнее время довольно часто встречается. НаприJмер, у нас есть социологи (Кирдина и др.), которые говорят о маJтрице, характерной для России, где все инновации задаются теми,кто наверху, – от Ивана Грозного, Петра I и т.д. Так оно было и буJдет. И только в этой системе мы можем, по мнению этих исследоJвателей, чегоJто достичь, если утверждаем, что какойJто прогресс вобществе есть.

Но важно, как понимать государство. Государство – это личностьпрезидента, который обеспечивает единство с элитой, и тогда это гоJсударство становится позитивно воспринимаемым гражданами?Или всеJтаки это система институтов? И это уже более устойчиваяконструкция, способная взаимодействовать с гражданским общестJвом. Первый подход не сочетается с вашим собственным выводом,что мера всему – человек.

Мне непонятно, на чем Вы основываете вывод о том, что ценJность образования исчезает? Как социолог, имеющий дело с резульJтатами исследований, я этого не вижу. В начале перестройки ценJность образования действительно упала, но сейчас она значительновыросла, как, впрочем, и на Западе. Просто востребованным станоJвится другое образование, и отношение к нему более прагматичное.Мы даже вводим термин «экономика знания». Дело не только в цифJрах, но и в тенденциях. Что сейчас мы наблюдаем в вузах, в том чисJле в университетах, где есть МИОНы**: появилась востребованJность вечернего образования, курсов переподготовки специалистов.Не было этого еще недавно.

Я согласна с Денисом. В мире и стране разнообразие большое.А что касается возможных путей России, то мне представляется, чтокакиеJто варианты уже реализуются. Ближе всего нам вариант глока@лизации как типа развития. Идет глобализационный процесс в цеJ

товой химии и т.д.). Наряду с этим вчерашний ефрейтор, придя всферу административного управления в какомJнибудь регионе илигороде, может легко захватить этот бизнес и в одночасье разрушитьего. Признаки архаизации политической системы стали нарастать всвязи со строительством «вертикали власти». Бизнесмен в одном изобластных центров жаловался мне: «Раньше, когда губернаторов изJбирали, у меня был «Юрьев день»: я знал, что в период избирательнойкампании (а это от нескольких месяцев до года) государственный рэJкет прекращается. В это время со мной старались договориться. Асейчас, если комуJнибудь в администрации приглянется мой бизнес,его просто отберут. Независимого суда нет. Свободной и влиятельJной прессы тоже. Кто меня защитит?» Итак, разная направленностьразвития в России проявилась прежде всего в том, что экономика мо@дернизируется, а политика архаизируется.

Кроссмодерн такого рода не раз наблюдался в российской истоJрии. Ну, скажем, при Александре III политическая архаизациямогла какоеJто время сопровождаться модернизацией экономики,реформами Витте. На определенной стадии политическая архаизаJция не мешает экономике, но только до какогоJто времени. Раноили поздно разрыв проявляется, нарастают проблемы, взрываютсяреволюции. При сильном разрыве страна просто разлетается вщепки.

Кроссмодерн – это не только проблема, но и вызов, если хотиJте – стимул к развитию. При этом не только страх перед революJциями может подтолкнуть элиты к преодолению кроссмодерна изамене его гармоничной модернизацией. К этому подталкивает есJтественное исчерпание ресурсов традиционного развития. Когдаресурсы не ограничены – они развращают, так же как неограниJченная власть. Почему мы бедные? Мы развращены. Зачем нам пеJрерабатывать нефть, когда сегодня выгоднее продавать сырую? ОдJнако рано или поздно золотой дождь нефтедолларов иссякнет инужны будут реформы в политической сфере. Моя уверенность внеизбежности преодоления кроссмодерна в нашей стране основаJна прежде всего на том, что у традиционной для России моделимодернизации («сверху») исчерпались исторические ресурсы. В изJвестном смысле наша система живет в добавочное время, котороеуже тоже просрочено.

Дискуссия по докладу Д. Драгунского 407

* Дробижева Леокадия Михайловна – доктор исторических наук, профессор, руководиJтель Центра межнациональных отношений Института социологии РАН.

** МИОНы – межрегиональные институты общественных наук.

406 Приложение

Ю. Черный*: Мне кажется, важно разделять сферу цивилизации, с одJной стороны, и сферу культуры – с другой. Эти два начала присутстJвуют в жизни любого общества и не могут быть сведены друг к друJгу. Проблему соотношения цивилизации и культуры решал в XX векенемецкий социолог Альфред Вебер, младший брат Макса Вебера. Я постараюсь вкратце изложить его точку зрения. Можно ли разныетипы культур привести к общему знаменателю? ПоJвидимому, нет,потому что все культуры уникальны. Но верно и другое. Научное итехническое знание едино для всех народов Земного шара. Разве суJществует особая математика, физика или технология для различныхкультур, как считал Шпенглер в «Закате Европы»? Вряд ли. Поэтомутуземцы, которые обожествляют самолет, чудом приземлившийся наих острове, рано или поздно поймут, что самолет – это не божество,а машина, творение рук человеческих. Что же касается модернизации,то не имеем ли мы под ней в виду усвоение менее развитыми в проJмышленном отношении обществами продуктов научноJтехническоJго развития западной цивилизации? Если это так, то ничего особенJного в этом нет, поскольку процесс рационализации пронизывает всебез исключения общества нашей планеты. Просто сегодня это сталоочевидно, и темпы распространения новаций ускорились.

А. Долгин**: Могу ответить на третий вопрос, который поставленздесь. Вопрос, бежать тебе вслед за тем, кто уже финишировал, илинет, это вопрос о том, любишь ли ты бегать. Если любишь – бегай. Этоне просто шутка. Я теперь пытаюсь выхватить центральные нитки, коJторые Вы мастерски свернули во всякие клубки и узелки. Начну с перJвой нитки. Это эффективность языков. Западная цивилизация побежJдает потому, что есть эффективный язык, четкие представления онаправлении прогресса. Вы тоже сейчас говорите о прогрессе, уже поJнимая, что его координаты, экономическое измерение ВВП и так даJлее, вроде бы неадекватны, но и других не предлагаете. Вот, собственJно, и ответ. Представим себе человека, который болен ожирением ихочет поправить свое здоровье. Он должен худеть. Положим, он ужепохудел до нормального веса. Теперь другие факторы улучшения здоJровья выходят на первый план. А у него нет других показателей здороJ

лом, и мы от него не уйдем. И хотя Дагестан сильно отличается, наJпример, от Саха (Якутии), все равно везде проникают информациJонные, денежные потоки. В Саха (Якутии) встречаешь продукциюлучших мировых фирм... В республиках, областях и краях это разноJобразие адекватнее всего объясняется через концепцию глокализаJции, о которой писал американский социолог Р. Робертсон, а у нас –А. Согомонов.

Процесс трудно представить как движение от низшего к высшему,но намного реальнее – как движение по типу своеобразия каждого лоJкуса, разнообразия по горизонтали – глокальности. Каждая территоJрия, так же как и группы, индивиды, своеобразна не только историкоJхронологической отличительностью по модернизационной шкале, нои своими картинами того, как переплетаются включенность в глобалиJзационные потоки и местные традиции. Мне кажется, для России этовариант наиболее адекватного вектора перемен, не закрывающего возJможности развития универсального, о котором говорил Э. Паин, и вто же время не преувеличивающего его значимость. Не единообразJный прогресс, а разнообразие причудливых сочетаний глобального илокального.

В этом разнообразном пространстве важен ракурс его рассмотреJния. Для социологов основной ракурс – как меняются люди. У нас вИнституте социологии РАН осуществляется Мониторинг экономиJческого положения и здоровья населения с 1994 до 2005 года. По егоданным видно, как росло число людей, которые уже поJдругому мысJлят и действуют. Они считают, что могут изменить свою судьбу, онисами отвечают за свою судьбу, готовы сменить место жительства длялучшего трудоустройства, получить второе образование, новую спеJциальность, наконец, начать свое дело. Людей с такими инновационJными установками еще недавно было очень мало – 9–10%, потом –15–20%, затем стало около 30%. Это в основном молодые люди, гоJрожане, получившие необходимое образование. Они движутся в обJщем глобализационном потоке. В последнее время их число не меняJется. Зависит это теперь от государства, о чем говорил Эмиль.Институты государства сейчас сдерживают развитие человеческогофактора и экономического потенциала.

Дискуссия по докладу Д. Драгунского 409

* Черный Юрий Юрьевич – кандидат философских наук, ученый секретарь ИНИОН РАН.

** Долгин Александр Борисович – кандидат технических наук, президент Фонда научJных исследований «Прагматика культуры», заведующий кафедрой прагматики культуJры Государственного университета – Высшей школы экономики.


ном значении становится угрожающим. Если эту логику применять ксимволическому полю – здесь тоже можно об этом говорить. ВозниJкает ли ситуация взрывоопасности при очень большом значении этоJго коэффициента?

И наконец, последнее. О мотивах и о языках. Когда мы говорим,надо ли стране когоJто догонять, кому лучше, а кому хуже, как оцеJнить то, что происходит с Россией, то сталкиваемся с ключевой гуJманитарной сложностью. Гуманитарные языки не приспособлены квыражению динамических процессов. Они не пригодны к анализуположения, суть которого определяется скоростью перемен. А ощуJщение человеческого благополучия, как индивидуальное, так и нациJональное, связано как раз с переменами, а не с моментальным состоJянием. Может, американцы в чемJто во много раз когоJто круче, нов смысле приращения крутизны они в трудном положении. Им отэтого живется несладко. Кстати, исследования такого странногопредмета, как экономика счастья, показывают, что менее обеспеченJные слои более счастливы. Счастье – это вопрос динамики перемен.Но динамику – денежную, финансовую – могут показывать не гумаJнитарные, а математические языки. Отсюда конкуренция языков, закоторой следует конкуренция институтов, которые работают в техили иных языках и выигрывают, если они внятные, и проигрывают,если они невнятные, неадекватные. Что касается России, мне кажетJся, разговоры о том, что у нас все плохо и мы хуже других, сильнопреувеличены. Модернизационные, рационализаторские процессынеобъявленного, но европейского, американского пути здесь по факJту идут. Вопрос, который я бы задал теоретикам, политологам: можеJте ли вы предложить комплексную систему индикаторов того, чтопоказывало бы, как объективно идут дела в России, хорошо или плоJхо? Я знаю несколько таких индикаторов, счетных, абсолютно измеJримых. Можно ли сейчас в России приватизировать какоеJто предJприятие с существенным дисконтом от рыночной цены, как этобыло раньше? Нет. В совершенном рынке есть столько участников иони так хорошо научились считать, что они все готовы покупать поJявляющиеся на рынке активы с рентабельностью, очень близкой к заJпадной. Это четкий показатель развития общества. Второй показаJтель: сколько стоит недвижимость, причем не только в Москве, но ив регионах. Мы знаем, что происходит, если девелопмент начинаетJся в Самаре, Воронеже. Интересно было бы составить как можно боJлее полный перечень этих разноплановых индикаторов, которые поJказывают состояние умов, мотивов, того, на что люди тратят деньги.

вья. Он все гонит и гонит вес в одном направлении. Уже почти ничеJго не весит. Здоровья не прибавляется. Но нет другой конкурентоспоJсобной инструментальной идеи. Вы говорите, что умирает проект.Проект не первичен, это всего лишь некий способ координации, споJсоб осуществления чегоJлибо в согласованном направлении. Сначаланет согласия по направлению, потом нет индикаторов того, что тыдвижешься в этом направлении, и уж тогда, естественно, у тебя нетпроекта, который поддерживает это движение. Рациональность –спутница ограничения в ресурсах. Есть реальные ограничения – начиJнается выбор, и он часто рационален, потому что неэффективным жиJвется хуже. Сейчас главным неявным ресурсным ограничением, абсоJлютно экономического типа, является информационное ограничение.Здесь должен сказать, что хотя я согласен с тем, как вы ставите вопрос(с человеческим измерением и так далее), но каждый из приведенныхвами примеров я трактую совершенно противоположным образом.Начиная с примера об образовании. Как работодатель я вижу, что вреJмена, когда можно было заработать наудачу, прошли. Сейчас зарабатыJвают те, у кого есть голова, образование, компетенции, знания, навыJки. Могу дать другую интерпретацию любого из ваших примеров,начиная с совместимости магнитной ленты, продолжая трудностями ссотовым телефоном и т.д. Информационная экономика дает всемэтим процессам совершенно понятное объяснение. Происходит то,что экономически эффективно, удобно, хорошо.

Говорить о технологическом разрыве и о том, что внедрение инJформационных технологий оглупляет людей, – некоторое заблуждеJние. Да, какиеJто из компетенций люди за ненадобностью утрачиваJют. Но множество других компетенций приобретают. Поэтомуоценка некорректна. ЧтоJто стало делать проще, зато появились друJгие вещи, требующие высокой когнитивной квалификации.

Я предлагаю для этой сферы некий аналог децильного коэффициJента, который используется социологами, только в отношении не деJнежного, а символического капитала. Разные общества и разные сиJтуации характеризуются разным распределением капитала этого типа.Символическим капиталистам выгодно воспроизводить определенJную форму этого распределения, то есть выгодна некоторая формасимволического порабощения. Потому что нужно определенное коJличество людей, биоприспособлений, способных работать в трудноJинтенсивных областях – делать массаж, нажимать на кнопки, заправJлять постель и сметать крошки со стола. Насколько это справедливо ичеловечно? Известно, что децильный коэффициент при определенJ


Если вдуматься в то, что 30 млн россиян работали челноками в ЭмиJратах, Турции и т.д., то станет понятно, что имел место колоссальJный цивилизационный прорыв. Занятие индивидуальной торговлейтребует высочайшей культуры навигации в современном мире и гибJкой адаптации, смелости, предприимчивости – ко всему этому нашисоотечественники оказались невероятно способны.

Д. Драгунский: Мне было очень интересно это обсуждение. ПриятJно, что мой вопрос нашел такой отклик и подтверждение некоторыхмоих догадок. Я думаю, что каждый отдельный кроссмодерный разJрыв мы – то есть сознательно действующие политические, экономиJческие и культурные акторы – в принципе сможем преодолеть, а неJкоторые даже преодолеем. Правда, тут же возникнет другой разрыв.Все ли разрывы преодолимы – это уже область социалистическихфантазий, которые, кстати, могут использовать очень либеральнуюформу: «свободная рыночная экономика – везде и всюду; политичеJская свобода – везде и всюду; демократический процедурный станJдарт – везде и всюду». Два небольших несогласия с коллегами. ПерJвое – это резюме только что сказанного. Кроссмодерные разрывыпронизывают мир, единство современного мира – это пульсируюJщий континуум разрывов. Возможно, именно на краях разрыва возJникает некая «разность потенциалов», которая придает энергию миJровому развитию. И второе: я не убежден, что человеческоеповедение настолько рационально, насколько нам кажется. Мнекажется, что в нем все же очень велика доля иррационального в собJственном смысле слова (то есть эмоционального), а также доля траJдиционного, культурноJстереотипного. Поэтому в процессе преJодоления кроссмодерного разрыва мы должны оперировать нетолько цифрами, не только понятиями выгоды, рационального выбоJра, но и культурными символами, метафорами, массовыми и индиJвидуальными переживаниями и их изучать. Все начинается и кончаJется человеком. Высмеянный Платоном софист Протагор оказалсяправ: человек действительно есть мера всех вещей, и эта тенденциябудет только усиливаться.

Балзер Харли – профессор Джорджтаунского университета (США)

Вишневский Анатолий Григорьевич – доктор экономических наук, руковоJдитель Центра демографии и экологии человека Института народнохозяйJственного прогнозирования РАН, директор Института демографии ГосуJдарственного университета – Высшей школы экономики

Волкогонова Ольга Дмитриевна – доктор философских наук, профессор,заведующая кафедрой философии естественных факультетов философскогофакультета МГУ

Головаха Евгений Иванович – доктор социологических наук, заведующийотделом социальноJполитических процессов, заместитель директора ИнJститута социологии Национальной академии наук Украины (НАНУ), главJный редактор журнала «Социология: теория, методы, маркетинг»

Гудков Лев Дмитриевич – доктор философских наук, директор ЛевадаJЦентра

Дахин Андрей Васильевич – доктор философских наук, профессор, прорекJтор по научной работе ВолгоJВятской академии государственной службы

Драгунский Денис Викторович – главный редактор журнала «Космополис»

Дубин Борис Владимирович – руководитель отдела социальноJполитичесJких исследований ЛевадаJЦентра, заместитель главного редактора журнала«Вестник общественного мнения»

Зудин Алексей Юрьевич – кандидат политических наук, руководитель деJпартамента политологических программ Центра политических технологий,доцент кафедры публичной политики Государственного университета –Высшей школы экономики

Иноземцев Владислав Леонидович – доктор экономических наук, директорЦентра исследований постиндустриального общества, издатель и главныйредактор журнала «Свободная мысль»

Сведения об авторах


Кржевов Владимир Сергеевич – кандидат философских наук, доцент кафедJры социальной философии философского факультета МГУ

Макарычев Андрей Станиславович – доктор исторических наук, професJсор Нижегородского лингвистического университета

Малинова Ольга Юрьевна – доктор философских наук, ведущий научныйсотрудник отдела политической науки Института научной информации пообщественным наукам РАН

Мухарямов Наиль Мидхатович – доктор политических наук, профессор,заведующий кафедрой политологии и права, директор Института экономиJки и социальных технологий Казанского государственного энергетическоJго университета

Паин Эмиль Абрамович – доктор политических наук, профессор ГосударстJвенного университета – Высшей школы экономики

Панина Наталия Викторовна – доктор социологических наук, главныйнаучный сотрудник Института социологии НАНУ

Покровский Никита Евгеньевич – доктор социологических наук, заведуюJщий кафедрой общей социологии Государственного университета – ВысJшей школы экономики

Рябов Андрей Виленович – кандидат исторических наук, главный редакторжурнала «Мировая экономика и международные отношения» ИМЭМОРАН, член научного совета Московского центра Карнеги

Шнирельман Виктор Александрович – доктор исторических наук, главныйнаучный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН

ИНСТИТУТ КЕННАНА, основанный в 1974 году, являетсяподразделением Международного научного центра имениВудро Вильсона (Вашингтон, США). Институт способстJвует проведению высокопрофессиональных междисциплиJнарных исследований и дискуссий, посвященных Россиии Украине, содействуя тем самым объединению мира наукии мира политики. В различных проектах, реализуемых ИнJститутом, участвуют ученые, эксперты, представителитворческой интеллигенции, общественные и политическиедеятели. Институт поддерживает исследования и програмJмы по целому ряду направлений в области социальных игуманитарных наук, включая экономику, политику, социJальную сферу, культуру, историю и литературу.

Для получения дополнительной информации просьба обращаться в РОО «Кеннан»:

Москва, Волхонка 14,Здание Института философии РАН, комн. 526

Тел./факс: (495) 232J3496/97Эл. почта: [email protected]

Адрес для корреспонденции:123001, Россия, Москва, а/я 90

РОО «Кеннан»

Web@страница Центра имени Вудро Вильсона: www.wilsoncenter.org

Web@страница РОО «Кеннан»: www.kennan.ru

414 Сведения об авторах

И Н С Т И Т У Т К Е Н Н А Н А

Российская модернизация: размышляя о самобытности

Под редакцией Э.А. Паина и О.Д. Волкогоновой

Издательство «ТРИ КВАДРАТА»

Москва 125319, ул. Усиевича 9, тел. (495)151J6781, факс (495)151J0272

e@mail: [email protected]

Подписано в печать 1 апреля 2008 г. Формат 60х90/16. Печать офсетная. Бумага офсетная №1. Печ. л. 26. Тираж 1000 экз.

Отпечатано в типографии «АКОJпринт»

Wilson Center...Предисловие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ....

Documents

Transcript of Wilson Center...Предисловие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ....